Владимир Марков - Кенозёры Страница 10

Выпустив людей и развернув свой автобус, прихватив полдесятка патронов, которые хранились в вагончике у пилостава, незадачливый охотник поехал добивать глухаря. И надо только представить его разочарование, когда и после пяти очередных выстрелов мошник всё так же величественно восседал на своём седале — на верхнем толстом суку берёзы, напоминая каменное изваяние.

«Наверное, убит, судорогой лапы свело, вот и не падает с дерева», — решил дядя Коля. Но не оставлять же добычу неизвестно кому, надо валить берёзу. Снова пришлось катить в лесосеку, теперь уже за пилой «Дружбой».

Обратно вернулся с помощником — пилоставом Саней. По весенним сугробам с трудом пробрались к берёзе с глухарём (ночной наст уже яркое солнышко растопило). Обтоптали вокруг место. Опытный пильщик моментом завёл «Дружбу», дядя Коля аншпугом, прихваченным с делянки, упёрся в белоствольную красавицу. Когда подпиленная берёза с треском пошла к земле, глухарь встрепенулся, взмахнул мощными крыльями и полетел прочь от дороги и надоевших, видимо, ему горе-охотников. Берёза рухнула, подняв снежный вихрь. Мужики были ошеломлены такой развязкой. Саня перекрестился, а дядя Коля крикнул вслед улетающему в лесную чащу мошнику: «Понеси тебя леший, фармазон стоеросовый!»

Потом в посёлке долго обсуждали этот случай: почему глухарь не улетел сразу, после первого покушения на него? Но кто об этом может знать? Ведь сам-то лесной отшельник не расскажет…

ЩУЧЬИ СТРАСТИ

Эту историю о щуках я услышал от Василия Михайловича Заляжного. Сидели мы у него дома, угощались рыбником из щуки, чаёвничали. А внизу, под горкой, в зеркальной синеве Кенозера отражались белые кучерявые, как барашки, облака, летали с криками чайки, то и дело выхватывая на мелководье саламатку. Стоял жаркий июль. Рыба покрупнее вся на глубь ушла.

Спрашиваю земляка:

— Михалыч, вот ты всю жизнь у озера, щукам много хребтов поломал. Скажи мне, какая рыба самая хитрая, а какая самая глупая?

— Да та, которую ты только что в рыбнике ел, — не задумываясь, ответил старый рыбак.

— Не понял…

— А что тут понимать? Хитрее щуки рыбы нет, но и глупее — тоже. Вот сам посуди.

И Василий Михайлович, вставив сигарету в мундштук и прикурив, начал свой рассказ.

Про хитрую щуку

— Вона, видишь, на бережку выпихнута старая лодочка — три набоя всего. На большой волне её сразу захлестнёт, а в тихую погоду её ходчее и нет. Любил я в ней раньше, когда поздоровше-то был, раненько утром дорожку потаскать. Иноже два-три щуря поймаю, а в другой раз такую субмарину, что волоком по траве в дом тащу. Как-то впустую проездил всю утреню, ни одна не зацепилась, видно, не хват был. Подъезжаю к деревне, к дому. Стал дорожку выматывать. Вдруг — рывок. Схватила в траве уж, в лапужнике, как будто караулила меня тут. Заволок её в лодку, якорёк из пасти выцепил. Ну, и, как обычно, палкой по голове пару раз треснул, чтоб не трепыхалась. Два бы хороших рыбника из неё получилось.

Лодка только в берег ткнулась, а щука от толчка в сознание вошла, очухалась — как долбанёт хвостом. Голова у неё выше бортика поднялась, перевесилась, и плюхнулась моя добыча в воду. И пошла тихонько от берега. Я схватился за весло, думаю, добью сейчас. А лодка-то пристала рядом с лавой, по которой мы за водушкой ходим. Выскочил я на лавину-то, а рыбина, как змея, ускользнула под лаву и стоит там, затаилась. Видно, башка ещё болела у неё от моей палки. Но соображала, что под лавинкой я её не достану. И ведь объегорила меня, сиганула, как ракета, из-под моих ног, только лапужки забулькали. И была такова.

Погоревал я немного и намотал себе на ус, что пойманной щуке надо сразу голову заламывать, как это в старопрежние времена мужики делали.

Про глупую щуку

— А вот позалетось на Иванов день со мной такая оказия приключилась, что сам дивлюсь. Зачалил в свою лодочку, в эту самую трёхнабойку, плуг. За баню решил перевезти, с помехи убрать. Толкаюсь веслом о бережок, саламатка на мели так и играет, день тёплый был, как сегодня. Вдруг слышу за спиной: бульк, бульк, бульк. Немного лодку подвернул к озеру, чтоб посмотреть, что там за рыбина плещется. А из воды вылетает сорога, да прямо в мою лодку, мне под ноги. Вслед за ней летит щука. Я так и сел на неё. Вот так подарочек к престольному празднику! Была побольше той, которую из-под лавины упустил. Ну, думаю, бабка-то обрадеет, свежих рыбников гостям напечёт. Отвернул щуке голову, в пустой мешок из-под картошки засунул, мешок — на плечо и домой вприпрыжку, поскорее бабку порадовать. Вот какая конфузия со щукой той произошла. Так что есть щуки-умницы, а есть и совсем дуры!

Закончив свой рассказ, Василий Михайлович показал мне на угол, из которого торчала зубастая засушенная голова «крокодила», и сделал заключение:

— Вот эта была дура, раз попалась мне на крючок. А все умные и хитрые плавают в озере, охотятся на своих сородичей до поры до времени, пока не поглупеют.

ЩУЧИЙ КАПКАН

Местный рыбак и охотник Николай Васильевич уговорил меня сбегать на лесное озеро порыбачить. Славится оно огромными зубастыми щуками (в чём я очень скоро убедился). До озера шли лесной извилистой тропинкой часа три. Придя, первым делом удочками наловили окуньков для наживок (в озере обитают только щука и окунь). Поставили рогатки, жерлицы — по-научному. Вечеровали в избушке — от комаров не было спасу. Пили крепкий чай с бутербродами и мясными консервами домашнего приготовления. Ближе к ночи проверили рогатки. Улов превзошёл все мои ожидания. Пять зеленовато-коричневых «крокодильчиков» (каждая щука тянула килограмма на два-три) еле уместились в походном кошле.

Вот тут и случилась со мной беда. Решив почистить рыбу, я стал доставать её из кошля, и моя рука нечаянно попала в раскрытую пасть полосатой хищницы. Щука — ещё живая — будто этого и ждала. От нестерпимой боли из меня вырвался вопль. Злодейка мёртвой хваткой держала мои пальцы, вонзив в них свои острые зубы. А ведь их у щуки — аж двести штук! Не менее меня перепуганный, Николай Васильевич рыбацким ножом разжал пасть рыбины и освободил мою окровавленную руку из щучьего капкана.

Обезображенные пальцы мой спаситель ополоснул холодным чаем и смазал йодом, перебинтовал, успокоил, что всё до свадьбы заживёт. Сам вычистил щук, сварил уху. Распив под свежую ушку бутылку перцовой, мы забрались на просторные, пахнущие сеном и хвоей нары и быстро уснули.

Вторая ночь на озере уже не была такой безмятежной. Мои пальцы стало нарывать, они распухли, и не было сил терпеть тягучую боль. Меня уже нисколько не интересовали щуки, которых было наловлено две хороших ноши. Но Николая Васильевича с такого отчаянного жора сбить было трудно. И только когда он увидел мои загноившиеся пальцы, его рыбацкий азарт немного поугас. «Что ж ты молчишь? — сердито сказал он мне. — Я тебе эти нарывы мигом вылечу».

Он кинулся к углу лесной избушки и достал из него завёрнутую в целлофан банку. В ней оказался овечий жир. Потом Николай Васильевич сбегал в избушку и принёс оттуда пачку соли и луковицу. Усевшись на скамейку за стол на улице, он поставил перед собой алюминиевую миску, хорошенько протерев её чистой фланелевой тряпкой. В миску он всыпал ложку соли, пришлёпнул туда же две ложки овечьего жира из банки. Мелко-мелко порезал луковицу и добавил её к жиру. Перемешав тщательно ложкой содержимое миски, он велел мне снять с пальцев старые повязки. Затем наложил на щучьи отметины своё свежеприготовленное снадобье, от которого меня пронзила острая боль, как будто моя рука снова очутилась в рыбьей пасти. «Через пару часов твои мучения кончатся», — самоуверенно обнадёжил меня Николай Васильевич.

И он не соврал. Ночью мне спалось спокойно. На другой день было решено двинуть домой. Вернувшись в деревню, я поменял повязки на пальцах. Опухоли уже не было. Только бинт от вышедшего гноя был твёрдым, как наждачная бумага. И сейчас о щучьих зубах остались одни воспоминания.

ХОРОШАЯ ПРИМЕТА-ВОЗВРАТИТЬСЯ С ТОГО СВЕТА

Трагикомическая история произошла в то лето, когда я с женой Любашей и семилетним внуком Ронькой отправились в очередной отпуск в родную деревеньку Рыжково на Кенозере. Бываем мы там ежегодно. Генная память и родственные связи, могилы предков и дивная красота кенозерских окрестностей скрепили малую мою родину и моё семейство невидимыми узами. И я думаю, дай Бог, чтобы так было всегда.

Путь из Архангельска до Рыжкова — неблизкий. В Плесецк едешь поездом, а дальше — почти двести километров — на двух автобусах, с пересадкой. А в завершение путешествия — ещё пять километров на лодке с «Ветерком».