Антон Дельвиг - Стихотворения, не вошедшие в сборник 1829 года Страница 10

С тобой слиявшись, она, упоенная,

В эфире скрылась! Тебя я славлю,

Божественный.

1819 или 1820

{* Эрос – любовь, первый и древнейший бог греческой мифологии, создатель вселенной, не имеющий начала, и отец всех богов. Мы встречаем в стихотворцах, и особенно в философах Александрийской школы, другого еще Эроса, сына, а иногда брата Венеры Урании, бога чистой любви, которого не должно смешивать с Купидоном, греческим Приапом, известным из творений новейших поэтов под названиями Амура, Эрота и Цихрепора. Здесь оба божества слиты в одно, как то часто случается у поэтов греческих, например Гелиос и Аполлон, Немезида и Венера, Немезида и Диана нередко означают разных, нередко одних и тех же богов и богинь. (Примеч. первой публикации. – Сост.)}

69. КУПИДОНУ

Сидя на льве, Купидон будил радость могущею лирой,

И африканский лев тихо под ним выступал.

Их ваятель узрел, ударил о камень – и камень

Гения сильной рукой в образе их задышал.

1819 или 1820

70. ПОЭТ

Что до богов? Пускай они

Судьбами управляют мира!

Но я, когда со мною лира,

За светлы области эфира

Я не отдам златые дни

И с сладострастными ночами.

Пред небом тщетными мольбами

Я не унижуся, нет, нет!

В самом себе блажен поэт.

Всегда, везде его душа

Найдет прямое сладострастье!

Ему ль расслабнуть в неге, в счастье?

Нет! взгляньте: в бурное ненастье,

Стихий свободою дыша,

Сквозь дождь он город пробегает,

И сельский Аквилон играет

На древних дикостью скалах

В его измокших волосах!

Познайте! Хоть под звук цепей

Он усыплялся б в колыбели,

А вкруг преступники гремели

Развратной радостию в хмели -

И тут бы он мечте своей

Дал возвышенное стремленье,

И тут бы грозное презренье

Пороку грянуло в ответ,

И выше б Рока был Поэт.

‹1820›

В моей крови

Огонь любви!

Вотще усилья,

Мой Гиппократ!

Уж слышу – крылья

Теней шумят!

Их зрю в полете!

Зовут, манят -

К подземной Лете,

В безмолвный ад.

‹1820›

72. ПЕРЕВОДЧИКУ ВИРГИЛИЯ

Ты переводчик, я читатель,

Ты усыпитель – я зеватель.

‹1820›

(ПРИСЫЛАЯ ЕМУ ГРЕЧЕСКУЮ АНТОЛОГИЮ)

Вот певцу Антология, легких харит украшенье,

Греческих свежих цветов вечно пленяющий пух!

Рви их, любимец богов, и сплетай из них русским каменам

Неувядаемые, в Хроновом царстве, венки.

‹1820›

Помнишь, Евгений, ту шумную ночь (и она улетела),

Когда мы с Амуром и Вакхом

Тихо, но смело прокралися в терем Лилеты? И что же!

Бессмертные нам изменили!

К чаше! герои Киприды вином запивают победы!

Мы молоды – юность, как роза,

Мигом пленит и увянет! А радость? Она – Филомела

Прелестная! Только в дни розы,

Только в дни юности нам попоет сладкозвучные песни

И вспорхнет! За крылья златую!

Ты опутай летунью цветочною цепью, ты амброй

Окуривай перья и кудри,

Нежно рукою ласкай ее легко-упругие груди

И с резвою пой и резвися!.

Будем стары и мы! Тогда, браня ветреность внука

Украдкой вздохнем и друг другу

Сладко напомним, седые! о наших любовных проказах

Измену Лилеты, в досаде

Нами разбитые вазы и.Аргусов дикую стаю!

Но кто на героев Киприды?

Дерзкие пали, дверь отскочила, и мы отступили,

Хвалясь и победой, и мщеньем.

"Друг, все прошло, – ты шепнешь, – но при нас еще дружба и Бахус

Дай руку и вспеним фиалы!"

‹1820›

75. ЛЕКАРСТВА ОТ НЕСЧАСТИЙ

Если мне объявят боги:

"Здесь ты горе будешь пить!" -

Я скажу: "Вы очень строги!

Но я все ж останусь жить".

Горько ль мне – я разделяю

С милой слезы в тишине!

Что ж на небе, я не знаю,

Да и знать не нужно мне!

Мне великую науку

Дед мой доктор завещал:

"Дружбою, – он пишет, – скуку

И печаль я исцелял;

От любви лечил несчастной

Состаревшимся вином;

Вообще же безопасно

Все лечить несчастья – сном".

‹1820›

"Просимся, рыцарь, путь далек

До царского турнира,

Луч солнца жарок, взнуздан конь,

Нас ждет владыка мира!"

– "Оставь меня! Пусть долог путь

До царского турнира,

Пусть солнце жжет, пусть ждет иных

К себе владыка мира!"

– "Просимся, рыцарь, пробудись!

Сон по трудам – услада;

Спеши к столице! Царска дочь

Храбрейшему награда!"

– "Что мне до дочери царя?

Мне почестей не надо!

_Пусть их лишусь_, оставь мне сон,

Мне только в нем отрада!

Имел я друга – друга нет,

Имел супругу – тоже!

Их взял создатель! Я ж молюсь:

К ним и меня, мой боже!

Ложусь в молитве, сон едва

Глаза покроет – что же?

Они со мной, всю ночь мое

Не покидают ложе.

Меня ласкают, говорят

О царстве божьем, нежно

Мне улыбаются, манят

Меня рукою снежной!

Куда? За ними! Но привстать

Нет сил! Что сплю я, знаю!

Но с ними жить и в сне я рад

И в сне их зреть желаю!"

‹1820›

77. Г. КРИТИКУ ПОЭМЫ "РУСЛАН И ЛЮДМИЛЫ"

Хоть над поэмою и долго ты корпишь,

Красот ей не придашь и не умалишь! -

Браня – всем кажется, ее ты хвалишь;

Хваля – ее бранишь.

1820

Что мне делать с тобой, докучная ласточка!

Каждым утром меня – едва зарумянится

Небо алой зарей и бледная Цинтия

Там в туманы покатится, -

Каждым утром меня ты криком безумолкным

Будишь, будто назло! А это любимое

Время резвых детей Морфея, целительный

Сон на смертных лиющего.

Их крылатой толпе Зефиры предшествуют,

С ними сам Купидон летает к любовникам

Образ милых казлть и счастьем мечтательным

Тешить жертвы Кипридины.

Вот уж третью зарю, болтливая ласточка,

Я с Филидой моей тобой разлучаюся!

Только в блеске красы пастушка появится

Иль Психеей иль Гебою,

Только склонит ко мне уста пурпуровые,

И уж мой поцелуй, кипя нетерпением,

К ним навстречу летит, ты вскрикнешь – и милая

С грезой милой скрывается!

Ныне был я во сне бессмертных счастливее!

Вижу, будто бы я на береге Пафоса,

Сзади храм, вкруг меня мирты и лилии,

Я дышу ароматами.

Взор не может снести сиянья небесного,

Волны моря горят, как розы весенние,

Светлый мир в торжестве – и в дивном молчании

Боги к морю склонилися. -

Вдруг вскипели валы и пеной жемчужною

С блеском вьются к брегам, и звуки чудесные

Слух мой нежат, томят, как арфа Еолова;

Я гляжу – вдруг является…

Ты ль рождаешься вновь из волн, Аматузия?

Боги! пусть это сон! Филида явилася

С той же лаской в очах и с тою ж улыбкою.

Я упал и, отчаянный,

"Ах, богиня! – вскричал, – зачем обольстить меня?

Ты неверна, а я думал Филидою

Век мой жить и дышать!" – "Утешься, обманутый,

Милый друг мой! (воскликнула

Снова в наших лугах Филида, по-прежнему

В свежих кудрях с венцом, в наряде пастушеском) -

Друг, утешься, я всё…" Болтливая ласточка,

Ты крикунья докучная,

Что мне делать с тобой – опять раскличалася!

Я проснулся – вдали едва зарумянилось

Небо алой зарей, и бледная Цинтия

Там в туманы скатилася.

1820

Завидуйте моей судьбе!

Меня счастливцы не искали,

Я век не думал о себе,

А не видал в глаза печали.

1820

Уж я не тот поэт беспечный,

Товарищ резвый светлых дней,

Когда Эрот и Бассарей {*}

{* Бахус.}

Мне говорили: друг, мы вечны!

Пусть дни и годы скоротечны,

Но мы с тобой – люби и пей!

Ушли, ушли лета златые,

Когда от чаши круговой

Эрот, хариты молодые

И смехи шумною толпой

Меня влекли к ногам Эльвиры.

Крылов, в то время голос мой,

Под звуки вдохновенной лиры,

Непринужденно веселил

Веселостью непринужденной.

А ныне твой поэт, лишенный

Неопытных, но смелых крил,

Венком поблекшим украшенный,

На землю бедную ступил,

И опыт хладный заключил

Его в жестокие объятья.

В боязни Фебова проклятья

Ленюся я стихи писать,

Лишь иногда во дни ненастья

Люблю о вёдре вспоминать

И мной неведомого счастья

Поэтам-юношам желать.

1820 или 1821

Я не привык альбомы наполнять

Надеждами, желаньями и лестью.

А к вам еще (позвольте мне сказать)

Ужасною я пламенею местью.

Недели три и, помнится, с тех пор,

Когда альбом вы этот мне отдали,

Чтоб я, с пелен парнасских крохобор,

Вписал в его воздушные скрижали

Для памяти вам с рифмами кой-что.

Для памяти? Признаться, вряд ли кто

Похвалится такой судьбой завидной!

Итак, альбом вы помните, как видно,

Поболее знакомых ваших! Что ж?

Вам бог простит. Я ж на последний грош