Коллектив авторов - Живая вода времени (сборник) Страница 10

Старое, точное слово: отрезало. Было – и нет. Даже две недели ДО сорокалетия я жил совершенно свободный: ничем таким не интересовался.

Лишь иногда вспоминал, что НИЧЕГО не мог вспомнить в самолете…

И не мог соединить это со своим неизменным, всегдашним ЗНАНИЕМ, что высшая сила, она есть в этом мире.

И ЧТО мы за люди такие? Мы, «поколение» или что там. Может, ОТ ЭТОГО «все»?..

– А как же дама? – спросили сразу две женщины: естественно, включая кокетку.

– Дама? Ну, как. Надо сказать, это тоже интересно… Не бойтесь: лишь два слова… Когда мы встретились где-то, она посмотрела на меня прямо, пронзительно: простите за словечко… Резко отвернулась; поговорили о чем-то незначащем.

Разошлись.

Красиво было бы сказать, что больше мы не встречались; но мы встречались, конечно.

«Общие круги», то и се.

Ну, здрасте, здрасте, ты как, а ты как.

А чего еще.

А чего еще.

Максим Замшев

Юноша твердит чужое имя,

И старик легко впадает в транс.

Осень всех нас делает другими,

Осень – это наш последний шанс.

Там, где небо потеряло твердость,

Позади мерцающих огней

Держит жизнь в руках пустые ведра,

Верь в приметы – не встречайся с ней.

Верь в приметы. Все длиннее тени,

Что легко ложатся возле глаз,

Ждешь напрасно белые метели,

Эта осень длится после нас.

Счастье потерялось в длинной фразе,

В подворотнях спряталась тоска,

Юноша застыл в немом экстазе,

Быстро превращаясь в старика.

Там, где небу не хватает света,

Все, о чем я Бога не просил…

Осень – наша первая примета,

Но в нее поверить нету сил.

В синие простыни ночь завернулась,

И, как лунатик, по крышам, легка,

В самую раннюю юность вернулась,

Чтоб на рассвете хлебнуть молока.

Кто поманил ее в дальние дали?

Кто затянул этот сладкий мотив?

Первое правило терпкой печали:

Не обернешься – останешься жив.

Не притворяйся, не корчи героя,

Ангелы в небе играют в лото,

Правило крепко запомни второе:

Смерть молока не заметит никто.

Первой любви обретайте цветенье,

И растирайте меж пальцев пыльцу.

Ночь превратилась в большое растенье,

Это растенье ей выйдет к лицу.

Падшие ангелы – новые дети,

Чей легкокрылый сомнителен труд,

Синюю простынь найдут на рассвете,

Передерутся и в клочья порвут.

Что ожидает нас в области райской?

Пылью столетий Аид занесен.

Правило третье узнать не старайся,

Пей молоко и забудь обо всем.

Москва подбирается к сердцу,

Не зная, что время ушло,

Ты держишь стеклянную дверцу,

А ветер терзает стекло.

И я в этом ветре как профиль

Той жизни, которой не жить.

Послушай, старик Мефистофель,

Не хочешь ли крылья сложить?

Не хочешь ли в шашки со мною

Сыграть посредине пути,

Я счастье ищу продувное,

Но ветер всегда впереди.

Москва с Воробьевых спустилась,

И влезла на башни Кремля,

Еще ты со мной не простилась,

Но сжалась от боли земля.

И в дамки продвинулась шашка,

И траурно взвизгнула медь,

И небо как теплую шапку

На голову впору надеть.

Забудь Мефистофеля козни,

Пусть крылья пылятся в углу,

Ведь теплые губы так поздно,

Так сильно прижались к стеклу.

Вся жизнь моя перед тобой подробно

На звездной карте в предпоследний час,

И как бы небо ни было огромно,

Моя любовь огромней в сотни раз.

Не принимай моих импровизаций,

Ты не растопишь в волчьем горле ком,

Такой большой любви откуда взяться

В года припорошенные снежком?

Она из тех шагов, что слышал ночью

На ранней, на мальчишеской заре,

Она из тех стихов, что рвутся в клочья

И сыпятся на радость детворе.

Она влетает в форточку, и если

Ты хочешь знать, как пересилить страх,

Свернись в клубок в огромном старом кресле

И звездный атлас подержи в руках.

Ты из него узнаешь, как немного

Осталось счастья в звездной пелене.

Меня, как волка, снова кормят ноги,

И птицы носят память обо мне.

Дожди минутой измеряю слепо,

Но эти капли времени сильней,

Любовь, как жизнь в гостинице, нелепа,

Темна, беззвучна, как театр теней.

Она дрожит, она летит все выше,

И я за ней угнаться не могу,

Я буду жить на городской афише,

Глотая листьев желтую пургу,

Я буду жить под старыми мостами,

Взахлеб дождливый втягивая ритм,

Любовь, неприхотливая, простая

Когда-то всех нас отблагодарит.

А в воздухе висят останки лезвий,

Большой цветок томится на окне,

Любовь, как соль морская, бесполезна,

Бессмысленна, как жалость на войне.

Она дитя. И ножками по крыше

Сучит у сновиденья на краю.

О как бы мне хотелось жить, не слыша,

Как бесполезно дождь идет в раю.

Пока есть время, думай о России,

Пиши о ней, рифмуй ее, молись,

Пока она не сгинула в трясине,

Пока ее не покорила высь.

Пока есть время, думай о любимой,

Что возвратилась из грядущих лет,

Но тень ее еще неуловимей,

Пока есть время, помаши ей вслед.

Пока есть время, думай о разлуке,

Что с ней тебе смириться суждено,

И вздрагивай при каждом новом стуке

Небесных капель, рвущихся в окно.

Пока есть время, собери тетради,

Скажи себе, что пьеса не нова,

Лишь об одном не думай Бога ради,

Что пред тобою кто-то виноват.

Не говори, что время скверно лечит,

Его не хватит на предсмертный стон.

Опять война, опять мешок за плечи,

Пока есть время – выучи свой сон.

Пусть кто-то солнце в землю закопает,

По всей планете вырастут цветы,

Запомни, что родился ты как память,

Что память, это то, чем станешь ты.

Далеко разлетаются аисты,

Оставляя скупые следы.

Неужели и жизнь продолжается

От последней до первой беды?

Выходи на равнину – там холодно,

Только холод нас может спасти,

А туда, где Отчизна расколота

Никогда никому не дойти.

Там покойники смертью потеряны,

Там взрывается шепот молитв,

Ни травинки не встретишь, ни дерева,

Только место, где небо болит.

Зарываются в землю старания,

Только подвиг в цене на Руси.

Горизонт! Что быть может обманнее?

Ты у аистов это спроси.

Пусть расскажут они, как сражаются,

Как на крылья бросается страх,

Неужели и жизнь продолжается,

А не снится кому-то в веках?

Деревянными старыми веками

Божеству подмигнуть не успеть.

Подавилась тоской половецкою

Бесконечная русская степь.

Поперхнулась крикливыми стаями

Бесконечная русская даль.

Видишь, облако в небе растаяло?

Так растает и наша печаль.

Что с равниной холодною станется?

Кто отведает звездной ухи?

Все исчезнет. Останутся аисты,

И отпустят нам наши грехи.

Мы очнемся. Увидим, как иноки

Не скрывают сияющих лиц.

И тогда горизонты раздвинутся

Над страной, что не помнит границ.

Александр Торопцев

Из цикла «Три жилпоселовских рассказа» Уравнение Максвелла и маленькая трубочка в небо

В электричке от меня сторонились. Я отвернулся к окну, положил тетрадь с лекциями по физике на портфель и попытался вникнуть в суть уравнений Максвелла. Но все, что мне удавалось понять из конспектов, была довольно простенькая мысль: уравнения Максвелла представляют собой математическую формулировку законов электромагнитного поля, нужно только выучить эти законы и их формулы и пойти со спокойной душой к преподавателю, влюбленному в свой предмет, и сдать экзамен. Но именно эти законы я и не мог узнать за пятьдесят электричкиных минут, и, главное, я ничего не хотел узнавать. Голова была забита жилпоселовской бедой, и гудела она не от водки и самогона, а от тупой, никому не нужной жестокости, с которой природа расправилась с крохотным существом, ох, каким талантливым, если не сказать гениальным!

Ване Савкину было четыре года, когда родители стали возить его по больницам. Он не догадывался о страшной болезни, и нам, жителям поселка, не верилось, что у такого розовощекого мальчугана может что-то болеть. Родители Вани (обликом напоминавшие героя фильма «Белое солнце пустыни» и его незабвенную супругу) были добрые русские люди. Могли пошутить, побалагурить, поплакать при случае. Николай работал водителем на стройке. Там же трудилась Екатерина. Оба приехали в Подмосковье из-под Орла и очень обрадовались, когда узнали при первой же встрече, что жили на орловщине в десяти верстах друг от друга. Земляки!

Поженились, зажили крепкой семьей, оба домовитые. Сын народился – всем на диво. Голова светлая, щеки розовые, глаза ясные и очень быстрый ум. Это заметили, когда ему два года исполнилось. А уж когда в четырехлетнем возрасте он в шашки стал обыгрывать всех да к шахматам потянулся маленькими ручонками, мы поняли, что сын у Савкины необыкновенный, что ждет его большое будущее. Я почитывал шахматную литературу, и меня поражала интуиция малыша. Первые ходы он делал в параллель с противником, но потом с капабланковским чутьем уходил на свои тропки. Проигрывал, но не горевал, а искал и находил интересные решения!