Владимир Пяст - Собрание стихотворений Страница 10

Борэ – пароход, курсировавший между Стокгольмом и Обу (Абу), и впоследствии потонувший от плавучей германской мины.

В книгу не вошли стихотворения, напечатанные в журналах того времени («Gaudeamus», 1910)

Мечта

«Ругайтесь над нею, увядшею»… (написанное в 1905 году) и «Сатирикон» (1913).

Осенью

«Всеми красками переливающаяся рябь» посвященное Вал. Брюсову и написанное в 1908 году.

ТРЕТИЙ СБОРНИК ЛИРИКИ. 1922 (Берлин, изд-во З. Гржебина, 1922)

ОТ АВТОРА

Этот маленький сборник стихов, относящийся к 1920 году распадается на две части, из которых первая, «Зубцовский Цикл», по времени написания, непосредственно предшествовала стихам, составляющим цикл лирики автора, названный им «Кариатида». Отделы: «Бесконечная поэма» и «Finale» входят в этот цикл. Вторая книга автора, «Львиная Пасть», обнимает десятилетний период его жизни с 1908 по 1917 год, которому предшествовал период «Ограды», написанной в 1903—07 гг.

В годы 1918 и 1919 ни одного лирического стихотворения у автора не было.

Все стихотворения из «Кариатиды» (и «Зубцовского Цикла») переведены на немецкий язык В. В. Гельмерсеном (летом 1921 года).

Одно из стихотворений (Finale I), включенное в эту книгу, с изменениями напечатано в журнале «Дом Искусств» № 2. Два других («Бесконечная поэма» и «На Альманахе») – в сборнике «Кольца Поэтов». Стихи же – «Зверек» и «Кариатида» – в альманахе (третьем) «Цеха Поэтов».

ЗУБЦОВСКИЙ ЦИКЛ

«…Спросила ты: «А как в двадцатом…»

…Спросила ты: «А как в двадцатом,Способны ль сердце, мозг и плотьВзаимный холод поборотьИ слиться в зареве богатом»? –

– Тогда, в четырнадцатом, яБыл нем, бескрыл и бездыханен;Из бархатной, узорной тканиНе рвалась в высь душа моя.

В руках имея два концаНепорывающейся цепи, –Я хоронил их в тесном склепе,С нетвердой ощупью слепца.

Теперь – не то! Мой каждый атомСпешит вовне себя отдать;И если зарево видать, –То это именно в двадцатом!

НЕЧТО АСТРАЛЬНОЕ

Мы с тобою взрастили зверька,Он мохнат, со щетинкой, и черен;И в своем бытии он упорен,Не от каждого рухнет толчка.

Хоть конечности слабы его,Изнутри ни пушинки на лапах,И, пожалуй, что мускусный запах,В нем реальней другого всего.

Он исчезнет, — но только когда,Излечусь я от злого томленьяПо тебе, моего вдохновеньяНе по воле святая, звезда.

«Вместе прожитого утра…»

Вместе прожитого утраВосхищенная небрежность –Не повторишься ты большеВ этом месте никогда;

В коридоре встреча мельком,В спальню запертые двери, –Отголосок глупой ссоры,Накануне изжитой;

Одинокое купанье– В исключенье, без костюма, –И по странам европейскимВновь занявшаяся грусть;

И возможность слушать голосИз-за стенки деревянной,И рождать из каждой нотыНеожиданность стихов.

АМЕРИКАНКЕ

Милая Джо,

Вот что:

Вот бы вам прерии, лассо, мустанга,Небо над сьеррой вдали голубое,В сумочку сыр, да лепешку из манго, —И превратилась бы, Джо, Вы в ковбоя.

С Вами в «и я» поиграть мы могли бы,Как шаловливые сверстники-дети;Все бы я выразил мыслей изгибыВ этом простом, неизменном ответе.

Всюду — «и я», как бы, Джо, Вы не бились;Склеены мы, как явленье с причиной;

—Вплоть до признанья, в кого б вы влюбились,Если бы, Джо, родились Вы мужчиной.

ИНСТИТУТУ ЖИВОГО СЛОВА

В углу шуршали мыши;Весь дом застыл во сне;Шелдождь. И капли с крышиСтекали по стене.

Всегда возможен поворотФортуны к несчастливцам даже!Я обращаюсь к Рае-Саже:Благословенен твой приход».

У побежденного вождяПрибита вся живая сила,—И вдруг меня ты оросилаНебесной музыкой дождя.

Шуршала мышь. В стене жучок —Точильщик медленно тиктакал;– Без войска вождь беззвучно плакал,Он сам как дождь слезой истек.

Тут, о Пенкевич, вспомнил я,О Евдокимовой, Герзони, —И в тяжком и протяжном стонеВся изошла душа моя.

Шурыгин, Тотеш, Гиллельсон,И Алексеева с Пясецкой,—Ужели все вы — только детский,Лишь несбывающийся сон?

И ты, достойная Орлова;И ты, чей в рыжих волосахОгромный бант — внушает страхЗавистникам «Живого Слова»,—

Ты, Рада Гейнике.— И ты,Михайлова, в игре певучейЕе соперница; могучийСлужитель чистой красоты;

— Исчезли все вы как мираж,Как дразнящие сновиденья;Моих руин — со дней паденьяУсадьбы Эшеров — я страж.

Исчезли вы, как тень, как дым;Как блеск утерянного рая;И вас не пеплом Сажа-Рая,Но ливнем кроет золотым

О, если б я не презиралС младых ногтей понятья «кража», –То уверяю, Рая-Сажа,Я вас бы первую украл!

Т. П. Л-ой («Колдунья, чей взор роковой…»)

Колдунья, чей взор роковойСильнее безумного взораПоэта с душой огневой,Живет под острогом, у бора.

Она прилетала вчера,И здесь ворожила так долго, –И вот обезводела Волга,А я не заснул до утра.

Меня зачурала любовь,Другою мне сердце пленила, –И серая, редкая бровьВ нем нимб золотой заменила.

Не здесь, – ты над бором колдуй,Колдуй над холодным острогом, –Но в сердце, мучительно-строгом,Ты мысль обо мне не задуй.

Теперь ворожеины дни;Неделю стоит новолунье…Колдунья, колдунья, колдунья!Ты мысль обо мне не гони!

КАРИАТИДА

– Я дала тебе чашу. Пей!

КАРИАТИДА

Я не могу из этой чаши пить!У слепка твоего обрезан подбородок.На пристани моей сгрузилось иного лодок,На самой стройной я, волшебной, должен плыть.Я не могу из этой чаши пить.

Нет, духа твоего Земле не уместить,О, гордый сон мой, сладостный и кроткий!Мне в этом мире миг один короткийТебя дано любить, но так любить, —

Что ангельских поэм,Несравненный ни с кем,Творец —Теперь навыки нем;

Что жалкий слепец,Теперь Тициан,Которому видеть творенья венецБыль дар, на Земле неповторенный, дань;

Что солнечных систем.Вихревые мчанья —Теперь лишь качаньяПылинок в проблестевшем луче, –

И ты — этот луч;Твой голос могуч,И на нежном, покатом плече

Ты выступ храма, чей фронтон из вида,По непомерности своей,Теряется, – Кариатида,Несешь сквозь гущу земных дней.

Я не могу из этой чаши пить, —Не потому, что духа не имею,Божественную часть назвать своею;Не потоку, что не созрел любить, —Но оттого, что срезан подбородокСлепительного слепка твоего;

НоОттогоЧтосужденоОтплыть мне на одной из самых легких лодок.

На «Альманахе»