Лицом к победе - Коллектив авторов Страница 10

Светлокосый солдат идет.

II

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам,

Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы.

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав,

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

III

…Знаешь, Зинка, я —

против грусти,

Но сегодня она — не в счет.

Где-то, в яблочном захолустье,

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала?

* * *

Не знаю, где я нежности училась,—

Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы,

Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах — обугленные трубы.

Пожары полыхают на Руси.

И снова нецелованные губы

Израненный парнишка закусил.

Нет, мы с тобой узнали не из сводки

Большого отступления страду.

Опять в огонь рванулись самоходки,

Я на броню вскочила на ходу.

А вечером над братскою могилой

С опущенной стояла головой…

Не знаю, где я нежности училась,—

Быть может, на дороге фронтовой…

МИХАИЛ ДУДИН

СОЛОВЬИ

О мертвых мы поговорим потом.

Смерть на войне обычна и сурова.

И все-таки мы воздух ловим ртом

При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,

В сырой земле выкапываем яму.

Мир груб и прост.

Сердца сгорели. В нас

Остался только пепел, да упрямо

Обветренные скулы сведены.

Трехсотпятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал,

И для острастки били пулеметы…

Вот это место. Здесь он умирал —

Товарищ мой из пулеметной роты.

Тут бесполезно было звать врачей.

Не дотянул бы он и до рассвета.

Он не нуждался в помощи ничьей.

Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас, и молча ждал

конца,

И как-то улыбался неумело.

Загар сначала отошел с лица,

Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь.

Оцепеней.

Запри все чувства сразу

на защелку,

Вот тут и появился соловей,

Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий

пыл,

Как будто настежь вырвавшись

из плена,

Как будто сразу обо всем забыл,

Высвистывая тонкие колена.

Мир раскрывался. Набухал росой.

Как будто бы еще едва означась,

Здесь рядом с нами возникал

другой

В каком-то новом сочетанье

качеств.

Как время, по траншеям тек песок.

К воде тянулись корни у обрыва,

И ландыш, приподнявшись на носок,

Заглядывал в воронку от разрыва.

Еще минута. Задымит сирень

Клубами фиолетового дыма.

Она пришла обескуражить день,

Она везде. Она непроходима.

Еще мгновенье. Перекосит рот

От сердца раздирающего крика,—

Но успокойся, посмотри: цветет,

Цветет на минном поле земляника.

Лесная яблонь осыпает цвет.

Пропитан воздух ландышем

и мятой…

А соловей свистит. Ему в ответ

Еще — второй, еще — четвертый,

пятый.

Звенят стрижи. Малиновки поют.

И где-то возле, где-то рядом,

рядом,

 Раскидан настороженный уют

Тяжелым громыхающим снарядом.

А мир гремит на сотни верст

окрест,

Как будто смерти не бывало места,

Шумит неумолкающий оркестр,

И нет преград для этого оркестра.

Весь этот лес листом и корнем

каждым,

Ни капли не сочувствуя беде,

С невероятной, яростною жаждой

Тянулся к солнцу,

к жизни и к воде.

Да, это жизнь. Ее живые звенья.

Ее крутой, бурлящий водоем.

Мы, кажется, забыли на мгновенье

О друге умирающем своем.

Горячий луч последнего рассвета

Едва коснулся острого лица.

Он умирал. И, понимая это,

Смотрел на нас и молча ждал

конца.

Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле

Когда он, руки разбросав свои.

Сказал: «Ребята, напишите Поле:

У нас сегодня пели соловьи».

И сразу канул в омут тишины

Трехсотпятидесятый день войны.

Он не дожил, не долюбил,

не допил,

Не доучился, книг не дочитал.

Я был с ним рядом. Я в одном

окопе,

Как он о Поле, о тебе мечтал.

И может быть, в песке,

в размытой глине,

Захлебываясь в собственной крови.

Скажу: «Ребята, дайте знать

Ирине:

У нас сегодня пели соловьи».

И полетит письмо из этих мест

Туда, в Москву, на Зубовский

проезд.