Шлюзы - Ксения Буржская Страница 10

в ее голосе тональностей под сорок герц,

ей холодно в мае, она не умеет греться,

хотя я уверена: ей просто страшно остыть.

Она обжигает и бьет под все двести двадцать,

прислушивается к показаниям своего барометра,

это как способ самоубийства – пообниматься,

она так любит, что ни с одним не сумела расстаться,

чтобы вот раз – и нету, и стерла номер.

В ее руках плавится сталь, взрывается динамит,

она экономит на личных границах, разделяет словом,

она может так смотреть, что внутри все дотла сгорит,

она нежнее шелка, притягивает, как магнит,

а потом заботится: аккуратнее, не разбей голову.

У нее есть два ужасно смекалистых продолжения,

она решила быть сильной, хотя никто ее не просил,

она мастер ассоциаций и предложений,

она и хочет остановиться, но без движения

уже не может, и падает, когда нет сил.

В ее коже звенит миндаль, и в глазах искрится,

она читает журналы про бизнес, кредит,

она не выносит двери, куда приятнее притаиться.

Я люблю в ней все, даже то, что она боится,

потому что бояться нечего, когда болит.

2008

Май. Мегаполис

Город в пяти мегапикселях

попадает в фокус.

Формат – сепия.

Круглые лабиринты.

Я люблю девочку,

которая читает Forbes.

Не оставившую, уезжая,

ни адреса,

ни постскриптума.

Раскручиваю предельно

прицел любопытного зума.

Каждую кирпичную стену

вспышкой-очередью расстреляю.

Я люблю девочку,

которая в приват-рум

пьет белое.

И глупостей не прощает.

Развешиваю по стенам

осколками фотосессии:

самые лучшие лица,

самый глянцевый вид.

Я люблю девочку,

которая живет в столице

и носит Esprit.

2005

Из ненаписанного на салфетках

Писать по-московски – это значит не писать вовсе.

Лишь «разбуди меня» на дверном косяке у порога.

И дружить по-московски – это шляться к кому-нибудь

в гости,

согревая руки мурчащим системным блоком.

Целовать по-московски – это значит у всех на виду,

и неважно куда – не определяется степенью близости.

А мне наплевать: я с утра к остановке иду,

чтоб по веткам трамвайным булгаковским, как по карнизу,

струиться по улицам. И ни о чем не жалеть.

Забывать по-московски – такой же немыслимый трафик.

Только пульса фламенко, запущенное на самотек,

оставляет привычку любить тебя без географий.

2007

Лукопопс

В этом году никакой весны.

Утро. Темно. За границей

лоджии – снежно.

В эту ночь мне приснилась

ты. И шарф небрежно розовый —

тот же. И невыносимая нежность,

ошпаренная кипятком черного

чая. Чтобы горькое горче

жгло. На уровне горла —

чтобы молчать. Я скучаю.

Мне так повезло: с тобой

прочла по ладоням рук

расстояния иногородние.

Вчера в салат кольцевала лук,

а плачу – сегодня.

2003

«это как в сказке про сороку-ворону – двуличную суку…»

это как в сказке про сороку-ворону – двуличную суку,

которая этому дала и этому дала, а потом ушла,

обожгла до гжели уши, глаза и руки —

чтобы я лучше училась и все-таки поняла:

ревность делает слух острее, точнее глаз —

впредь никто не пройдет в этот кадр и в эти сны,

оставайся во мне, ведь никто не увидит нас,

даже я – потому что и нет никакого «мы».

не спрошу: кто же сыплет в пустое соленое море

сахар – две ложки, каким лабиринтом водит?

кто тебя гладит, влияет на ход истории?

кто в тебя входит и что говорит при входе?

кто на плечах тебе держит огромное небо,

чтобы не снились тетки с пустыми ведрами?

неужели не я, вероятно не я, ведь меня там не было,

значит, точно не я – тот, кого ты сжимаешь бедрами.

…а сорока-ворона кашу свою варила – из топора,

нелюбви и страхов,

и расхлебывать ее теперь абсолютно незачем,

этому дала, этому дала, и пошла на хер

совершенно будничным темным вечером

2010

«Вторая зима в Москве: колокольный звон…»

Вторая зима в Москве: колокольный звон;

проснулась под смех приветливых проводниц,

под хруст снегопада, греющего перрон,

под шепот заиндевелых крутых ресниц.

Я снова жива, мои пальцы картавят слог,

и сердце все также горит, превращаясь в пар.

Сквозь солнечный лепет и предвечерний смог

шагами японскими передвигаюсь в бар.

Вторая зима в Москве: целлофан огней,

оранжевый запах абхазский очищен, взвешен.

Этот декабрь сверну и отдам тебе

вместе с хронической, неоперабельной

нежностью.

Как хорошо глотать этот свежий снег,

как сладко щекочет горло махровый шарф.

Вторая зима в моей-немоей Москве

привычно не остудила мой злой пожар.

2009

«это после случается утро, полное запахов…»

это после случается утро, полное запахов

запоминаешь всю комбинацию – дождя и лип

а сначала холодно, ветрено; пьешь и стряхиваешь

с пальцев песок, который уже прилип

ночью море приснится вчера – а сегодня из логова

смотришь на реку и несерьезные корабли

думаешь: вот же влип я, какого черта,

какого Бога

мне просить о тебе? (чтобы быстро и без молитв)

я стою тут большой, серьезный, как настоящий

поэт, идиот, и, в общем-то, ни на йоту

не сделался старше – за эти