Лариса Миллер - Четверг пока необитаем Страница 11

Чтоб этот странный мир как заново родился?

«Проснувшись, решила…»

Проснувшись, решила, что в мир тот же самый вернулась.

Но мир-то другой этим утром, и я обманулась.

И свет нынче новый, и новый сегодняшний ветер

В саду обновлённом другие маршруты наметил.

И в новой тиши строчка новая хочет родиться,

И чувствую я, что мой старый словарь не годится.

«Слова нужны, чтоб с миром объясниться…»

Слова нужны, чтоб с миром объясниться,

С тем самым, где покой нам только снится,

А счастье даже и не снится нам.

В который раз прибегла я к словам.

А мир блажит, и всё в нём криво-косо.

И я, не сняв ни одного вопроса,

Жду ясной яви и прозрачных снов,

Когда совсем не надо будет слов.

«Ах, какое веселье!..»

Ах, какое веселье! Какое веселье!

У меня эти летом все дни – воскресенье.

У меня мотыльки вечерами толкутся,

И на стенке узоры лучистые ткутся,

И, младенчески радуясь каждому мигу,

Кверх ногами держу очень умную книгу.

«Я задела муравья…»

Я задела муравья. Прошептала: «Извини».

Столько живности вокруг в эти солнечные дни.

Столько всякого того, что так просто растоптать.

Чтоб не тронуть никого, лучше всё-таки летать.

Оторваться от земли ну хотя бы на вершок

Помогает очень мне вновь написанный стишок.

«Ах, лето, вижу по глазам…»

Ах лето, вижу по глазам,

По бирюзовым небесам,

Что ты ещё не всё сказало,

Не всё в сюжете увязало,

И я, встречая твой рассвет,

Гадаю – скажешь или нет.

«У этого – кошка, у этой – цветок…»

У этого – кошка, у этой – цветок,

А этот, похоже, совсем одинок.

Спасибо ещё, мотылёк бестолковый

Порой коротает с ним век мотыльковый.

«Милый сад, сколько раз ты в стихах моих…»

Милый сад, сколько раз ты в стихах моих

                                                               был подлежащим,

То на солнце сквозным, то под ливнем

                                                          и ветром дрожащим.

Сколько раз для тебя я искала особый эпитет,

Сколько раз я боялась, что стихотворенье не выйдет.

Милый сад, если я в этот раз потерплю неудачу,

Успокой, намекни, что и я для тебя что-то значу.

«А время – оно так хитро поступает…»

А время – оно так хитро поступает:

И не истекает, и не наступает,

Лишь льётся и льётся, и не устаёт,

И не истекает, и не настаёт,

Лишь льётся и льётся широким потоком,

Кого-то при этом топя ненароком.

«Ты хочешь меня приголубить?..»

Ты хочешь меня приголубить? Я – за.

О том же мечтает твоя бирюза.

О том же заботится твой изумруд.

Люби меня, август, покуда я тут.

Не там – в странном месте и в странной поре,

Каких ни на карте, ни в календаре.

«Ты счастлив…»

Ты счастлив. Ты просто не знаешь об этом.

С тобою так нянчились нынешним летом.

Тебя так тетёшкали прошлой зимой.

Тебя в темноте провожали домой.

С утра на прогулку тебя приглашали.

Стихи о печальном писать не мешали.

«Уныние, тоска – я не по этой части…»

Уныние, тоска – я не по этой части.

Коль хочешь говорить, поговорим о счастье.

Подобный разговор и ломкий луч поддержит,

И даль, что сквозь листву желтеющую брезжит,

Резвящийся щенок и то дитя грудное,

Которое гулит, узнав лицо родное.

«Нащупала тапочки, встала, оделась…»

Нащупала тапочки, встала, оделась,

Но день начинать мне совсем не хотелось.

Хотелось остаться нигде и ни с чем,

Застрять между временем этим и тем

И чтобы лучи, что в мой дом угодили,

Свободно, легко сквозь меня проходили.

«Я туда не хочу, не могу, буду пятиться…»

Я туда не хочу, не могу, буду пятиться.

Ну а вдруг я исчезну, а кто-нибудь хватится,

Скажет: «Где же она? У меня к ней вопрос».

Как представлю, становится горько до слёз.

И сама я так много вопросов наметила,

На которые жизнь мне ещё не ответила.

«Ещё немного поглаголю…»

Ещё немного поглаголю

И отпущу слова на волю.

Пусть улетают кто куда.

Они забудут без труда,

Как в строчку длинную сливались,

То ссорились, то целовались.

«Приснись же, приснись мне опять…»

Приснись же, приснись мне опять, Бога ради,

Не ты, так хоть чашка с краями в помаде

Твоей, хоть твоя телефонная книжка.

Я, помнишь, тебя называла «малышка»?

Хоть твой волосок золотой на расчёске.

Ношу твою кофточку прочную в носке.

Она ещё пахнет твоими духами

Chanel номер пять. О, как хочется к маме!

«Вопросительный знак изгибает спину…»

Вопросительный знак

                      изгибает спину.

У меня есть вопрос.

                      Значит, я не сгину.

А пока я спрошу

                      и дождусь ответа —

Это лето пройдёт,

                      и настанет лето,

Растрепав, обласкав

                      иву и ракиту…

До чего я люблю

                      эту волокиту!

«Счастье, ты не покинешь меня…»

Счастье, ты не покинешь меня. Я тебя приручу.

Поводок пристегнув, на запястье его накручу.

Приучу тебя к запаху дома, сманю, прикормлю.

Ты не бойся – излишними ласками не утомлю.

Хочешь, скрыв от завистников наше с тобой бытиё

Буду звать тебя с тихою нежностью: «Горе моё».

«Не договаривают все…»

Не договаривают все:

И старцы мудрые, и дети,

Речушка в средней полосе,

Ромашка в поле и в букете.

И скрытен день, и ночь темнит,

И утро тихой тайне радо.

Сама судьба секрет хранит.

Не договаривай. Не надо.

«Любое слово может стать последним…»

Любое слово может стать последним,

А может стать очередным, соседним

С тем, что немного позже родилось.

Не понимаю, как мне удалось

Последнее написанное слово

Сегодня предыдущим сделать снова.

«Ты столько мне слов подсказала, синица…»

Ты столько мне слов подсказала, синица.

Мне надо бы в ножки тебе поклониться.

Тебя я рифмую и с этим, и с тем,

Как будто бы нет интереснее тем,

Как будто бы ты, желтогрудая птичка,

Ко многим вселенским загадкам отмычка.

«Ты поиграй – я потоскую…»

Сыну Илюше

Ты поиграй – я потоскую

Под тихую твою игру.

Ну чем я, в сущности, рискую,

Живя на свете? Ну умру.

Но перед этим, перед этим

Наслушаюсь и нагляжусь

И со стихом, чтоб был он светел

И не банален, повожусь.

И струны тихие – подпитка.

Играй, пожалуйста, играй,

Чтоб вместо слов «страданье, пытка»

Произнесла сквозь слёзы: «Рай».

«Как удивительно: всё сделалось само…»

Как удивительно: всё сделалось само —

И зацвело само, и облетело,

И рассвело, позолотив трюмо

Зеркальное, и, просияв, стемнело.

Вот от поры цветущей – ни следа,

Но небо в куст растрепанный влюбилось

И, посылая чудный свет сюда,

Ни разу не запнулось и не сбилось.

«Я здешних мест жилец со стажем…»

Я здешних мест жилец со стажем.

Я так давно слилась с пейзажем.

Я примелькалась, я своя.

Наверно, здешние края

Жить без меня совсем не могут

И стать бессмертной мне помогут.

«Рассказать, что я делаю?..»

Рассказать, что я делаю? Время теряю.

Искупавшись в лучах, в тень густую ныряю,

Чтоб из тени в лучи золотые нырять.

О, как хочется время совсем потерять

И пожить ротозеем, зевакой, разиней,

Что балдеет весь день от бездонности синей.

«Если ты музыкант…»

Если ты музыкант, значит, должен любить тишину

И, её нарушая, испытывать должен вину,

А вернее, стремление быть на такой высоте,

Чтоб Господь подтвердил: это звуки те самые, те,

Что способны соперничать с музыкой той тишины,

Той бесценной, которой по воле твоей лишены.

«Снежинки, вас тоже родили…»

Снежинки, вас тоже родили. Вы пленные.

В нарядной одёжке, но хрупкие, тленные.

Вы так мельтешите, светясь и шурша.

И что ни снежинка – родная душа:

Того же мы роду, того же мы племени,

Летаем – и вдруг ни пространства, ни времени.

«Время детское…»

Время детское. Что ты? Куда ты?

Оставайся глядеть на закаты,

На оттенки в сезон листопада.

Погоди. Не прощайся. Не надо.

На плечах твоих лёгкое бремя

Палых листьев. Останься на время.

«Вход бесплатный, а выхода нет…»

Вход бесплатный, а выхода нет.

Разве смерть это выход? Спасенье?

Кабы знать, что потом воскресенье,

Новый шанс появиться на свет.

Кто придумал сию «благодать»?

Что за правила? Что за порядки?