Михаил Лермонтов - Бородино (сборник) Страница 11

«Когда волнуется желтеющая нива…»

Когда волнуется желтеющая нива,И свежий лес шумит при звуке ветерка,И прячется в саду малиновая сливаПод тенью сладостной зеленого листка;

Когда, росой обрызганный душистой,Румяным вечером иль утра в час златой,Из-под куста мне ландыш серебристыйПриветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагуИ, погружая мысль в какой-то смутный сон,Лепечет мне таинственную сагуПро мирный край, откуда мчится он, –

Тогда смиряется души моей тревога,Тогда расходятся морщины на челе, –И счастье я могу постигнуть на земле,И в небесах я вижу Бога…

Молитва

Я, Матерь Божия, ныне с молитвоюПред Твоим образом, ярким сиянием,Не о спасении, не перед битвою,Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,За душу странника в свете безродного;Но я вручить хочу деву невиннуюТеплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную,Дай ей сопутников, полных внимания,Молодость светлую, старость покойную,Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальномуВ утро ли шумное, в ночь ли безгласную.Ты восприять пошли к ложу печальномуЛучшего ангела душу прекрасную.

«Я не хочу, чтоб свет узнал…»

Я не хочу, чтоб свет узналМою таинственную повесть;Как я любил, за что страдал,Тому судья лишь Бог да совесть!..

Им сердце в чувствах даст отчет,У них попросит сожаленья;И пусть меня накажет тот,Кто изобрел мои мученья;

Укор невежд, укор людейДуши высокой не печалит;Пускай шумит волна морей,Утес гранитный не повалит;

Его чело меж облаков,Он двух стихий жилец угрюмый,И, кроме бури да громов,Он никому не вверит думы…

«Спеша на север из далека…»

Спеша на север из далека,Из теплых и чужих сторон,Тебе, Казбек, о страж востока,Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от векаТвой лоб наморщенный увит,И гордый ропот человекаТвой гордый мир не возмутит.

Но сердца тихого моленьеДа отнесут твои скалыВ надзвездный край, в твое владенье,К престолу вечному аллы.

Молю, да снидет день прохладныйНа знойный дол и пыльный путь,Чтоб мне в пустыне безотраднойНа камне в полдень отдохнуть.

Молю, чтоб буря не застала,Гремя в наряде боевом,В ущелье мрачного ДарьялаМеня с измученным конем.

Но есть еще одно желанье!Боюсь сказать! – душа дрожит!Что если я со дня изгнаньяСовсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?Старинный встречу ли привет?Узнают ли друзья и братьяСтрадальца, после многих лет?

Или среди могил холодныхЯ наступлю на прах роднойТех добрых, пылких, благородных,Деливших молодость со мной?

О если так! своей метелью,Казбек, засыпь меня скорейИ прах бездомный по ущельюБез сожаления развей.

1838

Кинжал

Люблю тебя, булатный мой кинжал,Товарищ светлый и холодный.Задумчивый грузин на месть тебя ковал,На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднеслаВ знак памяти, в минуту расставанья,И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,Но светлая слеза – жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,Исполненны таинственной печали,Как сталь твоя при трепетном огне,То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,И страннику в тебе пример не бесполезный:Да, я не изменюсь и буду тверд душой,Как ты, как ты, мой друг железный.

«Гляжу на будущность с боязнью…»

Гляжу на будущность с боязнью,Гляжу на прошлое с тоскойИ, как преступник перед казнью,Ищу кругом души родной;Придет ли вестник избавленьяОткрыть мне жизни назначенье,Цель упований и страстей,Поведать – что мне Бог готовил,Зачем так горько прекословилНадеждам юности моей.

Земле я отдал дань земнуюЛюбви, надежд, добра и зла;Начать готов я жизнь другую,Молчу и жду: пора пришла;Я в мире не оставлю брата,И тьмой и холодом объятаДуша усталая моя;Как ранний плод, лишенный сока,Она увяла в бурях рокаПод знойным солнцем бытия.

«Слышу ли голос твой…»

Слышу ли голос твойЗвонкий и ласковый,Как птичка в клеткеСердце запрыгает;

Встречу ль глаза твоиЛазурно-глубокие,Душа им навстречуИз груди просится,

И как-то весело,И хочется плакать,И так на шею быТебе я кинулся.

Дума

Печально я гляжу на наше поколенье!Его грядущее – иль пусто, иль темно,Меж тем, под бременем познанья и сомненья,   В бездействии состарится оно.   Богаты мы, едва из колыбели,Ошибками отцов и поздним их умом,И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,      Как пир на празднике чужом.   К добру и злу постыдно равнодушны,В начале поприща мы вянем без борьбы;Перед опасностью позорно-малодушны,И перед властию – презренные рабы.   Так тощий плод, до времени созрелый,Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,Висит между цветов, пришлец осиротелый,И час их красоты – его паденья час!

Мы иссушили ум наукою бесплодной,Тая завистливо от ближних и друзейНадежды лучшие и голос благородный   Неверием осмеянных страстей.Едва касались мы до чаши наслажденья,   Но юных сил мы тем не сберегли,Из каждой радости, бояся пресыщенья,   Мы лучший сок навеки извлекли.

Мечты поэзии, создания искусстваВосторгом сладостным наш ум не шевелят;Мы жадно бережем в груди остаток чувства –Зарытый скупостью и бесполезный клад.И ненавидим мы, и любим мы случайно,Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,И царствует в душе какой-то холод тайный,      Когда огонь кипит в крови.И предков скучны нам роскошные забавы,Их добросовестный, ребяческий разврат;И к гробу мы спешим без счастья и без славы,      Глядя насмешливо назад.

Толпой угрюмою и скоро позабытойНад миром мы пройдем без шума и следа,Не бросивши векам ни мысли плодовитой,   Ни гением начатого труда.И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,Потомок оскорбит презрительным стихом,Насмешкой горькою обманутого сына      Над промотавшимся отцом.

Поэт

Отделкой золотой блистает мой кинжал;   Клинок надежный, без порока;Булат его хранит таинственный закал –   Наследье бранного востока.

Наезднику в горах служил он много лет,   Не зная платы за услугу;Не по одной груди провел он страшный след   И не одну прорвал кольчугу.

Забавы он делил послушнее раба,   Звенел в ответ речам обидным.В те дни была б ему богатая резьба   Нарядом чуждым и постыдным.

Он взят за Тереком отважным казаком   На хладном трупе господина,И долго он лежал заброшенный потом   В походной лавке армянина.

Теперь родных ножон, избитых на войне,   Лишен героя спутник бедный;Игрушкой золотой он блещет на стене –   Увы, бесславный и безвредный!

Никто привычною, заботливой рукой   Его не чистит, не ласкает,И надписи его, молясь перед зарей,   Никто с усердьем не читает…

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,   Свое утратил назначенье,На злато променяв ту власть, которой свет   Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов   Воспламенял бойца для битвы,Он нужен был толпе, как чаша для пиров,   Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как Божий дух, носилсянад толпой   И, отзыв мыслей благородных,Звучал, как колокол на башне вечевой,   Во дни торжеств и бед народных.

Но скучен нам простой и гордый твой язык,   Нас тешат блестки и обманы;Как ветхая краса, наш ветхий мир привык   Морщины прятать под румяны…Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?   Иль никогда на голос мщенья,Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,   Покрытый ржавчиной презренья?

1839

«Ребенка милого рожденье…»

   Ребенка милого рожденьеПриветствует мой запоздалый стих.   Да будет с ним благословеньеВсех ангелов небесных и земных!   Да будет он отца достоин,Как мать его, прекрасен и любим;   Да будет дух его спокоенИ в правде тверд, как Божий херувим!   Пускай не знает он до срокаНи мук любви, ни славы жадных дум;   Пускай глядит он без упрекаНа ложный блеск и ложный мира шум;   Пускай не ищет он причиныЧужим страстям и радостям своим,   И выйдет он из светской тиныДушою бел и сердцем невредим!

Три пальмы