Александра Паркау - Огонь неугасимый Страница 11

Недоконченный портрет

Из картин французской революции.

В те далекие дни, что для нас теперь ближеИ понятней других вглубь ушедших временВ одинокой мансарде жил в бурном ПарижеМолодой и безвестный художник Прюдон.

Он глядел из окна на жемчужное небо,На манящие зори туманных высот,А внизу жаждой зрелищ, добычи и хлебаВ сетках улиц кипел опьяневший народ.

Но художник не слышал зловещих раскатов,Не искал в смутах дня жизнью попранных прав,И в цветах догоравших на небе закатовВидел лик Божества, душу грезе отдав.

Он однажды сидел в груде гипса и хлама,Разбирая наброски скопившихся лет.Постучав у дверей, незнакомая дамаВ мастерскую вошла заказать свой портрет.

— Только бюст… Фон неважен… Стена голубаяИли старой портьеры поблекший атлас…Но как можно скорей. Я на днях уезжаю…Три сеанса, не больше. Начнемте сейчас.

Она ловко уселась, поправила кудри,В детских ямочках щек отблеск солнца играл,Улыбались глаза в темных мушках и пудре,И подкрашенный ротик алел, как коралл.

Пододвинув мольберт, приготовил он краскиИ привычной рукой набросал на холстеГрациозный овал, подведенные глазки,Мягко спущенный локон в атлас декольте.

Расчленяя искусную прелесть модели,Он ловил тот фривольный, подчеркнутый тон,Что преподал Версаль в кружевах акварели,В пасторалях принцесс утвердил Трианон.

Только вечер, спустив золотые вуали,Охладил и   пресек его пылкий экстаз.По камням мостовой каблучки застучали;— До свиданья, до завтра! — В условленный час!

Он остался один! Парк гасил изумруды,Старый колокол пел дребезжащий привет,Вдоль темнеющих, стен лиловели этюды,Оживал в полутьме неготовый портрет.

Через ровные арки растворенных оконЛетний сумрак бросал сноп оранжевых стрел,На холсте шевелился причудливый локон,И подкрашенный ротик жеманно алел.

Умирающий двор, мадригалы и кудри,Менуэт двух веков на цветных каблучках…Кто она эта куколка в мушках и пудре,Статуэтка из Севра в Лионских шелках.

Кто она? Ci devant? Куртизанка? МаркизаВ перепуганном стане гонимых вельмож?Надушенный комочек причуд и каприза,На салонных подмостках взращенный фантош?

В беззаботной толпе светских птичек весельяГде звенящие трели она допоет?В злобном море борьбы, в перегаре похмельяКак направит в лазурь эфемерный полет?

День настал. Распахнувши оконную раму,Пропустить опасаясь условленный час,Он напрасно прождал незнакомую даму…Без нее новый вечер расцвел и погас.

И обьятый тревогой, в тоске ожиданьяОн томился ряд долгих, мучительных днейИ, как страстный любовник, ждал с дамой свиданьяИ болел непрестанною мыслью о ней.

Он часами  сидел в мастерской у портретаИ часами глядел на косой потолок.Улыбалось лицо в волнах тающих светаИ подкрашенный ротик алел, как цветок.

Наконец раздраженный, усталый, унылыйОн спустился на улицу с тайной мечтойВстретить в праздной толпе образ светлый и милыйЛегкомысленной дамы, отнявшей покой.

И Парижская чернь безудержным стремленьемПриняла его тотчас в свой шумный поток.Вместе с ней он бежал и с тупым неуменьемУклониться хотел, уклониться не мог.

Но куда он спешил и куда он стремилсяВ зыбком море смятенных, кричащих людейОн узнать не старался и вал докатился,Разливаясь с ворчаньем в разгон площадей.

Неожиданно выросла тень гильотины,Призрак смерти проплыл в золотистой пыли, —В нагруженных повозках процессией длиннойОсужденных на казнь перед ним провезли.

Он остался смотреть… Безнадежно, упрямо,Содрогаясь и хмурясь, стоял и бледнел…Вдруг кокетливый облик потерянной дамыПромелькнул над горой обезглавленных тел.

Она быстро прошла роковые ступени,В детских ямочках щек отблеск солнца играл,От багровых столбов шли багровые тениИ трехгранный топор синей сталью сверкал…

Приподнявши головку за светлые кудри,Теплой кровью палач окропил эшафот…И на мертвом лице в темных мушках и пудреУлыбался, алея, подкрашенный рот.

Горькие пути

Стакан, таблетка веронала,Записка с парой бледных строчек:— Я умереть хочу, устала…И все. Нельзя сказать короче,

И утро зимнее печальноПод песнь унылую метелиСкользит лучом в убогой спальнеПо узкой девичьей постели.

А на постели стынет тело…И ротик ружем подрисован…Скажи, ты этого-ль хотела,Заботы дней прервав сурово?

Пять-шесть подруг пойдут за гробом,Венок на черно-белой лентеПоложит к снежному сугробуЛюбви случайный друг — студентик,

Понуро встанет у березки,Крестясь прижмет три пальца к груди,А на соседнем перекресткеДругую встретит и забудет.

Быть, может, мальчик бесприютный,Без Бога, дома и отчизны,В порыве горести минутной,Как ты, как ты уйдешь из жизни.

Наш молодняк от доли нищей,В пути теряя рано силы,Уходит в жуткий мрак кладбища,Под свод безвременной могилы.

Воспоминанье

Неширокая лента пляжаИ широкий простор реки…Скоро ночь синей дремой ляжетВ остывающие пески.

И под шелест, под плеск и вздохи,На скамеечке — я и он, —Собираем святые крохиПозабытых давно времен.

Точно надписи на могиле,Имена дорогих нам мест,Где мы порознь когда-то жилиИ поставили вместе крест.

Запоздавших увозит катер,Полон тайны ночной Харбин,Тихо Сунгари волны катитВ гаолянах чужих равнин.

Ночь мечтой и загадкой манит…Это Сунгари или нет?Не другая-ль река в туманеНам струит серебристый свет?

Не другие-ль в сплошном сияньиВсплыли зеленью острова?Не тревожьте воспоминанья…Не услышит наш зов Нева…

По китайскому календарю

Бирюзой и золотом пронизан,Выткал август пышные ковры,И цветов сверкающая ризаСетью радуг блещет и горит.

Никогда так прочен и роскошенНе казался летних дней наряд.Георгин все царственнее ноша,Табаков таинственней обряд.

И влюбленней радостная алостьКрасных роз и розовых гвоздик…Но я знаю, лето вдруг сломалось, —Этой ночью слышала я крик.

Пронеслась над зарослью садовойЧерных птиц сплошная пелена,И зловещей, страшной и багровойПоднялась ущербная луна.

Этой ночью бились в диком страхеБабочки в оконное стеклоИ на клумбе, как на тайной плахе,Белых астр созвездье расцвело.

Этой ночью в сочных ветках вязаПервый лист поблекший изнемог,Этой ночью лето кто-то сглазилИ на гибель черную обрек.

Утром ходя, шумен и несносен,Мел дорожку, щурясь на зарю,И сказал, что наступила осеньПо китайскому календарю.

Отъезд

Осенний ясный день на ржавых листьях блещетИ тополь клонится, как обветшалый стяг.Стою, хожу, сижу, укладываю вещи,И маятник в часах кивает мне: Так… Так…

Я в этих комнатах немного старомодныхОставлю часть души, живую часть души…Звенит стекло в руках дрожащих и холодных,И маятник в часах торопит: поспеши…

Смешные, голые, ободранные стены,Рогожи, ящики, веревки, сундуки…Другие, новые нам явятся на сменуИ слезы о былом бессильны и жалки.

Цветные тряпочки, измятые бумажки, —Из ящиков стола ненужный старый хлам…Бесстрастная судьба идет походкой тяжкой,Свершая свой обход по избам и дворцам.

И маятник в часах звучит, как грозный молотВперед, вперед, вперед… Но что там впереди?Вот этот шелковый комочек был приколотИ звался розою когда-то на груди.

Оранжевый листок, похожий на образчик,Любовным пламенным, горячим был письмом…Жизнь прошлое сметет небрежно в сорный ящик,И станет сир и пуст нас приютивший дом.

А в томике стихов, свалившемся под столик,Где туфли рваные и зонтичная жердь,Какой-то символист, отпетый алкоголик,Сказал — отъезд похож на маленькую смерть.

Под сиренью