Игорь Чиннов - Стихотворения Страница 12

Игорь ЧИННОВ (1909-1996)

Стихотворения

МОНОЛОГ (1950)

ЛИНИИ (1960)

МЕТАФОРЫ (1968)

ПАРТИТУРА (1970)

МОНОЛОГ (1950)

Неужели не стоилоНам рождаться на свет,Где судьба нам устроилаЭтот смутный рассвет,

Где в синеющем инееЭта сетка ветвей –Словно тонкие линииНа ладони твоей,

Где дорожка прибрежная,Описав полукруг,Словно линия нежнаяЖизни – кончилась вдруг,

И полоска попутная –Слабый след на реке –Словно линия смутнаяСчастья – там, вдалеке…

К ночи мягче погода,Недалеко весна.Над трубой пароходаНевысоко – луна.

Дым нежней голубеет,Синим кажется мост.Искры легкие реютГде-то около звезд.

Берег уже и тише,Тих синеющий сквер.А немного повыше –Скоро музыку сферМы, быть может, услышим.

Так посмотришь небрежно,И не вспомнится позжеЭтот снег неизбежный,Этот светленький дождик.

Незаметно задремлешь,И не видеть во сне быОснеженную землю,Светловатое небо.

Это радостный признак,Это – счастье, поверьте:Равнодушие к жизниИ предчувствие смерти.

Петух возвещает, чуть свет,Что ночь позади;Кукушка – что столько-то летЕще впереди.

Куку или кукареку –Значенье одно:Что сыплется (будь начеку!)Струею зерно.

Ты знаешь, есть птица одна,Она не поет:Лишь время, как семя, онаНеслышно клюет.

В безветренных полях еще весна.Лишь одуванчик легкий облетает.И девочка крича бежит. ОнаЕго пушок прозрачный собирает.

А под вечер, еще едва видна,Растет Луна меж Марсом и Венерой,Еще почти прозрачная Луна –Как одуванчик светловато-серый.

Давай по-детски верить что Луна –Его душа. Быть может, вновь приснитсяНам нежная, небесная страна,Где даже одуванчик сохранится.

Яснее с каждым годом: да, провалСмешных попыток, тягостных стараний.Быть может, рок нам счастье обещал,Но, кажется, не сдержит обещаний.

Так в незнакомом тесном ресторанеВдруг видишь, в зеркалах, просторный зал,Идешь – и убеждаешься в обмане:Всё те же люди, тот же тесный залНа ледяной поверхности зеркал.

В Булонский лес заходишь в декабре:Деревья в сизом, снежном серебре.

И видишь, в довершение картины,Как будто наши, русские рябины –

И чувствуешь, острее с году на год,Ту горечь терпкую холодных ягод.

И рот кривишь. От этого всего –Оскомина. И больше ничего.

Шагаешь по мокнущей грудеБезжизненных листьев, во тьме –И вдруг вспоминаешь о людях,Погибших тогда, на войне.

И знаешь, что помнить не надо:Умершим ничем не помочь.И память – как шум листопадаВ глухую осеннюю ночь.

Вот, живешь: суета, нищетаТолько тщетно считаешь счета,Только видишь, что сумма не та;

А умрешь – темнота, немотаИ такая, мой друг, пустота,Будто ночью под аркой моста.

Ночью мост рабочие чинили,Чтобы мчались по мосту скорейДеловитые автомобилиВажных, обеспеченных людей –И другие, всяческих мастей,

Например: тюремный (грузный, зычный,Ваше охраняющий добро),Или – юркий, беленький – больничный,Или – тот, умеренно трагичный,Скучный – похоронного бюро.

Кабак, завод, тюрьма, больницаИ даже – кладбище вблизиНет, этот городок не снится,Не чудится. И по грязи

Идут под барабан солдаты(Казарма – за углом сейчас).Они ни в чем не виноваты,Но их убьют. Иль, в добрый час,

Они других убьют. ТрезвонитЗвонарь над лучшим из миров,И так невозмутимо гонитХозяин на убой быков.

Немного рыбы и немного солиНа медленном огне – какая скука!Живая рыба корчилась от боли,Старуха злилась, плакала от лука,

Над луком, над стручком засохшим перца,Багровым, как запекшаяся рана,Морщинистым, как маленькое сердце,Увядшее у газового крана

От жара, холода и равнодушья:Сухое сердце той, худой, убогой,Открывшей, словно рыба, от удушьяБескровный рот и поминавшей Бога…

А дальше что? Что Бог – благой и кроткий,Что грешников поджаривают черти,Что в тишине чадит на сковородкеНемного жизни и немного смерти.

Мальчик бился над задачей,Верил, что найдет ответ,Не мирился с неудачей –А в задаче смысла нет.От других отнять – и что же?Общий жребий разделить:Состояние умножить,Да и голову сложить…Уравнений интересных,Мальчик, больше не решай:Слишком много неизвестных –Счастье, истина, душа…Ничего не надо больше,И не все ль тебе равно,Что поменьше, что побольше,Что равно, чему равно…

– А помнишь детство, синий сумрак, юг,Бессонницу и тишину – часами, –Когда казалось, будто понял вдруг,Почти умея выразить словами –

О чем звезда мерцает до утра,О чем вода трепещет ключевая,О чем синеют небо и гора,О чем шиповник пахнет, расцветая…

Порой, читая вслух парижским крышамЕго стихи таинственно-простые,В печали, ночью, в дождь – мы видим, слышим(В деревне, ночью, осенью, в России):

Живой, знакомый нам, при свечке сальнойСвои стихи негромко он читает,И каждый стих, веселый и печальный,Нас так печалит, словно утешает.

И кажется – из царскосельской урныПрозрачная, хрустально-ключеваяТечет струя свободно и небурно,Курчавый облак ясно отражая.

И полной грудью мы грустим – но счастьем,Как вдохновеньем, безотчетно мудрымНаполнен мир, и стоит жить и, настежьОткрыв окно, дышать парижским утром.

В такой же день, весной, с тобой вдвоем,Впервые говоря о нашем общем,Мы шли… А после – каждый о своем:Я говорил, порой, бессвязно, в общем,

А ты не слушала… Но в смертный часВ непонятом, в неразделенном, в личномТаким ненужным станет все для нас –Бессмысленным, бесцельным, безразличным.

И лишь одно на свете – мы вдвоем,Совсем одни, совсем одно друг с другом,Таким же, как сегодня, теплым днем,И радуга непрочным полукругомСтоит вдали…

Влюбленные целуются опятьНа влажной от дождя скамейке.В косом луче развившаяся прядьСвисает в виде смуглой змейки.

С тяжелых роз стекают на ладоньПрозрачно-выпуклые слезы.В изгибах уха – розовый огоньСлегка похож на завязь розы.

Опять подымается ветер,Опять лиловеет восток,И в сумраке еле заметенЛетящий опавший листок.

(Листок за листком пролетает.)Опять начинает светать,Опять мы встаем – и считаем,Что все повторится опять.

Опять мы заводим пружинуЧасов на положенный срок,Опять мы бросаем в корзинуОдин календарный листок.

Скучная желтеет речка,Тусклая намокла рожь.Все-таки – ничто не вечно,Скоро перестанет дождь.

Мокнут над оврагом избы,Никнет над колодцем жердь.Что же! Даже этой жизниХуже, хоть немного, смерть.

Наклонись над рекой, погляди:Тень твоей головы и грудиНеподвижна, как если бы в прудТы гляделся; а воды текутМимо тени, тебя и всего,Мимо светлого дня твоего.

Только – сердце боится слегка:Есть на свете другая река,Уносящая солнечный день,И твою мимолетную тень,И тебя самого заодноНа глубокое, темное дно.

В стакане стынет золотистый чай,Чаинка видит золотой Китай.

Желтеет чай, как Желтая Река,И тает сахар, словно облака.

Кружок лимона солнцем золотымПросвечивает сквозь легчайший дым.

Легчайший пар напоминает ейТуман прозрачный рисовых полей.

И ложечка серебряным лучомУпала в золотистый водоем,

Где плавает чаинка, где Китай,Блаженный край, ее недолгий рай.

В углу, над шкафом, от стеныКой-где отпала штукатурка,И пятна плесени видны.А я гляжу и вижу туркаВ высокой феске, на коне,Кривой залив, луну над мысом.Я пятна на сырой стенеКаким-то наделяю смыслом.

А в окнах тает полутьма,И возникает панорама:Там – тучи, площади, дома,Зелено-бурый купол храма,Пятно расплывчатой зари,Сырая празелень и гнилость.Все – пятна плесени. Смотри:И штукатурка отвалилась.

Я слышал где-то анекдот:Спешит по делу пешеходВесенним полднем городским.А некто семенит за нимИ говорит, неясно, в нос:– Простите. Маленький вопрос:Вы верите, хоть иногда,В загробный мир, скажите, да? –И ждет. И, получив в ответСлегка рассеянное «нет»,Бормочет грустно: – Очень жаль!И, закрутившись, как спираль,И делаясь совсем сквозным,Рассеивается, как дым.

Ну вот и всё. Ведь если вдругТы скажешь, поглядев вокруг,Что ты не веришь в этот мир,Мир не уйдет, как дым, в эфир.

Быть может, в мире всё иначе,Быть может, мир совсем другой,И всё вокруг не больше значит,Чем бред, воображенный мной, –И только вихри электронов,Как заведённые, кружат?И нет ни этих старых кленов,Ни девушки, входящей в сад…

Но вот, сейчас, я прижимаюМою щеку к твоей щеке,И ты, простая и живая,Стоишь со мной, рука в руке.Все достоверно, все понятно:Желтеют клены, воздух тих,А небо – синее, как пятнаЧернил на пальчиках твоих.

Нам кажется, все ясно, очень просто:На уличной скамейке рядом с намиХудой старик, замученный работой,Сидит, согнув сутуло позвоночник,Глядит на заскорузлые ладони.

Не позвоночник, а тростник прибрежныйСгибается; не линии ладоней,А ветки почернелые деревьев(На фоне желтоватого заката)Потрескались под градом и под ветром.

Не сердце бьется, а морские волны,Не кашель, а раскаты громовые,И не озноб, а Млечный Путь проходитНасквозь пронизывающей струею.

А может быть, он спит в своей постели,С женой бранится иль гниет в могиле.

Трепещут судорожные зарницы,И парус падает косым углом,И свет и тень, взлетев, упав, как птицы,Подрагивают сломанным крылом.

Протрепетал дымок – и вот струеюКровавой льется тень от фонарей.А по реке проходит дрожь порою,И бьется парус (но слабей, слабей).

Как будто чьи-то длинные ресницыЕщё подергиваются, – покаВослед дымку косая тень ложится,Густая тень сочится вдоль виска.

Солнечная зыбь на реке,Солнечная рябь на листве.Тени от ветвей на песке,Стая голубей в синеве.

Рыба сторожит червяка,Пестрая сияет река.Тень от моего поплавкаСинью отливает слегка.

Может быть, когда я умру,Может быть, тогда я поймуЛегкую, простую игру –Солнце, полусвет, полутьму…

Ночами едет сквозь зыбкий сонЗа тенью клячи – тень телеги,И тени ворон со всех сторонВ лучах луны, в налетевшем снеге.

Как будто душу мою везутИз царства теней – в царство теней.Змеиную тень бросает кнут,Возница сам – не бросает тени…

Быть может, это и наявуМеня везут, и страшно ехать,И я напрасно тебя зову,И голос твой – неживое эхо.

Он тоже один исходилГлухие, туманные далиНо если он их разбудил…Но если они отвечали…

Но если, меж тихих полей,В тревоге, в тоске промедленья,Быть может, услышал ОрфейОтвет, и призыв, и томленье…

И длятся ночные мечты:Как будто скала раскололась,Как будто услышал и тыДрожащий, надтреснутый голос,

Надрывный, прерывистый звук,Призывные, слабые крики…Светает. Как тихо вокруг.Не жди, не зови Эвридики.

Бывает, поддашься болезни,Так долго в больнице лежишьИ просишь здоровья и жизни,И вот, на рассвете, сквозь тишь –

Как будто бы голос далёкий(Не знаю, не спрашивай – чей)Такой отзывается мукой –Страшнее больничных ночей…

И скорбью, и болью о мире(Ты смотришь, платок теребя)Иное, нездешнее горе,Как счастьем, пронзает тебя…

О чём ты? – Лицо исказилось,И жилка дрожит на губе.Напрасно тебе показалось,Что кто-то ответил тебе.

Вот, опять вдали кряхтеньеЖабы. Жабе не до сна.Верно, в прежнем воплощеньеСоловьем была она.

Вот, кряхтит в ночном просторе.Непонятна речь ее.Иль выплакивает горе,Горе личное свое?

Иль про горе мировоеНаше общее твердит?Иль о счастье быть живоюКак умеет говорит?

Иль, быть может, словно лебедь,Плачет, покидая свет?Или бредит (как не бредить?)Тем, чего на свете нет?

Какой глубокий, неземной покой:Улыбка не мелькнет, слеза не брызнет.Задумчиво-взыскательной душойОна такой хотела быть при жизни.

И я смотрю, какая чистотаВ ее спокойном, строгом совершенстве,И кажется, что смерть совсем проста.А лоб под венчиком так детски женствен,

Так странно жив. Не тяжело смотреть,И пальцы тонкие не страшно трогать.Ее черты одушевила смерть,Нездешняя, задумчивая строгость.

Стоим, молчим. Неясное мерцаньеЖемчужной ризы. Плащаница, грусть.Быть может, нет ни райского сиянья,Ни ада, ни чистилища (и пусть…).

Такой неясный Лик, неяркий венчик –Но я живу совсем другой мечтой:Сулит другое светло-серый жемчуг,Мерцая серебристой чистотой.

Там будет утро, и роса, и слизниНа влажных листьях, серебристый дождь,Туманный свет – нежней, чем в этой жизниМерцающих, полупрозрачных рощ…

Этот мир, тускловатый и тленный,Этот город и эта зима –Только тени на стеклах вселенной,Светотень в мировом синема.Это – светом прикинулась тьма.

Но неважно. Важней, что пороюМы, глаза прикрывая рукоюИ впадая почти в забытье,Вспоминаем и видим другое,Необманчивое бытие.

Снова тот же ветер веет.Да, опять начало мая.Только – сердце вдруг мертвеет,Что-то смутно понимая.

Снова та же птица реет.Что там, в небе? Жизнь иная?И душа на миг стареет,Что-то смутно вспоминая…

Порой замрет сожмется сердце,И мысли – те же всё и те:О черной яме, «мирной смерти»,О темноте и немоте.

И странно: смутный, тайный признак –Какой-то луч, какой-то звук –Нездешней, невозможной жизниПочти улавливаешь вдруг…

Медленно меркнет мой путь.Боли не выскажу людям.Боже, я петь не могу,Сердце смолкает мое.

Счастье мерцало и мне –Канула капля слепая.Слабая мгла глубока,Рано – Смеркается – Смерть.

Быть может… (Неясные звезды,Туманный, мерцающий свет.)Быть может, ты все же услышишьКогда-нибудь чей-то ответ:

На смутную жалобу эту,На грусть (ни о чем, обо всем), –Ответ, непонятно далекий,В холодном тумане ночном.

Какой неудержимый ливень!Закрой окно. Темнеет день.Сильнее, шире и бурливейКренится за стеклом сирень.

Уже кончается, скудеет(Вся жизнь так грустно-коротка),И капли на стекле редеют,От сумрачного ветерка

Неудержимо исчезают.Теперь, когда их больше нет,Теперь – яснее проступаетЗа ними этот слабый свет.

Озаренное небо, и птицы летят.Что я знаю – о жизни, о смерти, о Боге?Что мы знаем? – Я помню такой же закат.Помню палубу, даль, словно берег пологий…

С нами ехал ребенок, печальный, слепойОт рожденья, с бесстрастьем в невидящем взоре,Чутко слушал… Как смутно шумит за кормойГолубое, слепому незримое море…

ЛИНИИ (1960)