Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник) Страница 12

Кинематограф (1970)

Вступление в книгу

Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.А потом в стене внезапно загорается окно.Возникает звук рояля. Начинается кино.И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!Этот луч, прямой и резкий, эта света полосазаставляет меня плакать и смеяться два часа,быть участником событий, пить, любить, идти на дно…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!Кем написан был сценарий? Что за странный фантазерэтот равно гениальный и безумный режиссер?Как свободно он монтирует различные кускиликованья и отчаянья, веселья и тоски!Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —будь то комик или трагик, будь то шут или король.О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицомв этой драме, где всего-то меж началом и концомдва часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!Я не сразу замечаю, как проигрываешь тыот нехватки ярких красок, от невольной немоты.Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня спервавыразительностью жестов, заменяющих слова.И спешат твои актеры, всё бегут они, бегут —по щекам их белым-белым слезы черные текут.Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!Ты накапливаешь опыт, и в теченье этих лет,хоть и медленно, а всё же обретаешь звук и цвет.Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.Слишком черное от крови на руке твоей пятно…Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!А потом придут оттенки, а потом полутона,то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.А потом и эта зрелость тоже станет в некий часдетством, первыми шагами тех, что будут после насжить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!Я люблю твой свет и сумрак – старый зритель, я готовзанимать любое место в тесноте твоих рядов.Но в великой этой драме я со всеми наравне тоже,в сущности, играю роль, доставшуюся мне.Даже если где-то с краю перед камерой стою,даже тем, что не играю, я играю роль свою.И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,как сплетается с другими эта тоненькая нить,где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,потому что в этой драме, будь ты шут или король,дважды роли не играют, только раз играют роль.И над собственною ролью плачу я и хохочу.То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Время слепых дождей

Фрагменты сценария

Вот начало фильма.Дождь идет.Человек по улице идет.На руке – прозрачный дождевик.Только он его не надевает.Он идет сквозь дождь не торопясь,словно дождь его не задевает.А навстречу женщина идет.Никогда не видели друг друга.Вот его глаза.Ее глаза.Вот они увидели друг друга.Летний ливень. Поздняя гроза.Дождь идет,но мы не слышим звука.Лишь во весь экран – одни глаза,два бездонных,два бессонных круга,как живая карта полушарийэтой неустроенной планеты,и сквозь них,сквозь дождь,неторопливочеловек по улице идет,и навстречу женщина идет,и они увидели друг друга.Я не знаю,что он ей сказал,и не знаю,что она сказала,но —они уходят на вокзал.Вот они под сводами вокзала.Скорый поезд их везет на юг.Что же будет дальше?Будет море.Будет радостьили будет горе —это мне неведомо пока.Место службы,месячный бюджет,мненья,обсужденья,сожаленья,заявленьяв домоуправленья —это все не входит в мой сюжет.А сюжет живет во мне и ждет,требует развития, движенья.Бьюсь над нимдо головокруженья,но никак не вижу продолженья.Лишь начало вижу.Дождь идет.Человек по улице идет.

Время слепых дождей

Время, бесстрашный художник…

Время, бесстрашный художник,словно на белых страницах,что-то все пишет и пишетна человеческих лицах.Грифелем водит по коже.Перышком тоненьким – тоже.Острой иглою гравера.Точной рукою гримера…Таинство света и тени.Стрелы, круги и квадраты.Ранние наши потери.Поздние наши утраты.Черточки нашего скотства.Пятна родимые страха.Бремя фамильного сходствас богом и с горсточкой праха.Скаредность наша и щедрость.Суетность наша и тщетность.Ханжество или гордыня.Мужество и добродетель…Вот человек разрисован так,что ему уже больно.Он уже просит: – Довольно,видишь, я весь разрисован!Но его просьбы не слышитправды взыскующий мастер.Вот он отбросил фломастер,тоненькой кисточкой пишет.Взял уже перышко в руку —пишет предсмертную муку.Самый последний штришочек.Малую черточку только…Так нас от первого крикаи до последнего вздохапишет по-своему время(эра, столетье, эпоха).Пишет в условной манереи как писали когда-то.Как на квадратной фанерепишется скорбная дата.Отсветы. Отблески. Блики.Пятна белил и гуаши.Наши безгрешные лики.Лица греховные наши…Вот человек среди поля пал,и глаза опустели.Умер в домашней постели.Выбыл из вечного боя.Он уже в поле не воин.Двинуть рукою не волен.Больше не скажет: – Довольно! —Все. Ему больше не больно.

Воспоминанье об оранжевых абажурах

В этом городе шел снег,и светились оранжевые абажуры,в каждом окнепо оранжевому абажуру.Я ходил по улицами заглядывал в окна.В этот город я вернулся с войны,у меня было все впереди,не было лишь квартиры,комнаты,угла,крова.Снова и сноваходил я по улицами заглядывал в окна.Под оранжевыми абажурамилюди пили свой чайс послевоенным пайковым хлебом.Оранжевые абажуры были моей мечтой,символомвсей несправедливости мира,в котором,как мне казалось,лишь у меня одногоне было никакого пристанища,комнаты,угла,крова.У меня было все впереди,все впереди настолько,что я не мог оценить размеровсвоего богатства.– Скажите, пожалуйста, —спрашивал я, —здесь не сдается угол?– А в городе шел снег,и светились оранжевые абажуры,оранжевые тюльпаныза тюлевой шторкой метели,оранжевая кожура мандариновна новогоднем снегу.

Взаимосвязи

Слепому гневу солнечной короныподвластны наши ливни и ветра.А к ливню ломит кости у вороны,и оттого орет она с утра.Все бабочки, кузнечики и мухи,гиена, антилопа или туриспытывают дьявольские мукиот разницы дневных температур.Но странно, что и мы, цари природы,творенья совершенные богов,зависим от превратностей погодыне меньше мух, жуков и пауков.Что столбик атмосферного давленьятаранит наши мощные тела,и действуют небесные явленьяна наши повседневные дела.И мы следим за сменою ненастий,морозов, снегопадов и дождейне меньше, чем за сменою династий,парламентов, правительств и вождей.Как странно знать, что в некий день весеннийна части разрываются сердцаиз-за каких-то слабых сотрясений,случившихся в созвездии Стрельца.Что я могу испытывать страданьеи жизнь моя мне кажется пусталишь оттого, что где-то в мирозданьепогасла безымянная звезда.Что и моя когда-нибудь дорогавнезапно оборвется оттого,что где-нибудь в созвездье Козероганебесное распалось вещество.

«Музыка, свет неближний…»

Музыка, свет неближний,дождь, на воде круги.Музыка, третий лишний,что же ты, ну, беги!Выдохлась? Притомилась?Хочешь не хочешь – пой?Музыка, сделай милость,очередь за тобой.С каждою перебежкой —дождь, на воде круги.Музыка, ну, не мешкай,музыка, ну, беги!Не дожидаясь зова,не выбирая дня,круг обеги, и сновавстань впереди меня.Да не сочтем за мукуэтот, из века в век,по роковому кругузавороженный бег.Этот смиренный пафоси молчаливый зовперемещенья пауз,звуков и голосов.Это чередованьефлейты и бубенца.Это очарованьедудочки и скворца.Это – сплетенье вьюгис песенкою дрозда.Это – синицей в рукивыпавшая звезда.Это – звезда и полночь,дождь, на воде круги.Этот призыв на помощь —музыка, помоги!

Иронический человек

Мне нравится иронический человек.И взгляд его, иронический, из-под век.И черточка эта тоненькая у рта —иронии отличительная черта.Мне нравится иронический человек.Он, в сущности, – героический человек.Мне нравится иронический его взглядна вещи, которые вас, извините, злят.И можно себе представить его в пенсне,листающим послезавтрашний календарь.И можно представить в его письмекакое-нибудь старинное – милсударь.Но зря, если он представится вам шутом.Ирония – она служит ему щитом.И можно себе представить, как этот щитшатается под ударами и трещит.И все-таки, сквозь трагический этот векпроходит он, иронический человек.И можно себе представить его с мечом,качающимся над слабым его плечом.Но дело не в том – как меч у него остер,а в том – как идет с улыбкою на костер,и как перед этим он произносит: – Да,горячий денек – не правда ли, господа!Когда же свеча последняя догорит,а пламень небес едва еще лиловат,смущенно – я умираю – он говорит,как будто бы извиняется – виноват.И можно себе представить смиренный лик,и можно себе представить огромный рост,но он уходит так же прост и велик,как был за миг перед этим велик и прост.И он уходит – некого, мол, корить —как будто ушел из комнаты покурить,на улицу вышел воздухом подышатьи просит не затрудняться, не провожать.

«Утро – вечер, утро – вечер, день и ночь…»