Николай Майоров - Избранное Страница 12

1939

«Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядомС помойной ямой на дворе,В простом строю равняясь на дом,Мальчишки строились в кареИ бились честно. ПолагалосьБить в спину, в грудь, ещё — в бока.Но на лицо не поднималасьСухая детская рука.

А за рекою было поле.Там, сбившись в кучу у траншей,Солдаты били и кололиТаких же, как они, людей.И мы росли, не понимая,Зачем туда сошлись полки:Неужли взрослые играют,Как мы, сходясь на кулаки?

Война прошла. Но нам осталасьПростая истина в удел,Что у детей имелась жалость,Которой взрослый не имел.А ныне вновь война и порохВошли в большие города,И стала нужной кровь, которойМы так боялись в те года.

1940

Юбилейное (на 16 лет)

Вся-то жизнь — сбитые пороги.Из венков прославленных свита:Тут и радость, тут же и вздроги,А над всем — могильная плита.Жизнь — минут человеческих проба,И она, как капля, проста…Эй, кто там?! Не делайте гроба,Не готовьте кривого креста!Но страшусь одного я немного,Что сказала мне впалая грудь:«Пятьдесят четвёртого порогаНе удастся нам перешагнуть!»Не удастся… Ну так и что же —Плач навеки в груди уснул…Словно ветер весною, тожеМне по горлу в злобе полоснул.Так пускай пролетело шестнадцать,Бейте пальцы по струнам прямым!Я, как прежде, буду смеятьсяИ горланить стихи громовым.[22]

20 мая 1935 г.

М. Соколов. Дама с птицей

«Мне нравится твой светлый подбородок…»

Мне нравится твой светлый подбородокИ как ты пудру на него кладёшь.Мальчишку с девятнадцатого годаТы театральным жестом обоймёшь.

А что ему твоё великолепьеИ то, что мы зовём — сердечный пыл?Дня не прошло, как вгорячах на кепиМальчишка шлем простреленный сменил.

Ты извини его — ведь он с дороги.В ладони въелась дымная пыльца.Не жди, пока последние ожогиСойдут с его скуластого лица.

1940

Стихи про стекольщика

Что надо стекольщику, кроме пустых рам?Со стульев вскакивают рыжие управдомы,Когда старик проносит по дворамЯщик, набитый стеклянным громом.А мир почти ослеп от стекла.И люди не знают о том, — вестимо!Что мать Серафимом его нареклаИ с ящиком по свету шляться пустила.На нём полосатые злые порты.В кармане краюшка вчерашнего хлеба.Мальчишки так разевают рты,Что можно подумать — проглотят небо.Они сбегаются с дач к нему.Им ящик — забава. Но что с мальчишек?Прослышал старик, что в каком-то КрымуЛюди заводят стеклянные крыши.Он флигель оставил. Свистя на ходу,Побрёл ноздреватой тропой краснотала…Стекольщик не думал, что в этом годуВ лондонских рамах стекла не хватало.

1940

Как воруют небо

Случайно звезды не украл дабыКакой-нибудь праздный гуляка,Старик никому не давал трубы,Её стерегла собака.

Был важен в службе хозяйский пёс,Под ним из войлока тёплый настил.Какое дело кобелю до звёздИ до прочих небесных светил?

А небом старик занимался сам —Ночью, когда холодеет воздух,Он подносил его ближе к глазамИ рылся в ещё не остывших звёздах.

Мальчишки понять не могли, засыпая:Что ищет в небе старик-ворожей?Должно быть, ворота небесного рая,А может быть, просто пропавших стрижей?

Он знал его лучше, чем тот квартал,В котором живёт, занимая флигель.Он звёзды, как годы, по пальцам считал —О них он напишет умные книги.

А парень, на небо взглянув некстати,Клялся, теребя у любимой ручонки,Что завтра сошьёт он из неба платьеИ подарит его глупой девчонке.

А девушке — что?Ей приятна лесть.Дышит парень табачным дымом.Она готова ни пить, ни есть,Только б на звёзды глядеть с любимым.

Старик не думал, что месяц спустяВ сыром убежище, где-то в подвале,Куда его силой соседи прогнали,Услышит, как глухо бомбы свистят.

…Рядом труба лежит без охраны:Собаку убило осколком снаряда.Тот парень погиб, говорят, под Седаном,И девушке платья теперь не надо.

А небо — в плену у стальных ястребят,Трамваи ищут, укрыться где бы…О горе, старик, когда у тебяУкрали целую четверть неба!

1940

«Когда умру, ты отошли…»

Когда умру, ты отошлиПисьмо моей последней тётке,Зипун залатанный, обмоткиИ горсть той северной земли,В которой я усну навеки,Метаясь, жертвуя, любя

Всё то, что в каждом человекеНапоминало мне тебя.Ну, а пока мы не в уронеИ оба молоды пока,Ты протяни мне на ладониГорсть самосада-табака.

1940

Париж весной 1940 года

В такую ночь пройдохам снится хлеб,Они встают, уходят в скверы раньше,А жуликам мерещится всё, где бПристроиться к весёлой кастелянше.

Что им война, когда они забылиГостиницы, где сгнили этажи,Где, если хочешь, с женщиной лежи,А хочешь — человеку закажиПодать вина, что родиной из Чили.

Что им теперь подзвёздные миры,Тяжба пространств, кометы-величины,Коль нет у них ни женщины, ни чина,А есть лишь положенье вне игры.

В ушах — всё ливень, сутолока, гул,И невдомёк им, запропавшим пешим,Что дождь давно в ту сторону свернул,Где люди под зонтами прячут плеши.

Есть тёплый шарф, цветные макинтоши,Но не для тех, кто на бульваре наг,Тем всё равно: французы или боши.Что победителю с таких бродяг?У них отнимут отдых,   а на койИм эта дрёма и чужой покой?

Их выгонят на улицы под плети,Они простудятся и будут спать во рву.Но разве можно у таких, как эти,Отнять родное небо и траву?

Не надо им отечества и короля,Они в глаза не видели газеты,Живут подачками, как будто дляОдних пройдох вращается земляИ где-то гибнут смежные планеты!

1940

Б. Пророков. Лист из альбома

Мы

Это время

трудновато для пера.

Есть в голосе моём звучание металла.Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.Не всё умрёт. Не всё войдёт в каталог.Но только пусть под именем моимПотомок различит в архивном хламеКусок горячей, верной нам земли,Где мы прошли с обугленными ртамиИ мужество, как знамя, пронесли.Мы жгли костры и вспять пускали реки.Нам не хватало неба и воды.Упрямой жизни в каждом человекеЖелезом обозначены следы —Так в нас запали прошлого приметы.А как любили мы — спросите жён!Пройдут века, и вам солгут портреты,Где нашей жизни ход изображён.Мы были высоки, русоволосы.Вы в книгах прочитаете, как миф,О людях, что ушли, не долюбив,Не докурив последней папиросы.Когда б не бой, не вечные исканьяКрутых путей к последней высоте,Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,В столбцах газет, в набросках на холсте.Но время шло. Меняли реки русла.И жили мы, не тратя лишних слов,Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устныхДа в серой прозе наших дневников.Мы брали пламя голыми руками.Грудь раскрывали ветру. Из ковшаТянули воду полными глоткамиИ в женщину влюблялись не спеша.И шли вперёд, и падали, и, елеВ обмотках грубых ноги волоча,Мы видели, как женщины гляделиНа нашего шального трубача.А тот трубил, мир ни во что не ставя(Ремень сползал с покатого плеча),Он тоже дома женщину оставил,Не оглянувшись даже сгоряча.Был камень твёрд, уступы каменисты,Почти со всех сторон окружены,Глядели вверх — и небо было чисто,Как светлый лоб оставленной жены.Так я пишу. Пусть неточны слова,И слог тяжёл, и выраженья грубы!О нас прошла всесветная молва.Нам жажда зноем выпрямила губы.Мир, как окно, для воздуха распахнут,Он нами пройден, пройден до конца,И хорошо, что руки наши пахнутУгрюмой песней верного свинца.И как бы ни давили память годы,Нас не забудут потому вовек,Что, всей планете делая погоду,Мы в плоть одели слово «Человек»!

1940