Игорь Губерман - Иерусалимские гарики Страница 12

3

Увы, подковой счастья моегокого-то подковали не того

Вчерашнюю отжив судьбу свою,нисколько не жалея о пропаже,сейчас перед сегодняшней стою –нелепый, как монах на женском пляже.

Декарт существовал, поскольку мыслил,умея средства к жизни добывать,а я, хотя и мыслю в этом смысле,но этим не могу существовать.

Любая система, структура, режим,любое устройство правления –по праву меня ощущают чужимза наглость необщего мнения.

Моих соседей песни будят,я свой бюджет едва крою,и пусть завистливо осудятнас те, кто сушится в раю.

Я пить могу в любом подвале,за ночью ночь могу я пить,когда б в уплату принималимою готовность заплатить.

Главное в питье – эффект начала,надо по нему соображать:если после первой полегчало –значит, можно смело продолжать.

А пьянством я себя не истреблял,поскольку был доволен я судьбой,и я не для забвения гулял,а ради наслаждения гульбой.

Канул день за чтеньем старых книг,словно за стираньем белых пятен –я сегодня многого достиг,я теперь опять себе понятен.

В тюрьму однажды загнан сучьей сворой,я прошлому навеки благодаренза навык жить на уровне, которыйсудьбой подарен.

Вчера я пил на склоне днясреди седых мужей науки;когда б там не было меня,то я бы умер там со скуки.

Ценя гармонию в природе(а морда пьяная – погана),ко мне умеренность приходитв районе третьего стакана.

Судьбу свою от сопель до сединя вынес и душою и горбом,но не был никому я господини не был даже Богу я рабом.

Ввиду значительности стажав любви, скитаниях и бытесовсем я чужд ажиотажавокруг значительных событий.

Исполняя житейскую роль,то и дело меняю мелодию,сам себе я и шут и король,сам себе я и царь и юродивый.

Подвальный хлам обшарив дочиста,нашёл я в памяти недужной,что нету злей, чем одиночествосреди чужой гулянки дружной.

Сполна уже я счастлив от того,что пью существования напиток.Чего хочу от жизни? Ничего;а этого у ней как раз избыток.

Услышь, Господь, мои рыдания.избавь меня хотя б на годи от романтики страдания,и от поэзии невзгод.

Когда мне часто выпить не с кем,то древний вздох, угрюм и вечен,осознается фактом веским:иных уж нет, а те далече.

Кофейным запахом пригреты,всегда со мной теперь с утрасидят до первой сигаретыдве дуры – вялость и хандра.

Дыша озоном светлой праздности,живу от мира в отдалении,не видя целесообразностив усилии и вожделении.

Дар легкомыслия печальныйв себе я бережно хранюкак символ веры изначальной,как соль в житейское меню.

С людьми я избегаю откровений,не делаю для близости ни шага,распахнута для всех прикосновенийодна лишь туалетная бумага.

И я носил венец терновыйи был отъявленным красавцем,но я, готовясь к жизни новой,постриг его в супы мерзавцам.

Я нашёл свою душевную окрестностьи малейшее оставил колебание;мне милее анонимная известность,чем почетное на полке прозябание.

В толпе не изобилен выбор масокдля стадного житейского лица,а я и не пастух и не подпасок,не волк я, не собака, не овца.

Чертил мой век лихие письмена,испытывая душу и сноровку,но в самые тугие временане думал я намыливать верёвку.

У самого кромешного пределаи даже за него теснимый веком,я делал историческое дело –упрямо оставался человеком.

Явившись эталоном совершенствадля жизни человеческой земной,составили бы чьё-нибудь блаженствовозможности, упущенные мной.

Я учился часто и легко,я любого знания глотоквпитывал настолько глубоко,что уже найти его не мог.

Увы, не стану я богачеи не скоплю ни малой малости,Бог ловит блох моей удачии ногтем щёлкает без жалости.

Я, слава Богу, буднично обычен,я пью своё вино и ем свой хлеб;наш разум гениально ограничени к подлинно трагическому слеп.

От боязни пути коллективногоя из чувства почти инстинктивногорассуждаю всегда от противногои порою – от очень противного.

Сижу с утра до вечерас понурой головой;совсем нести мне нечегона рынок мировой.

Напрасно умный очи пучитна жизнь дурацкую мою,ведь то, что умный только учитя много лет преподаю.

Полным неудачником я не был,сдобрен только горечью мой мёд;даже если деньги кинут с неба,мне монета шишку нашибёт.

Причины всех бесчисленных потерья с лёгкостью нашёл в себе самоми прежние все глупости теперья делаю с оглядкой и умом.

Вон живёт он, люди часто врут,все святыни хая и хуля,а меж тем я чист, как изумруд,и в душе святого – до хуя.

Единство вкуса, запаха и цветав гармонии с блаженством интеллектаявляет нам тарелка винегрета,бутылкой довершаясь до комплекта.

Я повторяю путь земнойбылых людских существований;ничто не ново под луной,кроме моих переживаний.

Я проживаю жизнь вторуюи как бы я ни жил убого,а счастлив, будто я воруюкусок чужой судьбы у Бога.

Житейская пронзительная слякотьмои не отравила сантименты,ещё я не утратил счастье плакатьв конце слезоточивой киноленты.

Болезни, полные коварства,я сам лечу, как понимаю:мне помогают все лекарства,которых я не принимаю.

Я курю, бездельничаю, пью,грешен и ругаюсь, как сапожник;если бы я начал жизнь моюснова, то ещё бы стал картёжник.

Заметен издали дурак,хоть облачись он даже в тогу:ходил бы я, надевши фрак,в сандалиях на босу ногу.

И вкривь и вкось, и так и сякидут дела мои блестяще,а вовсе наперекосякони идут гораздо чаще.

Я сам за всё в ответе,покуда не погас,я сам определяю жизнь свою:откуда дует ветер,я знаю всякий раз,но именно туда я и плюю.

Я жил хотя довольно бестолково,но в мире не умножил боль и злобу,я золото в том лучшем смысле слова,что некуда уже поставить пробу.

Ушли куда-то сила и потенция.Зуб мудрости на мелочи источен.Дух выдохся. Осталась лишь эссенция,похожая на уксусную очень.

Моя душа брезглива сталаи рушит жизни колею:не пью теперь я с кем попало,из-за чего почти не пью.

На лень мою я не в обиде,я не рождён иметь и властвовать,меня Господь назначил видеть,а не кишеть и соучаствовать.

Чуждый суете, вдали от шума,сам себе непризнанный предтеча,счастлив я всё время что-то думать,яростно себе противореча.

Не люблю вылезать я наружу,я и дома ничуть не скучаюи в душевную общую стужуя заочно тепло источаю.

За лютой деловой людской рекойс холодным наблюдаю восхищением;у замыслов моих размах такой,что глупо опошлять их воплощением.

В шумихе жизненного пирачужой не знавшая руки,моя участвовала лиравсем дирижёрам вопреки.

В нашем доме выпивают и поют,всем уставшим тут гульба и перекур,денег тоже в доме – куры не клюют,ибо в доме нашем денег нет на кур.

Последнее время во всём неудача,за что бы ни взялся – попытка пустая,и льётся урон, убедительно знача,что скоро повалит удача густая.

Хоть за собой слежу не строго,но часто за руку ловлю:меня во мне излишне многои я себя в себе давлю.

Я пока из общества не изгнан,только ни во что с ним не играю,ибо лужу чувствую по брызгами брезгливо капли отираю.

Душевным пенится виноми служит жизненным оплотомсвятой восторг своим умом,от Бога данный идиотам.

Высокое, разумное, могучеедля пьянства я имею основание:при каждом подвернувшемся мне случаея праздную своё существование.

Усталость, праздность, лень и вялость,упадок сил и дух в упадке...А бодряков – мешает жалость –я пострелял бы из рогатки.

Я всё хочу успеть за срок земной –живу, тоску по времени тая:вон женщина обласкана не мной,а вон из бочки пиво пью не я.

Я себя расходую и трачу,фарта не прося мольбой и плачем;я имею право на удачу,ибо я готов и к неудачам.

Из деятелей самых разноликих,чей лик запечатлён в миниатюрах,люблю я видеть образы великихна крупных по возможности купюрах.

Где душевные холод и мракроль ума исполняют на сцене,я смотрюсь как последний дурак,но никто во мне это не ценит.

Свой разум я молчанием лечу,болея недержания пороком,и даже сам с собой теперь молчу,чтоб глупость не сморозить ненароком.

Интимных радостей ценитель,толпе не друг и глух к идеям,я в зале жить мечтал как зритель,а жил – отпетым лицедеем.

Я живу в утешительной вере,что моё не напрасно сгорание,а уроны, утраты, потери –я в расчёты включаю заранее.

Есть ответ у любого вопроса,только надо гоняться за зайцем,много мыслей я вынул из носа,размышляя задумчивым пальцем.

Когда я пьянствовать сажусь,душа моя полна привета,и я нисколько не стыжусьтого, что счастлив делать это.

Как застоявшийся скакуназартно землю бьёт копытом,так я, улёгшись на боку,опять ленивым тешусь бытом.

Мы живы, здоровы, мы едем встречатьдрузей, прилетающих в гости,на временном жребии – счастья печатьудачные кинулись кости.

Я к мысли глубокой пришёл;на свете такая эпоха,что может быть всё хорошо,а может быть всё очень плохо.

В гармонии божественных началкопаюсь я, изъяны уловляя:похоже, что Творец не различалдобро и зло, меня изготовляя.

Гнев гоню, гашу ожесточение,радуюсь, ногой ступив на землю,я за этой жизни приключениевсё как есть заведомо приемлю.

А если что читал Ты, паче чаянья(слова лишь, а не мысли я меняю),то правильно пойми моё отчаянье –Тебя я в нём почти не обвиняю.

Живя в пространстве музыки и света,купаюсь в удовольствиях и быте,и дико мне, что кончится всё этос вульгарностью естественных событий.

Быть выше, чище и блюстименя зовут со всех сторон;таким я, Господи прости,и стану после похорон.

Судьбу дальнейшую своюне вижу я совсем пропащей,ведь можно даже и в раюнайти котёл смолы кипящей.

Я нелеп, недалёк, бестолков,да ещё полыхаю, как пламя;если выстроить всех мудаков,мне б, наверно, доверили знамя.

Как раз потому, что не вечени тают песчинки в горсти,я жизни медлительный вечерсо вкусом хочу провести.

Я в жизни так любил игруи светлый хмель шальной идеи,что я и там, когда умру,найду загробные затеи.

4