Людвиг Тик - Странствия Франца Штернбальда Страница 12

Мое странствование вызывает во мне порой преудивительные настроения. Сейчас я нахожусь в деревне, смотрю на туман, окутывающий дальние горы: бледные огоньки плавают в мареве, и то лес, то гора вдруг выступают из мглы. Я вижу повозки и путников, поспешающих своей дорогой, они расходятся в разные стороны, стремясь к дальним замкам и городам. Я и сам — один из их толпы, но никому не ведом, они проходят мимо, и я их не знаю; душа, скрытая в каждом, подчинена своему интересу, и каждый наугад завидует или сострадает остальным. Я словно бы вижу все эти разные дороги через леса, горы, реки, и как озирается кругом путник, для которого родина другого — чужбина, и жаждет найти близкого человека (а находят лишь немногие) и снова пускается в путь — через леса, горы и реки, и города, а близкого человека все нет. Многие уж и перестали искать, и эти — несчастнее всех, ибо разучились жить: ведь жизнь в том и состоит, чтобы вечно надеяться и вечно искать, миг, когда откажемся мы от поисков и надежды, должен бы быть мигом нашей смерти. Впрочем, так оно, пожалуй, и есть, ибо вся дальнейшая жизнь этих несчастных не есть ли медленная смерть?

И потому я хотел бы вечно пребывать в поисках и ожидании, хотел бы сохранить в груди своей восторг и преклонение перед красотой, ибо прекрасное безумие и есть прекрасная жизнь. Людям здравомыслящим я всегда буду казаться вроде пьяницы, и многие со страхом, а то и с презрением станут избегать меня.

О, в каком краю она ныне, какие картины представляются ее глазам? Я высматриваю ее на западе и востоке и со страхом думаю: а вдруг она совсем близко, но только я не знаю об этом? Не могу выразить, как жажду я один лишь раз увидеть ее, говорить с нею; а найди я ее внезапно, я не знал бы, что ей сказать. Не могу изъяснить своих чувств, да и опасаюсь, что, быть может, ты посмеешься над своим другом. Но нет, ты слишком добр, чтобы насмехаться надо мной, и я ведь с тобою вполне откровенен.

Когда я вспоминаю ее прелестные черты, святую невинность глаз, нежность щек, — как хотелось бы мне иметь хотя бы портрет, правдиво и просто передающий ее нынешний облик. Не только смерть и разлуку суждено нам оплакивать, не столь же ли достойны наших слез милые черты, нежные линии, мало-помалу стираемые временем — незадачливым художником, который уродует собственное произведение, поначалу столь ему удавшееся? Не знаю, помнишь ли ты песню старого миннезингера:

Вставай, вставай, в дубраву поспеши,Стряхнув бескрылую дремоту;Гони докучную заботу!Поется лучше в зеленеющей глуши.В зеленой солнечной стране,Где листья трепещут в тишине,Пташки щебечут по весне.

Ах, нет! не блуждать мне в зеленой глуши,Где песни весенние так хороши,                Где слезы,                Где грезыТомят и волнуют горячую грудь;В дубраве, в дубраве нельзя отдохнуть;                Луч по весне                Будит птиц в тишине,                Но больно, больно мне!

Однажды весну я увидел вдали,И розы в долине тогда зацвели,                И, помнится, въяве                В дубравеВнезапно возникПленительный лик;Как будто по веснеЛюбимую ко мнеПозвали птицы в тишине.

С весною в лес она пришла,Зефиру нежному мила,                Всех слаще                В той чаще;Ей поклонился первоцвет;Фиалка молвила: «Привет!»И пробудились небеса,Услышав, как поют леса.

Меня коснулся нежный взор.Зачем твой шаг легчайший скор?                Звук песен                Чудесен,Деревья густые,Как сны золотые!В небесах или в лесуВижу я твою красу?Как восторг перенесу?

И я спешил, прогнав дремоту,В зеленый сумрак по весне;Забыл я прежнюю заботуС красавицей наедине.                Встречи сладки,                Только кратки.Образ неземной,Будь всегда со мнойВ свежей зелени лесной!

Я вышел ранним утром вновь,Но не пришла моя любовь;                Я горевал,                Я громко звал;Невесты нет как нет,Лишь карканье в ответ.                В певчей стране,                В голубизне                Больно было мне.

Возле рек, в долинах и на склонах скалДень за днем в тревоге беспрестаннойЯ потом без отдыха искал,Но не находил моей желанной;В сумрачной глушиЗимой холодной ни души;                В тишине                Страшно мне:Птицы в солнечной стране.Лето возвращалось многократно,Птицы по весне летят обратно;Зелен лес, куда ты ни взгляни,Только нет ее в лесной тени.                Дни, дни!Почему безжалостны они?

Встречусь я, быть может, с нею снова;Подшутить над нами жизнь готова.Старость нам грозит, и нет защиты;Отцвели румяные ланиты.Если с нею встречусь я в лесу,Как узнать мне прежнюю красу?                Что нужды!                Мы друг другу чужды!                Нам сулит свиданье                Страданье.

Пусть юноша в лесу дремучем,                Тревогой мучим,Пока вблизи любовь не шелохнулась                И не проснуласьВесна в благоуханной вышине,Я с юностью моей встречаюсь лишь во сне,                И в солнечной стране                От песен по весне                Лишь больно мне.

Как верно по-детски наивное выражение в этих стихах! Может быть и для меня когда-нибудь мертвым представится лес, переливающийся всеми оттенками зелени.

Нередко мне хотелось бы решительно все выражать стихами, и я понимаю теперь, отчего появились на свет поэты. Только так можно передать то, что волнует тебя до глубины души.

Недавно я видел гравюру на меди работы нашего Альберта, которую он создал, когда я был уже в отъезде, потому что ни рисунок, ни весь замысел совершенно неизвестны мне. Ты, наверно, знаешь эту гравюру — она изображает отшельника за книгой{16}. Глядя на гравюру, я снова был с вами, ибо сразу же узнал и комнату, и стол, и круглые окошки, которые Дюрер перенес на картину из собственного жилища. Как часто смотрел я на круглые окошки, которые солнце рисовало на обшивке стен и потолке; анахорет сидит за столом Дюрера. Прекрасно, что наш мастер в смиренном своем пристрастии ко всему, что его окружает, оставил потомкам изображение своей комнаты, а притом вся картина так значительна и каждая черта ее дышит уединением и молитвой.

По пути я часто захожу в небольшие часовни и предаюсь там созерцанию картин и рисунков. Не знаю, неопытность ли моя тут виною или пристрастие мое к старине, но редко мне попадаются совсем плохие образа; в каждом я прежде ошибок вижу достоинства. Обычно я замечал у молодых художников совсем иное умонастроение, и они умели-таки выискать много достойного порицания. Я же часто преисполняюсь смиренного почтения к нашим прямодушным предкам, которым удавалось подчас безыскусными своими средствами выразить мысли поистине прекрасные и возвышенные.

Кончаю свое письмо. Дай бог здоровья тебе и моему дорогому Альберту! Человеку столь серьезному, как он, вряд ли придется по вкусу это письмо. Напиши мне поскорее о себе и обо всех знакомых.

Вдаль твоя любовь стремится,           Бродит ночью на чужбине;Ах! Зачем тебе томиться           Без нее в родной долине?

Звезды ясные лучатся           И поют на небосклоне:За любовью волны мчатся           В нескончаемой погоне.

Дивный образ, чьим сияньем           Ты сражен и ты зажжен,Чьим целительным влияньем           Ты при этом освежен,

Та, которую Авророй,           Вдохновением ты звалИ на милости которой           Безнадежно уповал,

Вот кто был всегда с тобою,           Не давая унывать;Так бери же счастье с бою,           Чтобы восторжествовать!

Дух превыше наважденья,           Знать не хочет он тенет;В океане наслажденья           Будет сброшен всякий гнет.

Прочь, сомненья! Прочь, тревоги!           Указала муза путьВ небеса, туда, где боги           Встретят нас когда-нибудь.

           На любовь и вдохновенье           Кто безумно посягает?           Неба в робком дерзновеньи           Лишь художник достигает.

Эти нескладные строфы я сочинил вчера в отрадном лесу; я вложил в них всю душу и, не краснея, посылаю их тебе, ибо не вижу причин таить от тебя помышления души своей. Прощай.