Василий Бетаки - Замыкание времени. Стихи разных лет Страница 12

Который совсем не час;

Соцветия — в белой пене.

Давно отцвело окно:

Ни фонаря, ни тени

За окном не видать давно —

Улица канула.

Минуло,

Наверно, тысячи лет...

А комната — времени мимо?

Или в гроздья, в букет

Сжалось оно — и по разному

Там, за окном,

и тут?

Веки дрожат и дразнят.

Века лепестков цветут

Белых.

Белее кожи.

Седин небылых белей...

Черемуха пахнет дрожью

Губ на руке твоей! 

ГОСТИНИЦА В ПЕЧЕРАХ

Велосипеды черные — как лица от жары!

Дорога на Печеры — с горы, с горы,

И тормоза грозятся сорваться по косой...

Долой цивилизацию, даешь Руссо!

Песчаные откосы, как звери — корни сосен,

Обмакнуты колеса в нетронутые росы!

Кощунство здесь — моторы! Крути педаль!

Дорога на Печеры — вдаль, вдаль...

.....................................

О ночь, как пчельник, прячущийся в тебе или во мне,

гудит!

О, руки, руки зрячие в горячей тьме!

О, ночь, глаза азартные в разлете лета!

А завтра — пусть базар меня разбудит до рассвета!

А завтра, завтра помнится, окно раскрыв —

Впущу я ветер в комнату, предутренний порыв,

Сбегу по шаткой лестнице в базар, в базар,

А ну-ка вишен взвесь-ка мне, базар, в рюкзак!

По пестрому булыжнику, остывшему в ночи,

Скольжу, как на лыжах...

— Бери-ка на почин!

Ну что за вишни!

Скрипят корзины,

Сиреневый булыжник

В пятнах кармина!

Вот так картина:

Заглох мотороллер,

Юнец на рясу черную

Себе сметану пролил!

Базар в Печерах, базар, базар...

Свалился сена ворох — и тут как тут — коза...

А у толстой бабки — яблоки моченые,

Огурцы да яблоки... Эй, почем они?

................................

А ты еще спишь на втором этаже вот за этим окном,

Что пронизано светом, тонким, как спицы

От велосипеда...

Что тебе снится?

Бормочешь? О чем ты, подушку смяв плечом,

В гостинице в Печерах... О чем?

И не проник в тебя еще сквозь дрему пробуждающим

Неповторимым голосом базар, базар...

...Пусть рядом с гладиолусом откроешь ты глаза!

Он на твоей подушке,

Лиловый, росистый,

Без запаха, не душный,

Болотный, российский...

С лепестков крученых росу облизать...

Гостиница в Печерах.

Внизу — базар.

Проснись — погладил волосы, никак не просыпается...

С лиловых гладиолусов росинки осыпаются,

Прохладные, рассветные, так преломляют свет они!

Набрызгаем на стол росы — и снова путь искать идти.

Оставим гладиолусы на этой жесткой скатерти?

Оставим эту комнату за толщей стен метровою,

Кровать никелированную и лепестки лиловые,

Увянуть обреченные — оставим в этой комнате,

в гостинице в Печерах:

Пусть свежими нам помнятся, как тем, кто их срезал:

Их стеблями подчеркнут

Ничем не омраченный

Шальной ночлег в Печерах

И утренний базар... 

ЗЕЛЕНЫЙ ЛУЧ

— Послушай, а может быть это — зря?

— Что?

— Неожиданно брошенный город, брошенные дела, по совести

говоря...

— Молчи! Там светились в ночи озера, озера, похожие на

моря!

— Скажи, ты мечтал о полумраке кают? От всех закрыться

мечтал?

— Молчи! До отплытья за пять минут я сам ничего не знал...

— Но послушай... когда ты поднялся по трапу,

она опять была рядом с тобой?

— Да.

— Наверно, она стояла у борта, и волосы свешивались над

водой...

— Очень темной была вода...

— А там за озерами русалки поют?

— Поют... но были так плотно задернуты занавески

в квадратных окнах кают,

что мы не слышали, как русалки поют на островах меж

лобастых круч...

— А правда — люди там боятся и ждут, что вспыхнет

Зеленый Луч?

— Да...

— А луч — был?

— Да. Зеленый и тонкий. Цвета просвеченного листа.

— А ветер?

— Что — ветер! Он валялся в забытых шезлонгах,

когда палуба была предрассветно пуста,

когда над самым флагом кормовым сносило узкий дым,

и плащ срывало у нее с плеча...

— Но перед рассветом так холодно на палубе...

— А рассвет — как поворот ключа!

— Ты что-нибудь говорил ей тогда, на палубе?

— Тот, кто говорит — не увидит Луча...

— Но зачем тебе этот Зеленый Луч?

— Не знаю... Лучше не мучь

меня вопросами... Говорят, что это — меч, а не Луч...

его называют Мечом Голода...

— Нет, он зовется иначе...

— Но его называют Мечом Голода!

— Нет, это луч удачи:

моряки говорят, что всё нипочем корбалю, который

прошел

под Зеленым Лучом...

— А вот поморы твердят, что не будет улова тем, кто пройдет

под Зеленым Лучом, что карбасы пустыми вернутся, и

снова уйдут...

— Да о чем ты?

— О чем?.. Ах, да — его называют мечом... Мечом Голода,

и чем зеленей, тем злей...

— Но зеленое никогда не сулит голода...

— А если — по ней?

По ее глазам, по ее плечам... А впрочем, не верю

никаким лучам:

Я видел сосны и валуны

Едва ли выше волны,

Я видел воду, а где-то за ней

Плоский, как блин, один —

Островок деревянных церквей...

— А ты в них входил?

— Входил.

— С ней?

— ................ !

Мудро пусты, лесисто пусты

Северные скиты,

Узкий, как лезвие, свет из окон,

И никаких икон,

И никаких алтарей внутри,

И никаких колец,

И в щели — звезды, как фонари,

Да совсем не зеленый лес

ночью...

— Ну, а Зеленый Луч?

— Не знаю... Лучше не мучь...

— Ведь его называют Мечом Голода?

— Нет, он зовется иначе.

— Но его называют Мечом Голода!

— Нет, это — Луч Удачи...

— Так правы моряки?

— Не знаю. Молчи.

— Или правы поморы?

— Не знаю. Молчи... Но мне никогда не найти ключи

От всего, что было в озерной ночи,

От рассвета, от этих округлых рук,

От горизонта, замкнувшего круг,

От пенья русалок, от тесных кают,

От ветров, что в борах над скитами поют,

И от того, что удача всегда

Почти то же самое, что беда.

И никогда

Не найти мне ключей

К тем, кто не видит Зеленых Лучей...

Ну а поморы и моряки —

Равно от истины далеки... 

ТРИ ШАГА

ШАГ ПЕРВЫЙ

Всего-то: Новгород ночной,

Зубчатых стен оклад,

Дубы нагие за спиной,

И шлем Софии за стеной,

И весь пронизанный весной

Намокший, черный сад.

Пять букв неоновых «САДКО»

Струятся в пустоту...

Но — хруст песка под каблуком.

Глаза. Рука. И в горле ком.

И ветер. И — легко-легко

На волховском мосту.

И однажды — прорвав заколдованный круг —

через тридевять рук

На свидание кануть в пятнадцатый век, через тридевять рек...

Над песком ветерок пробегает, плащи теребя.

Тут балтийскому ветру с дождем не достать до тебя,

И меня не настигнет московский апрельский

предательский снег:

Мы — за тридевять рек!

Но в лицо мне, как черный салют,

За тобой обнаженные липы встают,

И еще оттененные гримом, слепящие выдумки прожекторов...

А за мной

Видишь, там, головешки угасших костров зарастают травой?

Слишком был настоящим мой мир,

Слишком сказочным — твой...

Но обоим, обоим сужден был нежданный побег

через тридевять рек...

И теперь у меня — только Волхов и ты. Посреди темноты —

Ничего... И ни зренье, ни слух не при чем:

Осязаньем живем!

И бесформен невидимой дремы уют,

И беззвучны копытца бегущих минут:

Укололи губу мне ресницы твои ... Напои!

Ведь на грани вчерашних и завтрашних дней —

осязанье верней!

И оно не предаст, как подпольщица-память, храня

Шопот всех голосов, что услышала ты до меня!

И оно не оглянется, не принесет в этот час

Очертанья и отблески всех для меня открывавшихся глаз!

Посреди темноты —

Осязанье одно разорвет заколдованный круг:

Только Волхов и ты,

А не тридевять рек и не тридевять рук!

Осязанье — оно отрицанье всего, что о чем-то ином...

Осязанье — оно не зовет сохранить ничего!

Осязаньем живем!

ШАГ ВТОРОЙ

Всего-то: серая Нева

Да узкие дворы.

Булыжник, чахлая трава,

Ступеньки лестниц — как слова.

Дверей старинные права —

И город — вне игры!

Чужой, едва знакомый дом,

И сдвинута на край

Подушка, смятая плечом,

И — низкий столик. И на нем

Светящийся глухим огнем

Стеклянно-рыжий чай.