Николай Гумилев - Стихотворения Страница 12

1912–1915

ЗМЕЙ

Ах, иначе в былые годаКолдовала земля с небесами,Дива дивные зрелись тогда,Чуда чудные деялись сами…

Позабыв Золотую Орду,Пестрый грохот равнины китайской,Змей крылатый в пустынном садуЧасто прятался полночью майской.

Только девушки видеть лунуВыходили походкою статной, —Он подхватывал быстро одну,И взмывал, и стремился обратно.

Как сверкал, как слепил и горелМедный панцирь под хищной луною,Как серебряным звоном летелМерный клекот над Русью лесною:

«Я красавиц таких, лебедейС белизною такою молочной,Не встречал никогда и нигде,Ни в заморской стране, ни в восточной.

Но еще ни одна не былаВо дворце моем пышном, в Лагоре:Умирают в пути, и телаЯ бросаю в Каспийское море.

Спать на дне, средь чудовищ морских,Почему им, безумным, дороже,Чем в могучих объятьях моихНа торжественном княжеском ложе?

И порой мне завидна судьбаПарня с белой пастушеской дудкойНа лугу, где девичья гурьбаТак довольна его прибауткой».

Эти крики заслыша, ВольгаВыходил и поглядывал хмуро,Надевал тетиву на рогаБеловежского старого тура.

1915

АНДРЕЙ РУБЛЕВ

Я твердо, я так сладко знаю,С искусством иноков знаком,Что лик жены подобен раю,Обетованному Творцом.

Нос – это древа ствол высокий;Две тонкие дуги бровейНад ним раскинулись, широки,Изгибом пальмовых ветвей.

Два вещих сирина, два глаза,Под ними сладостно поют,Велеречивостью рассказаВсе тайны духа выдают.

Открытый лоб – как свод небесный,И кудри – облака над ним;Их, верно, с робостью прелестнойКасался нежный серафим.

И тут же, у подножья древа,Уста – как некий райский цвет,Из-за какого матерь ЕваБлагой нарушила завет.

Все это кистью достохвальнойАндрей Рублев мне начертал,И этой жизни труд печальныйБлагословеньем Божьим стал.

1915

ДЕРЕВЬЯ

Я знаю, что деревьям, а не нам,Дано величье совершенной жизни,На ласковой земле, сестре звездам,Мы – на чужбине, а они – в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустыхЗакаты медно-красные, восходыЯнтарные окраске учат их —Свободные, зеленые народы.

Есть Моисеи посреди дубов,Марии между пальм… Их души, верно,Друг другу посылают тихий зовС водой, струящейся во тьме безмерной.

И в глубине земли, точа алмаз,Дробя гранит, ключи лепечут скоро,Ключи поют, кричат – где сломан вяз,Где листьями оделась сикомора.

О, если бы и мне найти страну,В которой мог не плакать и не петь я,Безмолвно поднимаясь в вышинуНеисчислимыя тысячелетья!

1915

И год второй к концу склоняется,Но так же реют знамена,И так же буйно издеваетсяНад нашей мудростью война.

Вслед за ее крылатым гением,Всегда играющим вничью,С победной музыкой и пениемВойдут войска в столицу. Чью?

И сосчитают ли потопленныхВо время трудных переправ,Забытых на полях потоптанныхИ громких летописях слав?

Иль зори будущие ясныеУвидят мир таким, как встарь:Огромные гвоздики красныеИ на гвоздиках спит дикарь;

Чудовищ слышны ревы мирные,Вдруг хлещут бешено дожди,И все затягивают жирныеСветло-зеленые хвощи.

Не все ль равно? Пусть время катится,Мы поняли тебя, земля!Ты только хмурая привратницаУ входа в Божии Поля.

1916

ГОРОДОК

Над широкою рекой,Пояском-мостом перетянутой,Городок стоит небольшой,Летописцем не раз помянутый.

Знаю, в этом городке —Человечья жизнь настоящая,Словно лодочка на реке,К цели ведомой уходящая.

Полосатые столбыУ гауптвахты, где солдатикиПод пронзительный вой трубыМаршируют, совсем лунатики.

На базаре всякий люд,Мужики, цыгане, прохожие —Покупают и продают,Проповедуют Слово Божие.

В крепко слаженных домахЖдут хозяйки белые, скромные,В самаркандских цветных платках,А глаза все такие темные.

Губернаторский дворецПышет светом в часы вечерние,Предводителев жеребец —Удивление всей губернии.

А весной идут, таясь,На кладбище девушки с милыми,Шепчут, ластясь: «Мой яхонт-князь!» —И целуются над могилами.

Крест над церковью взнесен.Символ власти ясной, Отеческой,И гудит малиновый звонРечью мудрою, человеческой.

1916

ДЕТСТВО

Я ребенком любил большие,Медом пахнущие луга,Перелески, травы сухиеИ меж трав бычачьи рога.

Каждый пыльный куст придорожныйМне кричал: «Я шучу с тобой,Обойди меня осторожноИ узнаешь, кто я такой!»

Только дикий ветер осенний,Прошумев, прекращал игру, —Сердце билось еще блаженней,И я верил, что я умру

Не один – с моими друзьями,С мать-и-мачехой, с лопухом,И за дальними небесамиДогадаюсь вдруг обо всем.

Я за то и люблю затеиГрозовых военных забав,Что людская кровь не святееИзумрудного сока трав.

1916

РАБОЧИЙ

Он стоит пред раскаленным горном,Невысокий старый человек.Взгляд спокойный кажется покорнымОт миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,Только он один еще не спит:Все он занят отливаньем пули,Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.Возвращается. Блестит луна.Дома ждет его в большой постелиСонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищетНад седою, вспененной Двиной,Пуля, им отлитая, отыщетГрудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,Прошлое увижу наяву,Кровь ключом захлещет на сухую,Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной меройЗа недолгий мой и горький век.Это сделал в блузе светло-серойНевысокий старый человек.

1916

ЮГ

За то, что я теперь спокойныйИ умерла моя свобода,О самой светлой, о самой стройнойСо мной беседует природа.

В дали, от зноя помертвелой,Себе и солнцу буйно рада,О самой стройной, о самой белойЗвенит немолчная цикада.

Увижу ль пены побережнойСеребряное колыханье, —О самой белой, о самой нежнойПоет мое воспоминанье.

Вот ставит ночь свои ветрилаИ тихо по небу струится,О самой нежной, о самой милойМне пестрокрылый сон приснится.

1916

КАНЦОНА

Бывает в жизни человекаОдин неповторимый миг:Кто б ни был он: старик, калека,Как бы свой собственный двойник,Нечеловечески прекрасенТогда стоит он; небесаНад ним разверсты; воздух ясен;Уж наплывают чудеса.Таким тогда он будет снова,Когда воскреснувшую плотьРешит во славу Бога-СловаК всебытию призвать Господь.Волшебница, я не случайноК следам ступней твоих приник:Ведь я тебя увидел тайноВ невыразимый этот миг.

Ты розу белую срывалаИ наклонялась к розе той,А небо над тобой сияло,Твоей залито красотой.

1917

КАНЦОНА

В скольких земных океанах я плыл,Древних, веселых и пенных,Сколько в степях караванов водилДней и ночей несравненных…

Как мы смеялись в былые годаС вольною Музой моею…Рифмы, как птицы, слетались тогда,Сколько – и вспомнить не смею.

Только любовь мне осталась, струнойАнгельской арфы взывая,Душу пронзая, как тонкой иглой,Синими светами рая.

Ты мне осталась одна. НаявуВидевший солнце ночное,Лишь для тебя на земле я живу,Делаю дело земное.

Да, ты в моей беспокойной судьбе —Иерусалим пилигримов.Надо бы мне говорить о тебеНа языке серафимов.

1917

МУЖИК

В чащах, в болотах огромных,У оловянной реки,В срубах мохнатых и темныхСтранные есть мужики.

Выйдет такой в бездорожье,Где разбежался ковыль,Слушает крики Стрибожьи,Чуя старинную быль.

С остановившимся взглядомЗдесь проходил печенег…Сыростью пахнет и гадомВозле мелеющих рек.

Вот уже он и с котомкой,Путь оглашая леснойПесней протяжной, негромкой,Но озорной, озорной.

Путь этот – светы и мраки,Посвист разбойный в полях,Ссоры, кровавые дракиВ страшных, как сны, кабаках.

В гордую нашу столицуВходит он – Боже, спаси! —Обворожает царицуНеобозримой Руси

Взглядом, улыбкою детской,Речью такой озорной, —И на груди молодецкойКрест просиял золотой.

Как не погнулись – о, горе! —Как не покинули местКрест на Казанском собореИ на Исакии крест?

Над потрясенной столицейВыстрелы, крики, набат,Город ощерился львицей,Обороняющей львят.

«Что ж, православные, жгитеТруп мой на темном мосту,Пепел по ветру пустите…Кто защитит сироту?

В диком краю и убогомМного таких мужиков.Слышен по вашим дорогамРадостный гул их шагов».

1917