Александр Артёмов - Имена на поверке Страница 13

Николай Майоров

Мы

Это время

трудновато для пера.

Есть в голосе моем звучание металла.Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.Не все умрет, не все войдет в каталог.Но только пусть под именем моимпотомок различит в архивном хламекусок горячей, верной нам земли,где мы прошли с обугленными ртамии мужество, как знамя, пронесли.

Мы жгли костры и вспять пускали реки.Нам не хватало неба и воды.Упрямой жизни в каждом человекежелезом обозначены следы, —так в нас запали прошлого приметы.А как любили мы — спросите жен!Пройдут века, и вам солгут портреты,где нашей жизни ход изображен.

Мы были высоки, русоволосы.Вы в книгах прочитаете, как миф,о людях, что ушли, не долюбив,не докурив последней папиросы.

Когда б не бой, не вечные исканьякрутых путей к последней высоте,мы б сохранились в бронзовых ваяньях,в столбцах газет, в набросках на холсте.

Но время шло. Меняли реки русла.И жили мы, не тратя лишних слов,чтоб к вам прийти лишь в пересказах устныхда в серой прозе наших дневников.Мы брали пламя голыми руками.Грудь раскрывали ветру. Из ковшатянули воду полными глотками.И в женщину влюблялись не спеша.

И шли вперед, и падали, и, елев обмотках грубых ноги волоча,мы видели, как женщины гляделина нашего шального трубача,а тот трубил, мир ни во что не ставя(ремень сползал с покатого плеча),он тоже дома женщину оставил,не оглянувшись даже сгоряча.Был камень тверд, уступы каменисты,почти со всех сторон окружены,глядели вверх — и небо было чисто,как светлый лоб оставленной жены.

Так я пишу. Пусть не точны слова,и слог тяжел, и выраженья грубы!О нас прошла всесветная молва.Нам жажда выпрямила губы.Мир, как окно, для воздуха распахнут,он нами пройден, пройден до конца,и хорошо, что руки наши пахнутугрюмой песней верного свинца.

И, как бы ни давили память годы,нас не забудут потому вовек,что, всей планете делая погоду,мы в плоть одели слово «человек»!

Рождение искусства

Приду к тебе и в памяти оставлюзастой вещей, идущих на износ,спокойный сон ночного Ярославляи древний запах бронзовых волос.Все это так на правду не похожеи вместе с тем понятно и светло,как будто я упрямее и строжевзглянул на этот мир через стекло.

И мир встает столетье за столетьем,и тот художник гениален был,кто совершенство форм его заметили первый трепет жизни ощутил.И был тот час, когда, от стужи хмурый,и грубый корм свой поднося к губе,и кутаясь в тепло звериной шкуры,он в первый раз подумал о тебе.Он слушал ветра голос многоустыйи видел своды первозданных скал,влюбляясь в жизнь, он выдумал искусствои образ твой в пещере изваял.

Пусть истукан массивен был и груби походил скорей на чью-то тушу,но человеку был тот идол люб:он в каменную складку губвсе мастерство вложил свое и душу.Так, впроголодь живя, кореньями питаясь,он различил однажды неба цвет.Тогда в него навек вселилась завистьк той гамме красок. Он открыл секретбессмертья их. И где б теперь он ни был,куда б ни шел, он всюду их искал.Так, раз вступив в соперничество с небом,он навсегда к нему возревновал.Он гальку взял и так раскрасил камень,такое людям бросил торжество,что ты сдалась, когда, припав губамик его руке, поверила в него.Вот потому ты много больше значишь,чем эта ночь в исходе сентября.Мне даже хорошо, когда ты плачешь,сквозь слезы о прекрасном говоря.

Творчество

Есть жажда творчества,уменье созидать,на камень камень класть,вести леса строений.Не спать ночей, по суткам голодать,вставать до звезд и падать на колени.Остаться нищим и глухим навек,идти с собой, с своей эпохой вровень,и воду пить из тех целебных рек,к которым прикоснулся сам Бетховен.Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,весь мир вместить в дыхание одно,одним мазком весь этот лес и камниживыми положить на полотно.Не дописав,оставить кисти сыну,так передать цвета своей земли,чтоб век спустя все так же мяли глинуи лучшего придумать не смогли.А жизнь научит правде и терпенью,принудит жить, и, прежде чем стареть,она заставит выжать все уменье,какое ты обязан был иметь.

Отелло

Пусть люди думают, что я трамвая жду,в конце концов кому какое дело,что девушка сидит в шестом рядуи равнодушно слушает «Отелло»?

От желтой рампы люди сатанеют.Кто может девушке напомнить там,что целый год ищу ее, за нею,как этот мавр, гоняясь по пятам?

Когда актеры позабыли ролии нет игры, осталась лишь душа,партер затих, закрыл глаза от болии оставался дальше не дыша.

Как передать то содроганье зала,когда не вскрикнуть было бы нельзя?Одна она с достоинством зевала,глазами вверх на занавес скользя.

Ей не понять Шекспира и меня!Вот крылья смерть над сценой распростерла,и, Кассио с дороги устраня,кровавый мавр берет жену за горло.

Сейчас в железо закуют его,простится он со славой генерала,а девушка глядела на негои ничего в игре не понимала.

Когда ж конец трагедии? Я сновак дверям театра ждать ее идуи там стою до полчаса второго,а люди думают, что я трамвая жду.

Что значит любить

Идти сквозь вьюгу напролом.Ползти ползком. Бежать вслепую.Идти и падать. Бить челоми все ж любить ее — такую!Забыть про дом и сон,про то, чтотвоим обидам нет числа,что мимо утренняя почтачужое счастье пронесла.Забыть последние потери,вокзальный свет,ее «прости»и кое-как до старой двери,почти не помня, добрести.Войти, как новых драм зачатье.Нащупать стены, холод плит…Швырнуть пальто на выключатель,забыв, где вешалка висит.И свет включить. И сдвинуть пологкрамольной тьмы. Потом опятьдостать конверты с дальних полок,по строчкам письма разбирать.Искать слова, сверяя числа.Но помнить снов. Хотя б крича,любой ценой дойти до смысла,понять и сызнова начать.Не спать ночей, гнать тишину из комнат,сдвигать столы, последний взять редут,и женщин тех, которые не помнят,обратно звать и знать, что не придут.Не спать ночей, недосчитаться писем,не чтить посулов, доводов, похвали видеть те неснившиеся выси,которых прежде глаз не досягал, —найти вещей извечные основы.Вдруг вспомнить жизнь.В лицо узнать ее.Прийти к тебе и, не сказав ни слова,уйти, забыть и возвратиться снова,моя любовь, могущество мое.

1939 г.

«Когда умру, ты отошли…»

Когда умру, ты отошлиписьмо моей последней тетке,зипун нестираный, обмоткии горсть той северной земли,в которой я усну навеки,метаясь, жертвуя, любя, —все то, что в каждом человекенапоминало мне тебя.Ну, а пока мы не в уронеи оба молоды пока,ты протяни мне на ладонигорсть самосада-табака.

1937 г.

«Тогда была весна. И рядом…»

Тогда была весна. И рядомс помойной ямой на дворе,в простом строю, равняясь на дом,мальчишки строились в кареи бились честно. Полагалосьбить в спину, грудь, еще — в бока.Но на лицо не подымаласьсухая детская рука…

А за рекою было поле —там, сбившись в кучу у траншей,солдаты били и кололитаких же, как они, людей.И мы росли, не понимая,зачем туда сошлись полки:неужли взрослые играют,как мы, сходясь на кулаки?Война прошла. Но нам осталасьпростая истина в удел,что у детей имелась жалость,которой взрослый не имел.А ныне вновь война и порохвошли в большие города,и стала нужной кровь,которой мы так боялись в те года.

«Я с поезда. Непроспанный, глухой…»