Георгий Адамович - Собрание стихотворений Страница 13

Георгий Викторович Адамович (1892-1972)

Собрание стихотворений

«Единство» (1967)

Из книги «На Западе» (1939)

Избранное

Из книги «Чистилище» (1922)

«Облака» (1916)

«Единство» (1967)

Стихам своим я знаю цену.Мне жаль их, только и всего.Но ощущаю как изменуИных поэзий торжество.

Сквозь отступленья, повторенья,Без красок и почти без слов,Одно, единое виденье,Как месяц из-под облаков,

То промелькнет, то исчезает,То затуманится слегка,И тихим светом озаряет,И непреложно примиряетС беспомощностью языка.

Тихим, темным, бесконечно-звездным,Нет ему ни имени, ни слов,Голосом небесным и морознымИз-за бесконечных облаков,Из-за бесконечного эфира,Из-за всех созвездий и орбит,Легким голосом иного мираСмерть со мной все время говорит.

Я живу, как все: пишу, читаю,Соблюдаю суету сует…Но, прислушиваясь, умираю,Голосу любимому в ответ.

Ни с кем не говори. Не пей вина.Оставь свой дом. Оставь жену и брата.Оставь людей. Твоя душа должнаПочувствовать – к былому нет возврата.

Былое надо разлюбить. ПотомНастанет время разлюбить природу,И быть все безразличней, – день за днем,Неделю за неделей, год от году.

И медленно умрут твои мечты.И будет тьма кругом. И в жизни новойОтчетливо тогда увидишь тыКрест деревянный и венок терновый.

Ты здесь опять… Неверная, что надоТебе от человека в забытьи?Скажи на милость, велика отрада –Улыбки, взгляды, шалости твои!

О, как давно тебе я знаю цену,Повадки знаю и притворный пыл.Я не простил… скорей забыл измену,Да и ночные россказни забыл.

Что пять минут отравленного счастья?Что сладости в лирическом чаду?Иной, иной «с восторгом сладострастья»Я тридцать лет тебя напрасно жду.

Пройдемся, что ж… То плача, то играя,То будто отрываясь от земли,Чтоб с берегов искусственного раяВернуться нищими, как и пришли.

И мы выходим… Небо? Небо то же.Снег, рестораны, фонари, дома.Как холодно и тихо. Как похоже…Нет, я не брежу, не схожу с ума,

Нет, я не обольщаюсь: нет измены.Чуть кружится как прежде голова,С каким-то невским ветерком от СеныЛетят как встарь послушные слова,

День настает почти нездешне яркий,Расходится предутренняя мгла,Взвивается над Елисейской аркойАдмиралтейства вечная игла,

И высоте немыслимо морозной,В сияющей, слепящей вышинеЛик неизменный, милосердный, грозный,В младенчестве склонявшийся ко мне.

..............................................

Спасибо, друг. Не оставляй так скоро,А малодушие ты мне прости.Не мало человек болтает вздора,Как говорят, «на жизненном пути».

Не забывай. Случайно, мимоходом,На огонек, – скажи, придешь?

Без отдыха дни и недели,Недели и дни без труда.На синее небо глядели,Влюблялись… И то не всегда.

И только. Но брезжил над намиКакой-то божественный свет,Какое-то легкое пламя,Которому имени нет.

По широким мостам… Но ведь мы все равно не успеем,Эта вьюга мешает, ведь мы заблудились в путиПо безлюдным мостам, по широким и черным аллеямДобежать хоть к рассвету, и остановить, и спасти.

Просыпаясь дымит и вздыхает тревожно столица.Рестораны распахнуты. Стынет дыханье в груди.Отчего нам так страшно? Иль, может быть, все это снится,Ничего нет в прошедшем, и нет ничего впереди?

Море близко. Светает. Шаги уже меряют где-то,Но как скошены ноги, я больше бежать не могу.О еще б хоть минуту! И щелкнул курок пистолета,Все погибло, все кончено… Видишь ты, — кровь на снегу.

Тишина. Тишина. Поднимается солнце. Ни слова.Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит.И под черным вуалем у гроба стоит Гончарова,Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит.

«О, если правда, что в ночи…»Не правда. Не читай, не надо.Все лучше: жалобы твои,Слез ежедневные ручьи,Чем эта лживая услада.

Но если… о, тогда молчи!Еще не время, рано, рано.Как голос из-за океана,Как зов, как молния в ночи,Как в подземельи свет свечи,Как избавление от бреда,Как исцеленье… видит Бог,Он сам всего сказать не мог,Он сам в сомненьях изнемог…Тогда бессмер… молчи!.. победа,Ну, как там у него? «залог».

За слово, что помнил когда-тоИ после навеки забыл,За все, что в сгораньях закатаИскал ты, и не находил,

И за безысходность мечтанья,И холод, растущий в груди,И медленное умираньеБез всяких надежд впереди.

За белое имя спасенья,За темное имя любвиПрощаются все прегрешеньяИ все преступленья твои.

«О, если где-нибудь, в струящемся эфире,В надзвездной вышине,В непостижимой тьме, в невероятном миреТы все же внемлешь мне,

То хоть бы только раз…» Но длилось промедленье,И все слабей дыша,От одиночества и от недоуменьяЗдесь умерла душа.

Слушай – и в смутных догадках не лги.Ночь настает, и какая: ни зги!

Надо безропотно встретить ее,Как ни сжималось бы сердце твое.

Слушай себя, но не слушай людей.Музыка мира все глуше, бедней.

Космос, полеты, восторги, война, –Жизнь, говорят, измениться должна.

(Да, это так… Но не поняли вы:«Тише воды, ниже травы»).

Был дом, как пещера. О, дай же мне вспомнитьОдно только имя очнуться, понять!Над соснами тучи редели. У домаНикто на порог нас не вышел встречать.

Мужчины с охоты вернулись. ЗвенелиИ перекликались протяжно рога.Как лен были волосы над колыбелью,И ночь надвигалась, темна и долга.

Откуда виденье? О чем этот ветер?Я в призрачном мире сбиваюсь с пути.Безмолвие, лес, одиночество, верность…Но слова единственного не найти.

Был дом, как пещера. И слабые, зимние,Зеленые звезды. И снег, и покой,Конец, навсегда. Обрывается линия.Поэзия, жизнь, я прощаюсь с тобой!

Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…И оборвалась речь сама собою.На камне женщина поет без слов,Над нею небо льдисто-голубое.

О верности, терпении, любви,О всех оставленных, о всех усталых…(Я здесь, я близко, вспомни, назови!)Сияет снег на озаренных скалах,

Сияют сосны красные в снегу.Сон недоснившийся, неясный, о которомИначе рассказать я не могу…

Твоим лесам, Норвегия, твоим озерам.

Светало. Сиделка вздохнула. ПотомСебя осенила небрежным крестомИ отложила ненужные спицы.Прошел коридорный с дежурным врачом.Покойника вынесли из больницы.

А я в это время в карты играл,Какой-нибудь вздор по привычке читал,И даже не встал. Ничего не расслышал,На голос из-за моря звавший не вышел,Не зная куда, без оглядки, навек…

А вот, еще говорят – «человек»!

Да, да… я презираю нервы,Истерику, упреки, все.Наш мир – широкий, щедрый, верный,Как небеса, как бытие.

Я презираю слезы, – слышишь?Бесчувственный я, так и знай!Скажи, что хочешь… тише, тише…Нет, имени не называй.

Не называй его… а впрочемВсе выдохлось за столько лет.Воспоминанья? Клочья, клочья.Надежды? Их и вовсе нет.

Не бойся, я сильней другого,Что хочешь говори… да, да!Но только нет, не это словоНемыслимое:никогда.

Ну, вот и кончено теперь. Конец.Как в мелодраме, грубо и уныло.А ведь из человеческих сердецТаких, мне кажется, немного было.

Но что ему мерещилось? О чемОн вспоминал, поверя сну пустому?Как на большой дороге, под дождем,Под леденящим ветром, к дому, к дому.

Ну, вот и дома. Узнаешь? Конец.Все ясно. Остановка, окончанье.А ведь из человеческих сердец…И это обманувшее сиянье!

За все, за все спасибо. За войну,За революцию и за изгнанье.За равнодушно-светлую страну,Где мы теперь «влачим существованье».

Нет доли сладостней – все потерять,Нет радостней судьбы – скитальцем стать,И никогда ты к небу не был ближе,Чем здесь, устав скучать,Устав дышать,Без сил, без денег,Без в любви,В Париже…

Когда мы в Россию вернемся…о, Гамлет восточный, когда? –Пешком, по размытым дорогам,в стоградусные холода,Без всяких коней и триумфов,без всяких там кликов, пешком,Но только наверное знать бы,что вовремя мы добредем…

Больница. Когда мы в Россию…колышется счастье в бреду,Как будто «Коль славен» играютв каком-то приморском саду,Как будто сквозь белые стены,в морозной, предутренней мглеКолышатся тонкие свечив морозном и спящем Кремле.

Когда мы… довольно, довольно.Он болен, измучен и наг.Над нами трехцветным позоромполощется нищенский флаг,И слишком здесь пахнет эфиром,и душно, и слишком тепло.Когда мы в Россию вернемся…но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает.Пора бы и двигаться в путь.Две медных монеты на веки.Скрещенные руки на грудь.

Что там было? Ширь закатов блеклых,Золоченых шпилей легкий взлет,Ледяные розаны на стеклах,Лед на улицах и в душах лед.

Разговоры будто бы в могилах,Тишина, которой не смутить…Десять лет прошло, и мы не в силахЭтого ни вспомнить, ни забыть.

Тысяча пройдет, не повторится,Не вернется это никогда.На земле была одна столица,Все другое – просто города.

Всю ночь слова перебираю,Найти ни слова не могу,В изнеможеньи засыпаюИ вижу реку всю в снегу,Весь город наш, навек единый,Край неба бледно-райски-синий,И на деревьях райский иней…

Друзья! Слабеет в сердце свет,А к Петербургу рифмы нет.

Когда успокоится городИ смолкнет назойливый гам,Один выхожу я из дому,В двенадцать часов по ночам.

Под черным, невидимым небом,По тонкому первому льду,Не встретив нигде человека,Не помня дороги, иду.

И вижу широкую реку,И темную тень на коне,И то, что забыла Россия,Тогда вспоминается мне.

Но спит непробудно столица,Не светит на небе луна.Не бьют барабаны. Из гробаНикто не встает. Тишина.

Лишь с воем летя от заливаИ будто колебля гранит,Сухой и порывистый ветерМне ноги снежком порошит.

Я не тебя любил, но солнце, свет,Но треск цикад, но голубое море.Я то любил, чего и следу нетВ тебе. Я на немыслимом просторе

Любил. Я солнечную благодатьЛюбил. Что знаешь ты об этом?Что можешь рассказатьВетрам, просторам, молниям, планетам?

Да, у меня кружилась головаОт неба, от любви, от этой рощиОливковой… Ну да, слова.Ну да, литература… Надо проще.

Был сад во тьме, был ветерок с высот,Две-три звезды, – что ж не простого в этом?Был голос вдалеке: «Нет, только тот,Кто знал…» – мне одному ответом.

И даже ночь с Чайковским заодноВ своем безмолвии предвечном пелаО том, что все обречено,О том, что нет ни для чего предела.

«Нет, только тот…» Пойми, я не могуЯсней сказать, последним снам не вторя,Я отплываю, я на берегуИного, не земного моря.

Я не тебя любил. Но если там,Где все кончается, все возникает,Ты к новым мукам, новым небесамПокорно, медленно… нет, не бывает…

Но если все-таки… не будет, ложь…От одного к другому воплощеньюТы предо мной когда-нибудь пройдешьНеузнаваемой, ужасной тенью,

Из глубины веков я вскрикну: да!Чрез миллионы лет, но как сегодня,Как солнце вечности, о, навсегда,Всей жизнью и всей смертью – помню!

Наперекор бессмысленным законам,Наперекор неправедной судьбеПередаю я всем навек влюбленнымМое воспоминанье о тебе.

Оно как ветер прошумит над ними,Оно протянет между ними нить,И никому неведомое имяВоскреснет в нем и вечно будет жить.

О, ангел мой, холодную заботу,Сочувствие без страсти и огняКак бы по ростовщическому счетуБессмертием оплачиваю я.

Он милостыни просит у тебя,Он – нищий, он протягивает руку.Улыбкой, взглядом, молча, не любяОтветь хоть чем-нибудь на эту муку.

А впрочем в муке и блаженство есть.Ты не поймешь. Блаженство униженья,Слов сгоряча, ночей без сна, Бог вестьЧего… Блаженство утра и прощенья.

Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды.Не умирают люди от обидыИ не перестают любить.

В окне чуть брезжит день и надо снова жить.

Но если, о мой друг, одной прямой дорогиВесь мир пересекла бы нить,И должен был бы я, стерев до крови ноги,Брести века по ледяным камням,И коченея, где-то там,Коснуться рук твоих безмолвно и устало,И все опять забыть, и путь начать сначала,Ужель ты думаешь, любовь моя,Что не пошел бы я?

Ночь… и к чему говорить о любви?Кончены розы и соловьи,

Звезды не светят, леса не шумят,Непоправимое… пятьдесят.

С розами, значит, или без роз,Ночь, – и «о жизни покончен вопрос».

…И оттого еще более ночь,Друг, не способный любить и помочь,

Друг моих снов, моего забытья,Счастье мое, безнадежность моя,

Розовый идол, персидский фазан,Птица, зарница… ну, что же, я пьян,

Друг мой, ну что же, так сходят с ума,И оттого еще более тьма,

И оттого еще глуше в ночи,Что от немеркнущей, вечной свечи,

…Если сознание, то в глубине,Если душа, то на самом дне, –

Луч беспощадный врезается в тьму:Жить, умирать – все равно одному.

В последний раз… Не может быть сомненья,Это случается в последний раз,Это награда за долготерпенье,Которым жизнь испытывала нас.

Запомни же, как над тобой в апрелеНебо светилось всею синевой,Солнце сияло, как в ушах звенелиАрфы, сирены, соловьи, прибой.

Запомни все: обиды, безучастье,Ночь напролет, – уйти, увидеть, ждать? –Чтоб там, где спросят, что такое счастье,Как в школе руку первому поднять.

Ночью он плакал. О чем, все равно.(Многое спутано, затаено.)

Ночью он плакал, и тихо над нимЖизни сгоревшей развеялся дым.

Утром другие приходят слова,Перебираю, что помню едва.

Ночью он плакал… И брезжил в ответСлабый, далекий, а все-таки свет.

Один сказал: «Нам этой жизни мало».Другой сказал: «Недостижима цель».А женщина привычно и устало,Не слушая, качала колыбель.

И стертые веревки так скрипели,Так умолкали, – каждый раз нежней! –Как будто ангелы ей с неба пелиИ о любви беседовали с ней.

Но смерть была смертью. А ночь над холмомСветилась каким-то нездешним огнем,И разбежавшиеся ученикиДышать не могли от стыда и тоски.

А после… Прозрачную тень увидалОдин. Будто имя свое услыхалДругой… И почти уж две тысячи летСтоит над землею немеркнущий свет.

Патрон за стойкою глядит привычно, сонно,Гарсон у столика подводит блюдцам счет.Настойчиво, назойливо, неугомонноОдно с другим – огонь и дым – борьбу ведет.

Не для любви любить, не от вина быть пьяным.Что знает человек, который сам не свой?Он усмехается над допитым стаканомОн что-то говорит, качая головой.

За все, что не сбылось. За тридцать лет разлуки,За вечер у огня, за руки плече.Еще, за ангела… и те, иные звуки…Летел, полуночью… за небо, вообще!

Он проиграл игру, он за нее ответил.Пора и по домам. Надежды никакой.

– И беспощадно бел, неумолимо светелДень занимается в полоске ледяной.

Под ветками сирени сгнившей,Не слыша лести и обид,Всему далекий, все забывшийОн, наконец, спокойно спит.

Пустынно тихое кладбище,Просторен тихий небосклон,И воздух с каждым днем все чище,И с каждым днем все глубже сон.

А ты, заботливой рукоюСюда принесшая цветы,Зачем кощунственной мечтоюСебя обманываешь ты?

Осенним вечером, в гостинице, вдвоем,На грубых простынях привычно засыпая…Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом?Не поздно ли искать искусственного рая?

Осенний крупный дождь стучится у окна,Обои движутся под неподвижным взглядом.Кто эта женщина? Зачем молчит она?Зачем лежит она с тобою рядом?

Безлунным вечером, Бог знает где, вдвоем,В удушии духов, над облаками дыма…О том, что мы умрем. О том, что мы живем.О том, как страшно все. И как непоправимо.

Тянет сыростью от островов,Треплет ветер флаг на пароходе,И глаза твои, как две лагуны,Отражают розовое небо.

Мимолетный друг, ведь все обман,Бога нет и в мире нет закона,Если может быть, что навсегдаТы меня оставишь. Не услышишьГолоса зовущего. Не вспомнишьЭтот летний вечер…

Где ты теперь? За утесами плещет море,По заливам льдины плывут,И проходят суда с трехцветным широким флагом.На шестом этаже, у дрожащего телефонаЧеловек говорит: «Мария, я вас любил».Пролетают кареты. АвтомобилиЗа ними гудят. Зажигаются фонари.Продрогшая девочка бьется продать спички.Где ты теперь? На стотысячезвездном небеМиллионом лучей белеет Млечный путь,И далеко, у глухо-гудящих сосен, луноюОзаряемая, века и века,Угрюмо шумит Ниагара.Где ты теперь? Иль мой голос уже, быть может,Без надежд над землей и ответа лететь обречен,И остались в мире лишь волны,Дробь звонков, корабли,фонари, нищета, луна, водопады?1920

Пора печали, юность – вечный бред.

Лишь растеряв по свету всех друзей,Едва дыша, без денег и любви,И больше ни на что уж не надеясь,Он понял, как прекрасна наша жизнь,Какое торжество и счастье – жизнь,За каждый час ее благодаритИ робко умоляет о прощеньиЗа прежний ропот дерзкий…

Нет, ты не говори: поэзия – мечта,Где мысль ленивая игрой перевита,

И где пленяет нас и дышит легкий генийБыстротекущих снов и нежных утешений.

Нет, долго думай ты и долго ты живи,Плачь, и земную грусть, и отблески любви,

Дни хмурые, утра, тяжелое похмелье –Все в сердце береги, как медленное зелье,

И может к старости тебе настанет срокПять-шесть произнести как бы случайных строк,

Чтоб их в полубреду потом твердил влюбленный,Растерянно шептал на казнь приговоренный,

И чтобы музыкой глухой они прошлиПо странам и морям тоскующей земли.

Как холодно в поле, как голо,И как безотрадны очамУбогие русские села(Особенно по вечерам).

Изба на березой. Болото.По черным откосам ручьи.Невесело жить здесь, но кто-тоМне точно твердит – поживи!

Недели, и зимы, и годы,Чтоб выплакать слезы тебеИ выучиться у природыЕе безразличью к судьбе.

Там, где-нибудь, когда-нибудь,У склона гор, на берегу реки,Или за дребезжащею телегой,Бредя привычно под косым дождем,Под низким, белым, бесконечным небом,Иль много позже, много, много дальше,Не знаю что, не понимаю как,Но где-нибудь, когда-нибудь, наверно…

Есть, несомненно, странные слова,Не измышленья это и не бредни.Мне делается холодно, едваУслышу слово я «последний».

Последний час. Какой огромный сад!Последний вечер. О, какое пламя!Как тополя зловеще шелестятПрозрачно-черными ветвями.

Ничего не забываю,Ничего не предаю…Тень несозданных созданийПо наследию храню.

Как иголкой в сердце, сноваГолос вещий услыхать,С полувзгляда, с полуслова,Друга в недруге узнать.

Будто там, за далью дымной,Сорок, тридцать – сколько? – летДлится тот же слабый, зимнийФиолетовый рассвет.

И как прежде, с прежней силой,В той же звонкой тишинеВозникает призрак милыйНа эмалевой стене.

Он говорил: «Я не люблю природы,Я научу вас не любить ее.И лес, и море, и отроги скалОднообразны и унылы. Тот,Кто в них однажды пристально вглядится,От книги больше не поднимет глаз.

Один лишь раз, когда-то в сентябре,Над темною, рябой и бедной речкой,Над призрачными куполами Пскова,Увидел мимоходом я закат,Который мне напомнил отдаленноИскусство человека…»

Нам Tristia – давно родное слово.Начну ж, как тот: я родился в Москве.Чуть брезжил день последнего, Второго,В апрельской предрассветной синеве.

Я помнить не могу, но помню, помнюКоронационные колокола.Вся в белом, шелестящем, – как сегодня! –Мать улыбаясь в детскую вошла.

Куда, куда? – мы недоумеваем.Какой-то звон, сиянье, пустота…Есть меж младенчеством и раемПочти неизгладимая черта.

Но не о том рассказ…

Из голубого океана,Которого на свете нет,Из-за глубокого туманаОбманчиво-глубокий свет.

Из голубого океана,Из голубого корабля,Из голубого обещанья,Из голубого… la-la-la…

Голубизна, исчезновенье,И невозможный смысл вещей,Которые приносят в пеньеВсю глубь бессмыслицы своей.

Приглядываясь осторожноК подробностям небытия,Отстаивая сколько можноСвое, как говорится, «я».

Надеясь, недоумевая,Отбрасывая на ходу«Проблему зла», «проблему рая»Или другую ерунду,

Он верит, верит… Но не будемСбиваться, повышая тон.Не объяснить словами людям,В чем и без слов уверен он.

Над ним есть небо голубое,Та бесконечность, вечность та,Где с вялой дремой о покоеО жизни смешана мечта.

Ни музыки, ни мысли… ничего.Тебе давно чистописанья мало,Тебе давно игрой унылой стало,Что для других – и путь, и торжество.

Но навсегда вплелся в напев твой сонный, –Ты знаешь, – сам вошел в слова твои,Бог весть откуда, голос приглушенныйБыть может смерти, может быть любви.

Из книги «На Западе» (1939)