Александр Оленич-Гнененко - Избранное Страница 13

Утром мы вместе с Григорием Ивановичем Бессонным и младшим наблюдателем Пономаренко с рюкзаками за плечами поднимаемся в горы.

Дует сильный ветер, порошит.

Входим в буковый лес. Сухой глубокий снег рассыпается под ногами на мельчайшие морозные пылинки. Многоцветными звездочками переливаются они в солнечных лучах. Время от времени беззвучный вихрь, прорываясь между стволами, несет в воздухе долго не опадающую, радужную, тончайшую пелену снежинок, сметенных с веток. Белый ковер снега испятнан кабаньими следами и поколами.

Мои спутники идут размеренно-спокойным и в то же время скорым шагом. Мне кажется, быстроте их ходьбы по снегу очень помогает обувь — поршни из сыромятной кожи. Помимо того, что поршни легки, — у них нет каблуков, и снег не налипает на подошвы. Мне же в тяжелых охотничьих сапогах идти довольно трудно.

Время от времени Григорий Иванович и Пономаренко останавливаются и осматривают капканы и заложенную для волков отравленную стрихнином приваду. Капканы стоят настороженные, и вокруг не видно волчьих следов. Здесь недавно Бессонный со своей охотничьей бригадой взял двух волков и попавшего в капкан дикого кота. Теперь, очевидно, волки избегают этих мест.

Мы вошли в старый пихтарник.

В лесу почти нерушимая тишина: только изредка тонко пискнет синица, да где-то далеко глухо стучит дятел. Над пихтами простерлось бирюзовое небо. Внизу глубокие ущелья налиты яркой синевой. Кое-где в низинах дымится белесый снежный туман. Высоко над нами от плоскогорий Лагонак идет несмолкающий гул: там бушуют снежные бури.

Останавливаемся на пригреве. Солнце припекает по-летнему. На оттаявших местах видна изумрудно-зеленая трава. Снег вокруг усыпан опавшей пихтовой хвоей, крылатыми семенами горного клена. Над снегом поднимаются блестящие продолговатые листья рододендронов и более темные узорчатые, колючие листья падуба. Змеевидные, покрытые сочной-зеленью листвы побеги ожинника стелются над самым снеговым покровом. На стволах деревьев — голубоватые и ярко-зеленые пятна лишайника и мха.

По тропе перед нами ровной цепочкой протянулся совершенно свежий след дикого кота. Он круглый и четырехпалый, с отчетливо оттиснутыми пяточными подушечками. В месте, где был расположен один из капканов, замаскированный снегом и мхом, дикий кот остановился, потоптался в нерешительности и вновь продолжал путь все той же неторопливой походкой. Капкан оказался спущенным.

Вечереет. Закатные лучи солнца ложатся золотыми пятнами на стволы деревьев, окрашивают в горячий, красный цвет высокую стену сине-зеленых пихт. Лес как будто пламенеет в багровом отсвете далекого пожара.

Глубокие снега засыпали путь к Тегеням. Без лыж к верховьям Безымянной нам не пробиться. Сворачиваем с тропы влево, вниз, к перешейку Филимоновой Лысины. Ноги тонут в полуметровом рыхлом снегу. Буквально на каждом шагу приходится с трудом перелезать через упавшие, засыпанные снегом стволы вековых буков и пихт. Перейдя полузамерзший ручей и большую поляну, истоптанную кабаньими и оленьими следами, мы уже в сумерках добрались до ближайшего балагана.

Это шалаш из драни, в его крыше многочисленные щели, и сейчас, когда мы греемся у костра, разведенного внутри балагана, в щели глядит звездное небо.

— Прямо планетарий, — говорит Григорий Иванович Бессонный.

Набросив на плечи свою неизменную коричневую куртку и придвинувшись к огню, он заводит разговор на любимые темы: о зубрах, о волках, о прошлом заповедника и других таких же интересных вещах.

— Григорий Иванович, — спрашиваю его, — как же так? Профессор Филатов пишет, что числа зубров никто толком не знал: может быть, их было сто, а возможно — и до тысячи. В той же книге он утверждает, что уже в 1913 году место, где еще жили зубры, было не больше пятидесяти верст в длину и сорока в ширину. К тому же у зубров были отняты лесозаготовками — в долинах рек — и выпасами скота — в субальпике — лучшие зимовки и весенне-летние пастбища. Очевидно, помимо прямого истребления, зубр быстро вымирал и от этих причин. У Филатова, следовательно, большая неясность. Число зубров в границах прежней великокняжеской охоты никак не могло доходить до тысячи: частота встреч на такой маленькой площади была бы невероятной, да и где могло прокормиться столько этих огромных животных?

Бессонный принимает мои слова, как кровную обиду:

— А я говорю, что их было не меньше тысячи, если только не больше. Я двадцать лет браконьерствовал в великокняжеских угодьях, так кому же лучше знать, как не мне? Где они кормились? А пастбище Абаго, а верховье реки Малчепы, Сенная поляна, южный склон Пшекиша?

Насчет встреч тоже скажу: на одном пастбище Абаго паслось тогда не меньше шестидесяти зубров. Их одновременно стреляли в трех-четырех местах: на Мамаевом солонце, на пастбище Абаго, на Сенной поляне, и везде зубров была масса. Много зубров погибло от болезни в девятнадцатом году. В то время охотники везде натыкались на трупы зубров, — в одном месте бывало до восьми, а то и больше трупов. Очень вредили зубрам волки. Они уничтожали телят. Сейчас волки опять расплодились в заповеднике. Я думаю, их здесь не меньше трех сотен охотится. Я недавно ходил в обход с младшим наблюдателем Подопригорой на Скаженный хребет. Там весь снег истоптан волками. Судя но следам, на Скаженном хребте держится не меньше двадцати пяти волков…

Стрелял я зубров потому, что нужда заставляла. Я жалел их и бил только по необходимости. Всего я сам добыл шесть зубров, а было много таких охотников, которые безжалостно их уничтожали во всякое время во множестве; в сезон брали на ружье до двадцати голов.

Жил в Майкопе такой человек — Самонин, владелец кожевенного завода. Он давал мне заказ на зубровые шкуры. Плата была двадцать пять рублей за шкуру. Самонин делал из зубровых шкур сбрую: хомуты, уздечки, шлеи. Лучшие кожи шли на приводные ремни для молотилок: две кожи на ремень. Брал Самонин за один ремень двести пятьдесят рублей. Так он наживался на нашем браконьерстве.

Зубры были огромные звери — до сорока пудов и больше. Одна шкура весила шесть-семь пудов. Снимешь ее, а унести не можешь. Приходилось увозить на лошади, да и то в два приема, разрезая шкуру пополам. Раз я убил в июле жирного зубра-быка. Себе я взял, кроме шкуры, пуда три мяса, а потом еще восемнадцать человек забирали мясо, и каждому пришлось не меньше, чем мне.

Летом мясо зубра очень вкусное, ну, а зимой действительно хуже. Неправда, что мясо зубра несъедобное, бузиной отдает или еще чем-то. Я-то уж хорошо это знаю.

Вот ты, Пономаренко, зря говоришь, что браконьеры вырезывали из шкуры зубра несколько ремней, а остальное бросали. Так поступали с оленями. У оленя, верно, вырезывали два или три лучших ремня со спины да прихватывали рога. С зубром же было по-другому: забирали все, оставались одни кости…

Слушая Бессонного, я вспоминаю историю уничтожения другого гигантского быка — северо-американского бизона.

Существует книга на английском языке, изданная в 1899 году, под названием «Последний из великих разведчиков» (Буффало Билль). Написана она сестрой полковника Коди (Буффало Билля) — Элен Коди Уитмор, в сотрудничестве с писателем Зейн Греем.

В этой книге изображается в прикрашенном виде жизнь легендарного охотника на бизонов Вильяма Коди, получившего от своих товарищей по профессии кличку «Буффало Билль», то есть «Буйволиный Билль» (американцы называют бизона — «буффало», буйвол). Факты, рисующие «подвиги» Буфалло Билля и ему подобных, бросают яркий свет на историю почти полного исчезновения бизона с лица земли.

Вот что в заключение говорят авторы книги (выписка эта со мною в рабочем блокноте, и я читаю ее наблюдателям вслух):

«В 1859 году, только тридцать лет тому назад, поезд Канзасской линии Тихоокеанской железной дороги был на восемь часов задержан проходившим через полотно впереди паровоза огромным стадом бизонов. Но железная дорога открыла легкий путь в прерии сотням „спортсменов“, которые хищнически убивали этих благородных животных исключительно из-за их шкур, на которые существовал широкий спрос. С 1868 по 1881 год лишь в Канзасе было заплачено 2 миллиона 500 тысяч долларов за скелеты бизонов, собранные в прериях и проданные на предприятия по выработке углекислоты. Это составляет в общем 31 миллион бизонов, убитых на территории одного штата.

Насколько мы знаем, из бесчисленных тысяч бизонов, бродивших в прериях еще совсем недавно, к моменту, когда пишется эта книга, только одно стадо бизонов в 20 голов сохраняется в частном парке».

Разговор умолкает. Укладываемся спать.

Ровным ярким пламенем горят большие буковые поленья. Вверху, под дощатой крышей балагана, свиваются в живой клубок черные ночные тени и синий душистый дым костра. В щель пробиваются острые лучи белой, будто заиндевевшей звезды.