Эдгар По - Ворон(переводы) Страница 14

Полный вновь своей утраты, вскрикнул я: "Ответь, пророк,

Птица или бес проклятый! Там, средь звезд, в лазурной дали,

Встретить ли мне Рок дозволит – беспощадный, темный Рок -

Ту, что ангелы на небе светлым нимбом увенчали?

Поцелую ль я Ленору, Рай обретши навсегда?"

Каркнул ворон: "Никогда!"

Я вскочил, вопя: "Убийца, птица или демон – прочь!

Вынь из сердца, кровопийца, клюв сверлящий, клюв упорный!

О, покинь сей бюст Паллады, отлети в глухую ночь,

В царство мрачного Плутона! О, рассыпься, призрак черный!

Сгинь средь берегов туманных, средь заклятых адских гор!"

Каркнул ворон: "Nevermore!"

Он не двинулся; безмолвно, будто в думы погружен,

До сих пор царит он, словно украшая бюст Паллады.

И при свете лампы бледной тень отбрасывает он:

Тень на землю, тень на душу, тень на бывшие отрады,

И душе, душе бессильной, как в минувшие года,

Не влететь уж никогда.

Прага, 1952 г.

Нина Воронель 1956

Окна сумраком повиты… Я, уcтaлый и разбитый,

Размышлял над позабытой мудростью старинных книг;

Вдруг раздался слабый шорох, тени дрогнули на шторах,

И на сумрачных узорах заметался светлый блик, -

Будто кто-то очень робко постучался в этот миг,

Постучался и затих.

Ах, я помню очень ясно: плыл в дожде декабрь ненастный

И пытался я напрасно задержать мгновений бег;

Я со страхом ждал рассвета; в мудрых книгах нет ответа,

Нет спасенья, нет забвенья, – беззащитен человек, -

Нет мне счастья без Леноры, словно сотканной из света

И потерянной навек.

Темных штор неясный шепот, шелестящий смутный ропот,

Шепот, ропот торопливый дрожью комкал мыслей нить,

И стараясь успокоить сердце, сжатое тоскою,

Говорил я сам с собою: "Кто же это может быть?

Это просто гость нежданный просит двери отворить, -

Кто еще там может быть?"

Плед оставив на диване, дверь открыл я со словами:

"Виноват я перед вами – дверь входная заперта,

Но так тихо вы стучали, не поверил я вначале

И подумал: – Гость? Едва ли. Просто ветра маята…"

Но в глаза мне из-за двери заглянула темнота,

Темнота и пустота.

Тихо-тихо в царстве ночи… Только дождь в листве бормочет,

Только сердце все не хочет подчиниться тишине,

Только сердцу нет покоя: сердце слушает с тоскою

Как холодною рукою дождь колотит по стене;

Только я шепчу: "Ленора!", только эхо вторит мне,

Только эхо в тишине.

Я вернулся в сумрак странный, бледной свечкой осиянный,

И опять мой гость незваный дробно застучал в окно…

Снова дождь запел осенний, снова задрожали тени, -

Хоть на несколько мгновений сердце замолчать должно:

"Это ветер, просто ветер, дождь и ветер заодно, -

Бьют крылом ко мне в окно!"

Я рывком отдернул штору: там, за капельным узором

Величавый черный Ворон появился на окне.

Не спросивши разрешенья, он влетел в мои владенья

Скомкал тени без стесненья, смазал блики на стене.

Сел на бледный бюст Паллады, не сказав ни слова мне,

Сел и замер в тишине.

Позабыв, что сердцу больно, я следил, смеясь невольно,

Как мой гость самодовольно в дом ворвался без стыда;

Я спросил: "Как величали вас в обители печали,

Где блуждали вы ночами, прежде чем попасть сюда?

Там, в великом Царстве Ночи, где покой и мрак всегда?"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

Этот возглас непонятный, неуклюжий, но занятный,

Канул, хриплый и невнятный, не оставив и следа…

Как же мог я примириться с тем, что в дом влетела птица,

Удивительная птица по прозванью "Никогда",

И сидит на бледном бюсте, где струится, как вода,

Светлых бликов чехарда. (Может быть: череда?)

Странный гость мой замер снова, одиноко и сурово,

Не добавил он ни слова, не сказал ни "Нет", ни "Да";

Я вздохнул: "Когда-то прежде отворял я дверь Надежде,

Ей пришлось со мной проститься, чтобы скрыться в Никуда…

Завтра, птица, как Надежда, улетишь ты навсегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

Вздрогнул я, – что это значит? Он смеется или плачет?

Он, коварный, не иначе, лишь затем влетел сюда,

Чтоб дразнить меня со смехом, повторяя хриплым эхом

Свой припев неумолимый, нестерпимый, как беда.

Видно, от своих хозяев затвердил он без труда

Стон печальный "Никогда!"

Нет дразнить меня не мог он: так промок он, так продрог он…

Стал бы он чужой тревогой упиваться без стыда?

Был врагом он или другом? – Догорал в камине уголь…

Я забился в дальний угол, словно ждал его суда:

Что он хочет напророчить на грядущие года

Хриплым стоном "Никогда!"?

Он молчанья не нарушил, но глядел мне прямо в душу,

Он глядел мне прямо в душу, словно звал меня – куда?

В ожидании ответа я следил, как в пляске света

Тени мечутся в смятеньи, исчезая без следа…

Ax, а ей подушки этой, где трепещут искры света,

Не коснуться никогда!

Вдруг, ночную тьму сметая, то ли взмыла птичья стая,

То ли ангел, пролетая, в ночь закинул невода…

"Ты мучитель! – закричал я. – Тешишься моей печалыо!

Чтоб терзать меня молчаньем, Бог послал тебя сюда!

Сжалься, дай забыть, не думать об ушедшей навсегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

"Кто ты? Птица или дьявол? Кто послал тебя, – лукавый?

Гость зловещий, Ворон вещий, кто послал тебя сюда?

Что ж, разрушь мой мир бессонный, мир, тоской опустошенный,

Где звенит зловещим звоном беспощадная беда,

Но скажи, я умоляю! – в жизни есть забвенье, да?"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

"Птица-демон, птица-небыль! Заклинаю светлым небом,

Светлым раем заклинаю! Всем святым, что Бог нам дал,

Отвечай, я жду ответа: там, вдали от мира где-то,

С нею, сотканной из света, ждать ли встречи хоть тогда,

Хоть тогда, когда прервется дней унылых череда?"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

"Хватит! Замолчи! Не надо! Уходи, исчадье ада,

В мрак, где не дарит отрадой ни единая звезда!

Уходи своей дорогой, не терзай пустой тревогой:

Слишком мало, слишком много ты надежд принес сюда.

Вырви клюв из раны сердца и исчезни навсегда!"

Каркнул Ворон: "Никогда!"

Никогда не улетит он, все сидит он, все сидит он,

Словно сумраком повитый, там, где дремлет темнота…

Только бледный свет струится, тень тревожно шевелится,

Дремлет птица, свет струится, как прозрачная вода…

И душе моей измятой, брошенной на половицы,

Не подняться, не подняться,

Hе подняться никогда!

Charles L. Edson 1963

Пародии в английском Scholastic Magazine, 1963

Once, upon a midnight dreary, eerie, scary,

I was wary, I was weary, full of worry, thinking of my lost Lenore,

Of my cheery, airy, faerie, fiery dearie-(Nothing more).

I was napping, when a tapping on the overlapping coping woke me

gapping, leaping, groping… toward the rapping. I went

hopping, leaping… hoping that the rapping on the coping

Was my little lost Lenore.

That on opening the shutter to admit the latter critter, in she'd

flutter from the gutter with her bitter eyes aglitter;