Дмитрий Кедрин - Избранные произведения Страница 14

13–14. ДВЕ ПЕСНИ ПРО ПАНА

1. «Настегала дочку мать крапивой…»

Настегала дочку мать крапивой:«Не расти большой, расти красивой,Сладкой ягодкой, речной осокой,Чтоб в тебя влюбился пан высокий,Ясноглазый, статный, черноусый,Чтоб дарил тебе цветные бусы,Золотые кольца и белила.Вот тогда ты будешь, дочь, счастливой».

Дочка выросла, как мать велела:Сладкой ягодкою, королевой,Белой лебедью, речной осокой,И в нее влюбился пан высокий,Черноусый, статный, ясноглазый,Подарил он ей кольцо с алмазом,Пояс драгоценный, ленту в косы…Наигрался ею пан — и бросил!

Юность коротка, как песня птичья,Быстро вянет красота девичья,Иссеклися косы золотые,Ясный взор слезинки замутили.Ничего-то девушка не помнит,Помнит лишь одну дорогу в омут,Только тише, чем кутенок в сенцах,Шевельнулась дочь у ней под сердцем.

Дочка в пана родилась — красивой.Настегала дочку мать крапивой:«Не расти большой, расти здоровой,Крепкотелой, дерзкой, чернобровой,Озорной, спесивой, языкатой,Чтоб тебя не тронул пан проклятый.А придет он, потный, вислоусый,Да начнет сулить цветные бусы,Пояс драгоценный, ленту в косы, —Отпихни его ногою босой,Зашипи на пана, дочь, гусыней,Выдери его глаза косые!»

2. «Белый цвет вишневый отряхая…»

Белый цвет вишневый отряхая,Стал Петро перед плетнем коханой.Он промолвил ей, кусая губы:«Любый я тебе или не любый?Прогулял я трубку-носогрейку,Проиграл я бритву-самобрейку.Что ж! В корчме поставлю шапку на конИ в леса подамся к гайдамакам!»

«Уходи, мужик, — сказала Ганна.—Я кохаю не тебя, а пана.—И шепнула, сладко улыбаясь:— Кровь у пана в жилах — голубая!»

Два денька гулял казак. На третийУ криницы ночью пана встретилИ широкий нож по рукояткуЗасадил он пану под лопатку.

Белый цвет вишневый отряхая,Стал Петро перед плетнем коханой.А у Ганны взор слеза туманит,Ганна руки тонкие ломает.«Ты скажи, казак, — пытает Ганна,—Не встречал ли ты дорогой пана?»

Острый нож в чехле кавказском светел.Отвечает ей казак: «Не встретил».Нож остер, как горькая обида.Отвечает ей казак: «Не видел».Рукоятка у ножа резная.Отвечает ей казак: «Не знаю.Только ты пустое толковала,Будто кровь у пана — голубая!»

15. «Когда кислородных подушек…»

Когда кислородных подушекУж станет ненадобно мне —Жена моя свечку потушит,И легче вздохнется жене.

Она меня ландышем сбрызнет,Что в жизни не жаловал я,И, как подобает на тризне,Не очень напьются друзья.

Чахоточный критик, от сплетенКоторого я изнемог,В публичной «Вечерней газете»Уронит слезу в некролог.

Потом будет мартовский дождикВ сосновую крышку стучатьИ мрачный подпивший извозчикНа чахлую клячу кричать.

Потом, перед вечным жилищемПростясь и покончив со мной,Друзья мои прямо с кладбищаЗайдут освежиться в пивной.

Покойника словом надгробнымПочтят и припомнят, что онБыл малость педант, но способный,Слегка скучноват, но умен.

А между крестами погоста,Перчаткой зажавшая рот,Одета печально и просто,Высокая дама пройдет.

И в мартовских сумерках длинных,Слегка задохнувшись от слез,Положит на мокрый суглинокВесенние зарева роз.

16. КОФЕЙНЯ

«…Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него».

У поэтов есть такой обычай —В круг сойдясь, оплевывать друг друга.Магомет, в Омара пальцем тыча,Лил ушатом на беднягу ругань.

Он в сердцах порвал на нем сорочкуИ визжал в лицо, от злобы пьяный:«Ты украл пятнадцатую строчку,Низкий вор, из моего „Дивана“!

За твоими подлыми следамиКто пойдет из думающих здраво?»Старики кивали бородами,Молодые говорили: «Браво!»

А Омар плевал в него с порогаИ шипел: «Презренная бездарность!Да минет тебя любовь пророкаИли падишаха благодарность!

Ты бесплоден! Ты молчишь годами!Быть певцом ты не имеешь права!»Старики кивали бородами,Молодые говорили: «Браво!»

Только некто пил свой кофе молча,А потом сказал: «Аллаха ради!Для чего пролито столько желчи?»Это был блистательный Саади.

И минуло время. Их обоихЗавалил холодный снег забвенья.Стал Саади золотой трубою,И Саади слушала кофейня.

Как ароматические травы,Слово пахло медом и плодами,Юноши не говорили: «Браво!»Старцы не кивали бородами.

Он заворожил их песней птичьей,Песней жаворонка в росах луга…У поэтов есть такой обычай —В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

17. ЛЮБОВЬ («Щекотка губ и холодок зубов…»)

Щекотка губ и холодок зубов,Огонь, блуждающий в потемках тела,Пот меж грудей… и это есть — любовь?И это всё, чего ты так хотела?

Да! Страсть такая, что в глазах темно!Но ночь минует, легкая, как птица…А я-то думал, что любовь — вино,Которым можно навсегда упиться!

18. СОЛОВЕЙ

Несчастный, больной и порочныйПо мокрому саду бреду.Свистит соловей полуночныйПод низким окошком в саду.

Свистит соловей окаянныйВ саду под окошком избы.«Несчастный, порочный и пьяный,Какой тебе надо судьбы?

Рябиной горчит и брусникойТридцатая осень в крови.Ты сам свое горе накликал,Милуйся же с ним и живи.

А помнишь, как в лунные ночи,Один между звезд и дубов,Я щелкал тебе и пророчилУдачу твою и любовь?..»

Молчи, одичалая птица!Мрачна твоя горькая власть.Сильнее нельзя опуститься,Страшней невозможно упасть!

Рябиной и горькой брусникойТропинки пропахли в бору.Я сам свое горе накликалИ сам с этим горем умру.

Но в час, когда комья с лопатыПовалятся в яму, звеня,Ты вороном станешь, проклятый,За то, что морочил меня!

19. БЕСЕДА

На улице пляшет дождик. Там тихо, темно и сыро.Присядем у нашей печки и мирно поговорим.Конечно, с ребенком трудно. Конечно, мала квартира.Конечно, будущим летом ты вряд ли поедешь в Крым.

Еще тошноты и пятен даже в помине нету,Твой пояс, как прежде, узок, хоть в зеркало посмотри!Но ты по неуловимым, по тайным женским приметамИспуганно догадалась, что́ у тебя внутри.

Не скоро будить он станет тебя своим плачем тонкимИ розовый круглый ротик испачкает молоком.Нет, глубоко под сердцем, в твоих золотых потемкахНе жизнь, а лишь завязь жизни завязана узелком.

И вот ты бежишь в тревоге прямо к гомеопату.Он лыс, как головка сыра, и нос у него в угрях,Глаза у него навыкат и борода лопатой,Он очень ученый дядя — и все-таки он дурак!

Как он самодовольно пророчит тебе победу!Пятнадцать прозрачных капель он в склянку твою нальет.«Пять капель перед обедом, пять капель после обеда —И всё как рукой снимает! Пляшите опять фокстрот!»

Так, значит, сын не увидит, как флаг над Советом вьется?Как в школе Первого мая ребята пляшут гурьбой?Послушай, а что ты скажешь, если он будет Моцарт,Этот не живший мальчик, вытравленный тобой?

Послушай, а если ночью вдруг он тебе приснится,Приснится и так заплачет, что вся захолонешь ты,Что жалко взмахнут в испуге подкрашенные ресницыИ волосы разовьются, старательно завиты,

Что хлынут горькие слезы и начисто смоют краску,Хорошую, прочную краску с темных твоих ресниц?..Помнишь, ведь мы читали, как в старой английской сказкеК охотнику приходили души убитых птиц.

А вдруг, несмотря на капли мудрых гомеопатов,Непрошеной новой жизни не оборвется нить!Как ты его поцелуешь? Забудешь ли, что когда-тоЭтою же рукою старалась его убить?

Кудрявых волос, как прежде, туман золотой клубится,Глазок исподлобья смотрит лукавый и голубой.Пускай за это не судят, но тот, кто убил, — убийца.Скажу тебе правду: ночью мне страшно вдвоем с тобой!

20. СКАЗКА ПРО БЕЛУЮ ВЕДМЕДЬ И ПРО ШМИДТОВУ БОРОДУ