Федор Тютчев - Том 4. Письма 1820-1849 Страница 14

Quant à moi, grâce à la modestie du mode que j’ai choisi pour faire ma course de courrier, je suis parvenu à ne dépenser que cent ducats. Il m’en reste encore deux cents. Cet argent doit me suffire pour faire arriver à Turin et me mettre en mesure d’attraper le bout de l’année.

Nous voilà de nouveau dans les lettres. Est-il vrai qu’il y a trois semaines à peine j’étais auprès de vous. Ou bien n’était-ce qu’un rêve. Puissé-je bientôt m’endormir. Adieu, cher papa, adieu, chère maman, embrassez de ma part Dorothée et son enfant et dites mille amitiés à son mari. T. T.

Мюнхен. 29 августа/10 сентября 1837

Прежде всего позвольте мне поблагодарить вас, любезнейшие папинька и маминька, за добрые известия о Дашиньке. Надеюсь, что к моменту получения этого письма она уже совсем поправится и будет на ногах. Вот, благодарение Богу, одной большой заботой меньше. Пусть милый племянник растет и развивается! Я приехал сюда 6-го нового стиля. Как видите, в качестве курьера я не выказал чрезмерной поспешности, но, принимая во внимание посылку, которую я вез, большая скорость обошлась бы мне вдвое дороже и была бы великой глупостью. Поэтому, начиная с самого Любека, я почти постоянно пользовался дилижансом. По приезде сюда я застал здесь одно из самых блестящих собраний принцев и принцесс. Имена и подробности вы можете найти в газетах. Это блестящее собрание, которое проводит несколько дней в Мюнхене, а затем переносится в Тегернзее, едва не было омрачено ужасным случаем. Недавно король баварский, королева, его жена, и вдовствующая императрица австрийская*, катаясь в коляске по горам Берхтесгадена, чуть было не упали в пропасть 80 футов глубиной. Едва успели обрезать постромки. Три лошади сорвались и погибли.

Что касается мюнхенского общества, я нашел лишь кое-какие остатки его. Один только дипломатический корпус в полном составе. Северин, который все еще обитает за городом и пока весьма мало освоился с местными жителями, чрезвычайно любезно принял меня. На днях я обедал у него с Гречем, с которым очень рад был познакомиться; превосходный человек, горячий патриот и большой говорун*. Я должен был бы обедать у него и сегодня, если бы не приглашение от вдовствующей королевы.

Мальтиц отсутствует, но я надеюсь, что он не замедлит вернуться.

В вашем письме вы говорите мне про холеру. И не думайте о ней, пожалуйста. Во-первых, ее нет в Турине, и, судя по его местоположению, даже невероятно, чтобы она туда попала. А затем, обещаю вам, в случае если услышу, что она там появилась, отсрочить свой отъезд туда*, что можно устроить без больших затруднений. Я увижу, как мне быть, проезжая через Швейцарию, куда рассчитываю отправиться на этих днях повидаться с Потемкиным, он находится там в настоящий момент и пробудет там, вероятно, некоторое время ввиду того, что в Риме холера свирепствует со страшной силой. Судя по последним известиям, болезнь перебросилась во Флоренцию. Что касается Генуи, то там были лишь единичные случаи.

Что тревожит меня гораздо более, нежели итальянская холера, это тиф, свирепствующий в Варшаве. Надеюсь, что Николушка не откажется от своего намерения навестить вас в Петербурге, а раз он будет с вами, сделайте милость, удержите его при себе до тех пор, пока его поездка в Варшаву не станет совершенно безопасной. О, проклятые расстояния!..

Я только что написал длинное письмо жене*. Признаюсь вам, ее путешествие очень меня озабочивает и беспокоит. Я написал ей, что вижу серьезные препятствия тому, чтобы ей предпринимать поездку в это время года и при существующих условиях. Я не буду повторять здесь всех доводов, кои я привожу ей в моем письме. Это было бы слишком длинно. К тому же, говоря с вами, она вам их сообщит. Во-первых, я очень боюсь, что путешествие будет утомительно для ее здоровья, оно стало с некоторых пор вовсе не крепким, и для того, чтобы немного поправиться, она очень нуждается в нескольких месяцах отдыха и спокойствия, тогда как новые усилия и новые треволнения окончательно подорвут ее здоровье.

Далее, не имея возможности сделать точный расчет времени при таких огромных расстояниях, я очень боюсь, что, прибыв в Мюнхен, она будет задержана там какими-нибудь препятствиями, а промедления нескольких дней достаточно, чтобы все путешествие нарушилось. И ей придется провести зиму в Германии, что будет очень тягостно для нее, очень неприятно для меня и доставит значительные неудобства обоим. К тому же, чтобы с ее приездом в Турин мы не окунулись в новые заботы, нам необходимо получить от министерства, с помощью Амалии Крюденер, средства на устройство помещения. Это условие крайне важно. Ибо если денежные затруднения — бедствие везде и всегда, они во сто раз нестерпимее в стране, где оказываешься совершенно чужим, и в обществе, в коем не можешь рассчитывать найти какую-либо поддержку.

Вот некоторые из причин, которые я ей изложил… Я желаю, я требую от нее, чтобы, серьезно взвесив и обдумав их, она приняла решение вполне свободное и добровольное. Ибо она одна может судить о том, что следует предпринять, так как ей одной до мелочей известно наше положение. Я знаю, что решение провести зиму в Петербурге также имеет свои неудобства. Не говоря уже о разлуке, дороговизна жизни там такова, что предоставляемого ей моего жалованья едва хватит на жизнь, даже если она будет всячески ограничивать себя. Может статься, его хватило бы, если бы квартира была оплачена. Словом, среди всех этих сложностей одно меня ободряет и придает мне немного столь необходимого мне спокойствия, — это уверенность, что какое бы решение она ни приняла, останется она или уедет, ваша поддержка и ваша любовь будут с ней при любых обстоятельствах.

Что до меня, то благодаря скромному способу передвижения, который я избрал для своей курьерской поездки, мне удалось израсходовать всего сто дукатов. У меня остается еще двести. Этих денег должно хватить для того, чтобы приехать в Турин и дотянуть до конца года.

Вот мы опять обречены на переписку. Правда ли, что едва три недели тому назад я был с вами? Или это был только сон? — Если бы я мог поскорее заснуть опять! — Простите, любезнейший папинька, простите, любезнейшая маминька, поцелуйте за меня Дашиньку и ее ребенка и передайте самый сердечный привет ее мужу. Ф. Т.

Тютчевым И. Н. и Е. Л., 1/13 ноября 1837*

Turin. Ce 1/13 nov<em>bre 1837

Chers papa et maman. Vous devez, je suppose, avoir reçu à l’heure qu’il est la première lettre que je vous ai écrite d’ici* et j’espère que cette lettre vous aura complètement tranquillisé sur mon compte. Encore une fois pardon des inquiétudes que j’ai pu vous avoir causées. Me voilà depuis bientôt un mois à Turin, et ce temps a suffi pour me permettre de me former une opinion probablement définitive sur son compte. — Comme poste, comme service, comme gagne-pain, en un mot, Turin est certainement un des meilleurs postes qu’il y ait. D’abord, pour ce qui est des affaires il n’y en a pas. Obrescoff est vis-à-vis de moi d’une amabilité qui ne laisse rien à désirer — et pour ce rapport je ne saurais lui faire une réparation assez éclatante des préventions que j’avais commis contre lui sur la foi de la médisance publique. Le traitement de la place sans être considérable est pourtant de 8000 roubles. Et quant aux prix d’ici, ils sont tels qu’avec le double de cette somme un ménage à la rigueur peut se tirer d’affaire. De plus, j’ai pour l’automne prochain la perspective de rester ch<argé> d’aff<aire>s pendant une année entière. Voilà le bon côté de la chose. Mais ensuite, comme séjour, comptez que Turin est un des plus tristes et des plus maussades que le bon Dieu ait créés. Nulle société. Le corps diplomatique, peu nombreux, peu uni, est, en dépit de toutes les avances, complètement isolé des indigènes. Aussi y est-il peu d’employés diplomatiques qui ne se considèrent ici comme en exil. Obrescoff, p<ar> ex<emple>, qui après cinq ans de résidence et malgré ses excellents dîners et ses trois bals par semaine dans la saison — et sa jolie femme — n’est pas parvenu à attirer assez de monde pour s’assurer une partie de whist. Et il en est de même de tous ses collègues. En un mot, comme société et comme sociabilité Turin est de tout point le contre-pied de Munich. Mais encore une fois, c’est peut-être la manière la plus commode de gagner 8000 r<oubles> par an.

Ce matin, au moment où j’écrivais ceci, un homme est entré dans ma chambre qui m’a remis de votre part un paquet de livres russes et votre lettre du 24 septembre. Grand merci pour l’un et pour l’autre. Quant aux inquiétudes exprimées dans votre lettre sur mon arrivée tardive à Turin, je crois déjà vous avoir suffisamment rassurés à ce sujet.

Maintenant laissez-moi vous parler de ce qui me préoccupe à l’exclusion de toute autre chose au monde, et cela, je puis bien le dire avec vérité à chaque instant de la journée. C’est de ma femme que je veux vous parler. J’ai appris par une lettre que j’ai reçue d’elle il y a une dizaine de jours sa résolution définitive de passer l’hiver à Pétersbourg. Certes, c’était là pour elle, aussi bien que pour moi, une dure, bien dure nécessité, plus dure et plus cruelle, que moi, je ne puis le dire, ni que qui que ce soit au monde peut l’imaginer. Mais il n’y avait pas à balancer. Il y aurait la folie évidente, faible de santé, comme elle est, et avec trois enfants sur les bras, d’entreprendre un pareil voyage dans cette saison. Elle a donc bien fait de rester. Je l’approuve et remercie tous ceux qui le lui ont conseillé. Maintenant, pour ce qui me concerne, il n’y a qu’une seule chose qui puisse adoucir un peu pour moi l’amertume de la séparation. C’est la certitude de la savoir à Pétersbourg le moins mal possible. C’est pourquoi, chers papa et maman, je vous la recommande encore une fois et cela avec les plus vives instances. Il serait inutile de chercher à vous expliquer de quelle nature sont mes sentiments pour elle. Elle les connaît et cela suffit. Laissez-moi vous dire seulement ceci: c’est que le moindre petit bien qui lui sera fait, aura cent fois plus de valeur à mes yeux que les plus grandes faveurs perpétuelles qui pourraient m’être accordées. Voilà ce que j’ai décidé relativement à son entretien pour le temps qu’elle a à passer à P<étersbourg>, et je vous saurai un gré infini si vous consentez à y souscrire…