Алексей Недогонов - Дорога моей земли Страница 14

Источник

В задумчивых книжных палатах,в горах перечитанных книг,в изысканных фразах крылатыхискал я кастальский родник.

На откуп жрецам и поэтамя отдал и сон и досуг…И честное слово, об этомя вспомнил в движенье на юг.

Когда мы границу тараномпрошиблии вышли на Прут,когда мы пошли по Балканами вдруг изменили маршрут, —в мозгу осторожные сверла:«Мне в Греции Джон — не родня,мне танковый корпус — по горло,чтоб выйти к Парнасу в полдня…»

Но рушились мифы Элладыс легендой своею седой,когда штурмовые отрядыза четверо сутокосадыне видели фляги с водой.

Я вышвырнул к чертовой тетебожественный этот родник.Поэт, отупевший в пехоте,к протокам и лужам привык,к болотам с кобылой издохшей,с зеленою мухой смертей…

Вода этав жажде оглохшейКасталии всякой святей.

Я пил эту воду на юге,веселый,струящийся звон,а в эту минуту в испугеглаза прикрывал Аполлон.

Москва, 1944 г.

Болгарский берег

У моря — в центре Варны — скверик,газон под пламенем глициний.Бессонный горизонт и берег —условные разрывы линий.

Не искушения величье,а добродушие с приветом:в коротком платьице момиче[3]на берегу стоит с букетом.

А он, такой неосторожный,с взъерошенными волосами,глядит на противоположныйпочти орлиными глазами.

И сам не верит он, что в шумечужих береговых свиданийего душа плывет в Батумиморским путем воспоминаний.

Плывет… И вот аджарский берег,и девушка в беретке синей,и тот же — бомбой взрытый — скверикв огне магнолий и глициний.

Болгария, 1945 г.

Такая любовь

Президенты, как бабочки, вымирали,слонялись консулы не у дел,цыганки о расставаниях врали,а шар земной летел и гудел.

На нем города динамитом сносили.Сходились —                     удар в удар —под огнем.Россия ценою великих усилийтерпела, любила, сражалась на нем.

От рева пушек тряслась планета;в долинах боя — трава в крови…Окопы от Дона к Дунаю — этокоординаты моей любви.

Четыре года большой разлуки,семь государств на моем пути.Ты понимаешь, что значит мукив годы разлуки перенести?

Не зря, знать, живя и мучась войною,мы, помня друг друга,клялись тайком —дружить, как берег дружит с волною,как стих со звездою,как Пушкин с весною,как пуля с несчастьем,пчела с цветком.

В муках неведений, противоречий,терпенья и слез не беря взаймы,мы жили мечтою о скорой встрече,и — видишь? — все-таки встретились мы.

Твои сомненья напрасны были:пройдут, мол, годы — любви не быть…Мы не за тем в атаки ходили,чтобы, вернувшись, вас разлюбить.

Вот моя клятва тебе, зазноба,ты ей душою внемли, молю:любят на свете до крышки гроба,а яи в могиле не разлюблю.

Констанца, 1945 г.

Переправа Дунафёльдвара

Переправа Дунафёльдварав двух минутах,в трехстах шагах.

Древний дом лесника-мадьяраот бомбежек —в черных снегах.Под убогим,но прочным кровомтрех колен родовых старожил,словно ворон в дупле дубовом, —венгр-хозяин в том доме жил.

Он сидел у окна в волненье,дни и ночине спал, не ел,он в каком-то страшном мученьевсе на правый берег смотрел…

Отдыхали у старца в домепервый раз за четыре дняв теплой дреме,в глухой истомеприкорнувшие на соломеи курящие у огняпарни, видевшие тревоги,люди Волги и Ангары.Ледяные живые богикрепко спали, раскинув ноги;часовой стоял на порогев шубе инея и махры.

…До проклятья,до огорченья(водяного, что ль, колдовство?),трижды мост срывало теченье,трижды в день наводили его.

Сколько раз разрывы сверкали,оглушая гневный Дунай!В километре —по вертикали —от Дуная передний край.Самый жаркий участок фронта!

Каждый часнад проклятой водоймноготрубный рев мастодонта —скоротечный воздушный бой.

Каждый часв тревоге щемящеймы следили: не сбит ли мост?Каждый часв высоте гремящейпоединки крестов и звезд.

А внизу, на воде, под ветрáми,и не думали о беде:понтонеры с бревном,с досками,с автогенами,со скобами,с ледяными, как сталь, рукамидюйм за дюймомшли по воде.

На плацдарме дыра сквозная,и заткнуть ее — нет земли;танки вражьирвались к Дунаю,понтонеры навстречу шли.Шли с таранною переправойпод огнемв чугунном снегу…Полыхали костры на правоможидающем берегу.

А в дому,у окна,в молчанье —словно втиснуто на века —бородатое изваяньеколдовавшего лесника.

И когда стволы,и колеса,и московские башмакиразноскрипно,разноголосоиз укрытий сошли с откоса,поднял к небу лесник зрачки,и, как будто стряхнув усталость,он чело осенил перстом:половина еще осталасьмилой Венгрии за мостом…

…Не забуду я,не забуду,помнить дó смерти мне дано:танки, рвавшиеся за Буду,к Эстергому,на Комарно,интендантскую лихорадкусо снабжением на бегу,и саратовскую трехрядкув Будафоке,на берегу,и немецкого контрударабронированные толчкик переправе Дунафёльдвара —в направленье Дунай-реки,поредевшие наши роты,наши танковые полки,их внезапные поворотыи стремительные броски.

Не забуду яберег правыйи уральского «ястребка»над тревожною переправойи бессонницей лесника.

Венгрия, г. Дунавече, 1945 г.

Висонтлааташра,[4] капитан!

Есть такая песенка в Унгарии,пели в дни войныееодну(с грустью провожают очи кариекапитана-венгра на войну).

Кружится пластинка патефонная —веры и заклятья талисман,напевает женщина влюбленная:— Висонтлааташра, капитан!

Дни и ночи та пластинка кружится —хриплое эстрадное былье —скорбная хозяйка домаЖужицакаждый вечер слушает ее.

Кончится круженье патефонное —бой стенных,полночныйзимний час, —вновь заводит женщина бессоннаявсе одну и ту ж,в который раз!

…От карпатского селенья Клаури —через Будапештна Сомбатель —над землею этойв белом траурекружится гигантская метель.

Сумасшедшая пластинка кружится,кажется,что к Дону сквозь туманв этот час выходит в черном Жужица:— Висонтлааташра, капитан!..

Мы над скорбью женщины не охали,не вздыхалилживым холодком,спусковыми у виска не грохали,в двери не стучали кулаком.

Мы ей отвечали состраданием,мы щадили ту слезу в глазах,что зовется вдовьим заклинаниемна кровавых всех материках.

Венгрия, 1945 г.

Венское шоссе

Связисты молча тянут линию —бессонные друзья пехотные.И рядом — с дымом цвета инея —в ярках земли костры походные.

И видно сквозь костров дыхание,сквозь легкий огонек березовый:столбы срезает расстояниеза горизонтом в дымке розовой.

Две бровки у подъема сужены.Здесь, оглушая гнезда плотные,как будто кашляют — простужены —крутые зевы минометные.

Здесь, на Дунае, как на Одере,над прусским полем поражения,ревут орудия до одури,нацеленные на движение.

И верится душой усталою,бессонницею ожидания,что вон за теми переваламиуже не выстрелит Германия.

И ляжет на траву, что ранена,оружье, тишину убившее,к ногам уставшего волжанина,покорное, уже остывшее.

Предчувствие! С его горением,с его неодолимой жаждоюидет пехота в наступление,сверяя с сердцем пулю каждую.

И нам идти с тобою веленов бои, где в стане неприятелейпространство гулкое простреленопрямой наводкой указателей.

Венгрия, г. Сомбатель, 1945 г.

Песня