На стихи не навесишь замки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова Страница 14

красная на груди алеет роза,

на спине капризнейшая мимоза,

на рукавчике сирень смешная,

а на подоле астрища злая!

Я веночек сотку из ромашек.

А знаете, ведь нету краше

жёлтого, как солнце, одувана

и пуха его белого. Ивану

я рубаху разошью васильками:

бегай, бегай, Иваша, за нами!

Беги, беги, Иван, не споткнись —

во всех баб за раз не влюбись,

а влюбись в меня скорей, Иваша;

разве зря я, швея-вышиваша,

васильки тебе вышивала,

да на подоле астрища злая

просто так ко мне прицепилась?

И зачем в дурака я влюбилась?

А цветов мне не надо ваших!

Я сама швея-вышиваша!

Расскажу, как живу я в лесу

Расскажи, как живётся тебе в лесу?

— По верёвочной лесенке тихо иду,

но иду я так тихо,

что кружащее лихо

охраняет меня от зла.

Так шла я и шла,

пока не пришла к избушке,

а в избушке сидит старушка

печь поговорками топит

и загадочно смотрит:

— Суждено тебе, дочь, влюбиться

в двух мужчин сразу, и злится

они поначалу будут,

а потом обиды забудут.

— А дальше что, родная?

«Дальше судьба плохая

у одного из них.

Вот второй то тебе и жених!»

А сама улыбается,

ей старухе не мается,

ей старухе не горбится.

Я стою, мне коробится:

— Как же так? «Так бывает,

в общем, не полегчает

твоё сердце с первым,

ох, нехороший он!

Зато со вторым всё сложится,

всё сложится, всё получится,

к старости вы подружитесь.»

— А до старости жить я с кем буду?

Махнула старушка рукой: «Забудешь

с кем маялась, о чём печалилась,

всё, всё забудешь.

А как жених тебя твой обнимет,

так лихо твоё и сгинет!»

Я по верёвочной лесенке тихо пошла,

в деревеньку одну забрела.

С лихом я долго дружила,

слова бабушки той забыла,

а как влюбилась в двух разом,

так и вспомнила сразу.

И лет мне было немало,

я была уже мамой,

лучшей кому-то подругой,

печку топила вьюгой

да стихи сочиняла

о том, что старуха злая —

это и есть судьба.

А замуж? Нет, не пошла.

Песня плакательная про Любашу

Как играла на дудочке

наша девочка Любочка,

наша девочка Любочка

играла на дудочке,

а за девочкой Любочкой

журавли да цапли,

и росинки капали.

«День, день, дребедень

(пела, пела дудочка

в руках, губах у Любочки)

дзень-дзень!»

Через пень,

через пень и кочку.

— Ах ты, наша дочка,

куда ж ты побежала,

куда, куда позвала

журавлей да цапель?

— Я, отец, на паперть,

я, маманька, в монастырь,

мне бел свет уже не мил!

Пойдёт Люба умирать, умирать,

позабыв отца и мать,

а за нею журавли, журавли

всё: «Курлы, курлы, курлы.»

А за нею цапли:

«Не хотим на паперть,

не хотим в монастырь,

Люба, Люба, не ходи!»

Люба, Люба, Любушка

девушка голубушка,

брось проклятую дуду,

а то я с тобой пойду

в монастырь, на паперть.

Будет папа плакать,

начнёт мать по мне рыдать,

завалившись на кровать.

Не ходите вы туды,

куды богу нет пути,

куда нету ходу

даже пешеходу,

пешеходу смелому,

судьбу который делает

само-само-самостоятельно!

Какая у нас плакательная

песня получается.

Терпение кончается

у нашего народа:

— Иди за пешехода

ты, Любаша, замуж —

тридцать лет, пора уж!

Я водолей

Ах, была бы Водолеем!

Ходила б я с ковшичком,

ходила с кувшинчиком,

поливала б водой

весь мир молодой,

весь мир молодой неустоявшийся,

зыбкий мир, не утрясшийся.

После войн земля отдохнувшая

прорастала травой, прикорнувшая,

травой прорастала,

цветами расцветала,

сама себе радовалась.

Поливала б я водой, рыдала:

вы простите меня реки Ямала,

за то что я озорую,

водицу с колодца ворую

и лью на землю. Рисует

картину весёлый художник —

самый промозглый дождик.

На этой картине я

хороша, как сама весна —

красивая, молодая

и очень, очень большая:

большая, как мир, как природа,

как солнечная погода,

как ветер буйный и смелый!

Рисуй, художник умелый,

а я припаду к ручью,

сяду, вставать не хочу.

Вода прекрасна! Любуюсь.

Почему я ни с кем не целуюсь?

Журчи ручей да воду лей.

Как жаль, что я не Водолей!

Лесная царевна

Плакала царевна

горькими слезами,

думала всю жизнь ей

тёмными лесами

жить-поживать

да добро не наживать:

со зверьём лесным целоваться,

с медведями злыми обниматься

во терему высоком

на севере глубоком.

Ты пожди, царевна, подожди,

до тебя доходят дожди,

тебя сладко греют снега.

О тебе стих слагаю и я.

Приедет к тебе разлюбезный,

полем прискачет и лесом,

в терем высокий войдёт

и с собой далеко увезёт.

Привезёт в родную деревню,

познакомит с бабами, с селью;

в работу впряжёт, пойдёшь:

пашня, посев и рожь!

Чего же ты плачешь, дивчина:

жизнь на миру — кручина?

А в лесу одиноко, но праздно.

Тогда плюнь и устраивай праздник:

Белки, лисицы и волки,

подбегайте все к нашей ёлке

и выстраивайтесь в хоровод,

ведь в лесу только жизнь и живёт!

Я птица вешняя

Я птица гордая, я птица вешняя,

смелая птица, нездешняя;

летала, летала, летала,

а налетавшись, устала,

присела и причитаю:

«Притомилась, не летаю,

и головушка болит».

Слышу я, как говорит

тетерев тетеревихе:

— Птица вешняя купчиха

налетела на наш лес,

надо подлую известь!

Лети-ка ты за вороном,

и я в четыре стороны

за птицами синицами,

пущай её позаклюют,

ишь, разгорланилася тут!

Я птица гордая, птица вешняя

не боюсь ни воронья,

ни синицы, воробья.

Поднялась на крыло

и врагам лесным назло

улетела в другой лес.

Пусть самих себя известь

собирается братва.

Вот такие труля-ля!

Как живётся тебе с кошкой

«Скажи, как живётся вам с кошкой?»

Хорошо, понемножку,

спокойно.

Покойно в лесу и вольно,

вольно не от того что долы,

а потому что горе

нас стороной обходит.

К хатке лишь зверь подходит,

зверь дикий из чащи

всё чаще и чаще.

И от него спасает

лишь кот, который моргает

уж очень зловеще

и зверю кощея мерещит!

А когда опускается ночь,

кот байки поведать не прочь.

Я слушаю и засыпаю,

а заснув, улетаю

и лечу далеко, далеко,

туда где жить нелегко,

прямо в город большой Москву.

Смотрю на людей, молчу

и хочется мне обратно

в лес, к коту своему и хатке:

туда где тепло и спокойно,

где деревья да воздух вольный,

где жизнь размерена и циклична —

зациклена на мне лично

и немножко на моей кошке.

Это понять не сложно.