Ольга Берггольц - Стихи Страница 15

Ноябрь 1952 г.

Песня о «Ване-коммунисте»

Памяти

Всеволода Вишневского,

служившего пулеметчиком на

«Ване-коммунисте» в 1918 году.

Был он складный волжский пароходик,рядовой царицынский бурлак,В ураган семнадцатого годасразу поднял большевистский флаг.

И когда на волжские откосызащищать новорожденный мирприбыли кронштадтские матросы, —приглянулся им лихой буксир.

И проходит срок совсем недолгий, —тот буксир — храбрей команды нет!флагманом флотилии на Волгеназначает Реввоенсовет.

Выбирали флагману названье, —дважды гимн исполнил гармонист.Дали имя ласковое — Ваня,уточнив партийность: коммунист.

«Ваня» был во всем слуга народа,свято Революции служил.«Ваня» в легендарные походыволжскую флотилию водил.

А страна истерзана врагами…И пришел, пришел момент такой, —у деревни Пьяный Бор на Камефлагман в одиночку принял бой…

…Ой ты, красное, родное знамя,над рекой на миг один склонись:у деревни Пьяный Бор на Каметонет, тонет «Ваня-коммунист».

Он лежал на дне четыре года,но когда оправилась страна, —«Ваня-коммунист», слуга народа,поднят был торжественно со дна.

Дышит Родина трудом и миром,и по милой Волге вверх и вниздевятнадцать лет простым буксиромходит, ходит «Ваня-коммунист».

Тянет грузы — все, что поручают,работящ, прилежен, голосист…Люди понемножку забывают,чем он славен — «Ваня-коммунист».

Только взглянут — что за пароходик,с виду старомоден, неказист?Точно все еще в кожанке ходитбывший флагман «Ваня-коммунист».

Он живет — не тужит, воду роет,многих непрославленных скромней, —вплоть до августа сорок второго,вплоть до грозных сталинградских дней.

Дни огня, страдания и славы,ливни бомб, и скрежет их, и свист…И становится на переправустарый флагман — «Ваня-коммунист».

Из пылающего Сталинградаон вывозит женщин и ребят,а гранаты, мины и снарядытащит из-за Волги в Сталинград.

Так он ходит, ветеран «гражданки»,точно не был никогда убит,в комиссарской старенькой кожанке,лентой пулеметною обвит.

Так при выполнении заданья,беззаветен, всей душою чист,ночью от прямого попаданьяпогибает «Ваня-коммунист».

Тонет, тонет вновь — теперь навеки, —обе жизни вспомнив заодно,торжествуя, что родные рекиперейти врагам не суждено…

…Друг, не предавайся грустной думе!Ты вздохни над песней и скажи:«Ничего, что „Ваня“ дважды умер.Очень хорошо, что дважды жил!»

1953

Бабье лето

Есть время природы особого света,неяркого солнца, нежнейшего зноя.Оно называется   бабье летои в прелести спорит с самою весною.

Уже на лицо осторожно садитсялетучая, легкая паутина…Как звонко поют запоздалые птицы!Как пышно и грозно пылают куртины!

Давно отгремели могучие ливни,все отдано тихой и темною нивой…Все чаще от взгляда бываю счастливой,все реже и горше бываю ревнивой.

О мудрость щедрейшего бабьего лета,с отрадой тебя принимаю… И все же,любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?А рощи безмолвны, а звезды все строже…

Вот видишь — проходит пора звездопадаи, кажется, время навек разлучаться……А я лишь теперь понимаю, как надолюбить, и жалеть, и прощать, и   прощаться…

1956

Перед разлукой

Я все оставляю тебе при уходе:все лучшее   в каждом промчавшемся годе.Всю нежность былую,   всю верность былую,и краешек счастья, как знамя, целую:военному, грозному   вновь присягаю,с колена поднявшись, из рук отпускаю.

Уже не узнаем — ни ты и ни я —такого же счастья, владевшего нами.Но верю, что лучшая песня моянавек сбережет отслужившее знамя…

…Я ласточку тоже тебе оставляюиз первой, бесстрашно вернувшейся стаи, —блокадную нашу, под бедственной крышей.В свой час одинокий   ее ты услышишь…

А я забираю с собою все слезы,все наши утраты   удары,     угрозы,все наши смятенья,   все наши дерзанья,нелегкое наше, большое мужанье,не спетый над дочкой   напев колыбельный,задуманный ночью военной, метельной, —неспетый напев, — ты его не услышишь,он только со мною — ни громче, ни тише…

Прощай же, мой щедрый! Я крепко любила.Ты будешь богаче — я так поделила.

1956

Сибиринка

Я вернулась, миленький,на короткий срок,а в глазах — сибúринка,таежный огонек.

Тот, что мне высвечивал,темно-золотой,енисейским вечеромс той горы крутой.

Ты не сам ли, миленький,отпустил меня.Ты не ждал сибиринки —нового огня.

Руки мои жадныеты не удержал.Слова долгожданноготы мне не сказал…

Путь наш пройден-вымерен,как река Нева:ведь в глазах — сибиринка,и она права.

Сыплет дождик сыренький,дождик городской.…Не покинь, сибиринка,поздний праздник мой.

1959

Из писем с дороги

I. «Темный вечер легчайшей метелью увит…»

Темный вечер легчайшей метелью увит,волго-донская степь беспощадно бела…Вот когда я хочу говорить о любви,о бесстрашной, сжигающей душу дотла.

Я ее, как сейчас, никогда не звала.

Отыщи меня в этой февральской степи,в дебрях взрытой земли, между свай   эстакады.Если трудно со мной — ничего, потерпи.Я сама-то себе временами не рада.

Что мне делать, скажи, если сердце моеобвивает, глубоко впиваясь, колючка,и дозорная вышка над нею встает,и о штык часового терзаются низкие   тучи?

Так упрямо смотрю я в заветную даль,так хочу разглядеть я далекое, милое   солнце…Кровь и соль на глазах!Я смотрю на него сквозь большую   печаль,сквозь колючую мглу,   сквозь судьбу волгодонца…

Я хочу, чтоб хоть миг постоял ты со мнойу ночного костра — он огромный, трескучий   и жаркий,где строители греются тесной гурьбойи в огонь, неподвижные, смотрят овчарки.Нет, не дома, не возле ручного огня,только здесь я хочу говорить о любви.

Если помнишь меня, если понял меня,если любишь меня — позови, позови!Ожидаю тебя так, как моря в степиждет ему воздвигающий берегав ночь, когда окаянная вьюга свистит,и смерзаются губы, и душат снега;в ночь, когда костенеет от стужи земля —ни костры, ни железо ее не берут.Ненавидя ее, ни о чем не моля,как любовь беспощадным становится труд.

Здесь пройдет, озаряя пустыню, волна.Это все про любовь. Это только она.

II. «Я сердце свое никогда не щадила…»

Я сердце свое никогда не щадила:ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни   в страсти…Прости меня, милый. Что было, то было.Мне горько. И все-таки все это — счастье.

И то, что я страстно, горюче тоскую,и то, что, страшась небывалой напасти,на призрак, на малую тень негодую.Мне страшно… И все-таки все это — счастье.

Пускай эти слезы и это удушье,пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье:страшней всепрощенье. Страшней   равнодушье.Любовь не прощает. И все это — счастье.

Я знаю теперь, что она убивает,не ждет состраданья, не делится властью.Покуда прекрасна, покуда живая,покуда она не утеха, а счастье.

III. «…Пусть падают листки календаря…»