Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы Страница 15

Вновь я посетил

Мой хрусталик устал,не говоря уж о правой руке.Не читая с листа,я теперь ухожу налегкев те места, где судьбаинвалидом поёт в поездахи где вместо страховокбережёт нас родимый Госстрах.

Я устал, и хрусталик устал,и рука. Но когда я вернусь,меня ждут дорогие друзья:восемь Лен и Володь,Оля, выводок Ир.Словно трейном в Москвув парники наших зимних квартир.

Погостить до седин,выдыхая забытую жизнь,где играли навылет друг с другомодин за другим.Сколько зим напролёт!И знали лишь сторожа,как свежа одинокая ночь, как свежа,и как сладок отечествав лёгких клокочущий дым,и как сторож не спит никогда,сам собою храним,потому что один.

* * *

Над всей Испанией безоблачное небо.Век кончился. Осталось меньше года.Смысл жизни остаётся где-то слева,у дачного загадочного пруда.

Над всей Голландией плывут головки сыра,над пагодами домиков имбирных.Там сдобный запах дремлющего мира,он в перископе видится двухмерным.

Над всей Россией тучи ходят хмуро,и в магазинах «появилось сыра».Идут войска на зимние квартиры,и на броне ржавеет голубь мира.

Над всей Малаховкой летают девки круто,над зеленью прудов пристанционных.Внизу в шкафах с тоской звенит посуда,и мужики вздыхают исступлённо.

Над всем Китаем дождь идёт из риса,но в атмосфере не хватает сыра.По всей Евразии летает призрак мираподобием дощатого сортира.

Летит над США ширококрыло пиццас салями и, конечно, с сыром.За ней следит патрульная полицияс сознаньем веры, верности и силы.

В Канаде – там идут дожди косые,густые, как на площади Миусской,где сладковатый запах керосинастоит сто лет и продают сосиски.

Над Средиземноморьем голубоеразорвано пурпурно-серым взрывом.Фалафель там сражается с хурмою,сулаки бьются с хумусом и пловом,но, как всегда, нейтральны помидоры.

Над Гибралтаром вьётся истребитель,взлетевшая душа 6-го флота.В компьютере там есть предохранитель.Он нас предохраняет от ошибки,чтоб не пришлось начать всё это снова

и, встав с колен в той безымянной дельте,следить над головой за тенью птицы,парящей и рассеянной в полёте.Глядишь – и улетит, нас не заметив,к далёкой, нам неведомой границе.

Я, как всегда, один лечу безбожнонад океаном, беспредельно-снежным.Двойное виски ставлю осторожно.На стюардессу я гляжу безгрешно,как на заливы Северной Канады,и мир пульсирует на телепанораме.Так славно ощущать себя агентомАнтанты, в белой пробковой панаме,Джеймс-Бондом в лёгкой шапке-невидимке.

И, пролетев над Англией, как ангел,в Италии остаться у заливаслучайно и как будто по ошибке.И пить кампари, чтоб не опознали.

В вечернем баре девке в мини-юбкеслегка и бескорыстно улыбнутьсяс надеждой, чтобы, опознав,ещё налили.

* * *

Имперских зданий сталинская стать.Как будто мир на цыпочки привстатьпытается, к Свободе дотянуться.Но миром правит хладный лицедейи на ночь прочно закрывает остров.Бесплотный лёт судьбы, её прозрачный остоврастают в вечереющей воде.

И странно, что так хочется вернутьсяв обшарпанный обманом зал суда,где отделяет мутная слюдахолодной плёнкой мастерскую чувства.Благословенна эта пелена,верней, туман, в котором наши души,спасённые, предел судьбы нарушив,осознают, что горе от ума.

Благодарю за каждый мёртвый часосмысленно-пустого ожиданья.Но, видимо, никто не ожидаетеё, меня, да каждого из нас!

И как бы мне хотелось сна незнанья,как чашки кофе чёрного с утра.Где длятся чаепитий вечера?Где тянется табачный дух беседы?Всё это было будто бы вчера.Лет двадцать, а всё кажется,что в среду.

* * *

Когда остынет звук, когда остынет,когда луна осенний ножик вынети память виноватого найдёт,озимые, где слабых бьют навзлёт,замёрзнут наконец,и ночь закатом,печалью царственнойотметит этот холм, —там всё останется.И на затихший домсойдёт покой,и только запах бытаоставит след в душемолочно-мутный.

Там жившихслед простыли ставня, как бельмо,глядит на лессквозь пепельное утро.Но также в пустоту,в разбитое окно.

* * *

В погасшем бездонном зале – море немых голов,лишь два лица светятся, – Боже, спаси.Все затаились, ждут сокровенных слов.Но не дождёшься в сумерках, как ни проси.

Светятся лица их в пустой темноте,словно родное слово в сверхзвуковой сети,кто-то собрался спеть, но вовсе не те, не те.В этой молве таких губ в толпе не найти.

Свечи мерцают вслух, и стекленеет зал,горстью рябых монет звенят наобум.Я до того от стоячей воды устал,мне до предсердия сердце заполнил шум.

В этом зале мерцают две пары текучих глаз,две осаднённых души, заговоривших вхрип.Так постепенно светлел безнадежный зал.В эту ночь мне приснилась пара летучих губ.

Поэты в Нью-Йорке

Мне снился сон про нашу жизнь,и было жаль, что это только сон.

Там Гандельсман и Mандельштамнесли подержанный диван.

Там Пастернак переeзжал,и в Квинс ушёл вагон.

По парку, мокрая насквозь,бежала в неизвестность дочьозёрного царяи улыбалась вслед.

Тянулся с ярмарки народ,Блок шёл на обед.Вшит в добровольческий мундир,пустой жевал мундштук.

В ночи горел неоном сыр,звук был морозно-сух.

Машинская несла морковьсквозь стынущий Ньюаркпо бессарабице дворовпод временный кирпичный кров.

И было пусто, но светлоидти сквозь чуждый мрак.

Там месяц, словно уркаган,выл в атлантический туманна странный абрис звёзд.

Он безнадёжно пропадал,но, выпив, сжалилась судьба —он девой был спасён.

Безмолвен сумеречный дом.Алейник с Друком спят вдвоём,как только в детстве спят.

Во двор двенадцать негритятбегут, как свора октябрятбежит на Первомай.

Я спал и видел, что в окнена тёплом сумеречном днемерцал обычный рай.

Чужого не было лица.Потом я повстречал отца.Он что-то мне сказал.

И засмеялся, и просилпочаще заходитьна чай, на рюмку, на стихи,на дачный керосин.

А я проснулся, позабыв,что был совсем один.

Читал в кровати до утраночную книжку, пару глав,про то, как я не жил.

Над миром

Который год над городом висит промокший войлок.За горизонтом безнадёжно сушат порох.Молчит «Аврора». Медленный Гудзонтрепещет. Газолиновые волныщемящей дымкой улетают вдаль:

к Неве, Ньюфаундленду, за полярный круг,где шапкой термоядерного взрывасияние небес висит невыносимо.Новая Земля: мишень Хрущёва —непостижима в водородной гари.А с Ноева ковчега зырят твари,как экскурсанты с борта корабля.

Конец столетья. Ликованье душвольноотпущенниц решением ОВИРа.Зелёный мягкий пропуск на три мира,где гражданин, и всуе обиватель груш,свободен в выборе истории и сыра.

Открытый мир нас ждёт, разинув пасть,и мы готовы сладостно упастьв глухую ностальгию невозврата,к любым воротам, где нас больше нет.Дана одна лишь жизнь,в чём мы не виноваты.

Я – в аэропорту у дикого плаката«Air India» с гагаринской улыбкой,с тобой невстречи жду в конце эпохи зыбкой,невстречи жду с тобой,печален, счастлив, нем.

* * *