Михаил Лермонтов - Том 4. Поэмы 1835-1841 Страница 15

Тамбовская казначейша*

Играй, да не отыгрывайся.

Пускай слыву я старовером,Мне всё равно — я даже рад:Пишу Онегина размером;Пою, друзья, на старый лад.Прошу послушать эту сказку!Ее нежданую развязкуОдобрите, быть может, выСклоненьем легким головы.Обычай древний наблюдая,Мы благодетельным виномСтихи негладкие запьем,И пробегут они, хромая,За мирною своей семьейК реке забвенья на покой.

Тамбов на карте генеральнойКружком означен не всегда;Он прежде город был опальный*,Теперь же, право, хоть куда.Там есть три улицы прямые,И фонари и мостовые,Там два трактира есть, одинМосковский, а другой Берлин.Там есть еще четыре будки,При них два будочника есть;По форме отдают вам честь,И смена им два раза в сутки;· · ·Короче, славный городок.

Но скука, скука, боже правый,Гостит и там, как над Невой,Поит вас пресною отравой,Ласкает черствою рукой.И там есть чопорные франты,Неумолимые педанты,И там нет средства от глупцовИ музыкальных вечеров;И там есть дамы — просто чудо!Дианы строгие в чепцах,С отказом вечным на устах.При них нельзя подумать худо:В глазах греховное прочтут,И вас осудят, проклянут.

Вдруг оживился круг дворянский;Губернских дев нельзя узнать;Пришло известье: полк уланскийВ Тамбове будет зимовать.Уланы, ах! такие хваты…Полковник, верно, неженатый —А уж бригадный генерал,Конечно, даст блестящий бал.У матушек сверкнули взоры;Зато, несносные скупцы,Неумолимые отцыПришли в раздумье: сабли, шпорыБеда для крашеных полов…Так волновался весь Тамбов.

И вот однажды утром рано,В час лучший девственного сна,Когда сквозь пелену туманаЕдва проглядывает Цна*,Когда лишь куполы собораРоскошно золотит Аврора,И, тишины известный враг,Еще безмолвствовал кабак,· · ·· · ·Уланы справа по-шестиВступили в город; музыканты,Дремля на лошадях своих,Играли марш из Двух слепых.*

Услыша ласковое ржаньеЖеланных вороных коней,Чье сердце, полное вниманья,Тут не запрыгало сильней?Забыта жаркая перина…«Малашка, дура, Катерина,Скорее туфли и платок!Да где Иван? какой мешок!Два года ставни отворяют…»Вот ставни настежь. Целый домТрет стекла тусклые сукном —И любопытно пробегаютГлаза опухшие девицРяды суровых, пыльных лиц.

«Ах, посмотри сюда, кузина,Вот этот!» — «Где? майор?» — «О, нет!Как он хорош, а конь — картина,Да жаль, он, кажется, корнет…Как ловко, смело избочился…Поверишь ли, он мне приснился…Я после не могла уснуть…»И тут девическая грудьКосынку тихо поднимает —И разыгравшейся мечтойСлегка темнится взор живой.Но полк прошел. За ним мелькаетТолпа мальчишек городских,Немытых, шумных и босых.

Против гостинницы Московской,Притона буйных усачей,Жил некто господин Бобковской,Губернский старый казначей.Давно был дом его построен;Хотя невзрачен, но спокоен;Меж двух облупленных колоннДержался кое-как балкон.На кровле треснувшие доскиЗеленым мохом поросли;Зато пред окнами цвелиЧетыре стриженых березкиВзамен гардин и пышных стор,Невинной роскоши убор.

Хозяин был старик угрюмыйС огромной лысой головой.От юных лет с казенной суммойОн жил как с собственной казной.В пучинах сумрачных расчетаБлуждать была его охота,И потому он был игрок(Его единственный порок).Любил налево и направоОн в зимний вечер прометнуть,Четвертый куш перечеркнуть,Рутёркой понтирнуть со славой,И талью скверную поройЗапить Цимлянского струей.

Он был врагом трудов полезных,Трибун тамбовских удальцов,Гроза всех матушек уездныхИ воспитатель их сынков.Его краплёные колодыНе раз невинные доходыС индеек, масла и овсаВдруг пожирали в полчаса.Губернский врач, судья, исправник —Таков его всегдашний круг;Последний был делец и друг,И за столом такой забавник,Что казначейша иногдаСгорит, бывало, от стыда.

Я не поведал вам, читатель,Что казначей мой был женат.Благословил его создатель,Послав ему в супруге клад.Ее ценил он тысяч во сто,Хотя держал довольно простоИ не выписывал чепцовЕй из столичных городов.Предав ей таинства науки,Как бросить вздох иль томный взор,Чтоб легче влюбчивый понтёрНе разглядел проворной штуки,Меж тем догадливый старикС глаз не спускал ее на миг.

И впрямь Авдотья НиколавнаБыла прелакомый кусок.Идет, бывало, гордо, плавно —Чуть тронет землю башмачок;В Тамбове не запомнят людиТакой высокой, полной груди:Бела как сахар, так нежна,Что жилка каждая видна.Казалося, для нежной страстиОна родилась. А глаза…Ну, что такое бирюза?Что небо? Впрочем я отчастиПоклонник голубых очейИ не гожусь в число судей.

А этот носик! эти губки,Два свежих розовых листка!А перламутровые зубки,А голос сладкий как мечта!Она картавя говорила,Нечисто Р произносила;Но этот маленький порокКто извинить бы в ней не мог?Любил трепать ее ланитыРазнежась старый казначей.Как жаль, что не было детейУ них! —· · ·—  —

Для большей ясности романаЗдесь объявить мне вам пора,Что страстно влюблена в уланаБыла одна ее сестра.Она, как должно, тайну этуОткрыла Дуне по секрету.Вам не случалось двух сестерЗамужних слышать разговор?О чем тут, боже справедливый,Не судят милые уста!О, русских нравов простота!Я, право, человек нелживый —А из-за ширмов раза дваТакие слышал я слова…

Итак тамбовская красоткаЦенить умела уж усы· · ·· · ·Что ж? знание ее сгубило!Один улан, повеса милый(Я вместе часто с ним бывал),В трактире номер занималОкно в окно с ее уборной.Он был мужчина в тридцать лет;Штабротмистр, строен как корнет;Взор пылкий, ус довольно черный:Короче, идеал девиц,Одно из славных русских лиц.

Он всё отцовское именьеЕще корнетом прокутил;С тех пор дарами провиденья,Как птица божия, он жил.Он спать, лежать привык; не ведать,Чем будет завтра пообедать.Шатаясь по Руси кругом,То на курьерских, то верхом,То полупьяным ремонтёром,То волокитой отпускным,Привык он к случаям таким,Что я бы сам почел их вздором,Когда бы все его словаХоть тень имели хвастовства.

Страстьми земными несмущаем,Он не терялся никогда.· · ·· · ·Бывало, в деле, под картечьюВсех рассмешит надутой речью,Гримасой, фарсой площадной,Иль неподдельной остротой.Шутя однажды после спораВсадил он другу пулю в лоб;Шутя и сам он лег бы в гроб,· · ·Порой, незлобен как дитя,Был добр и честен, но шутя.

Он не был тем, что волокитойУ нас привыкли называть;Он не ходил тропой избитой,Свой путь умея пролагать;Не делал страстных изъяснений,Не становился на колени;А несмотря на то, друзья,Счастливей был, чем вы и я.· · ·· · ·· · ·Таков-то был штабротмистр Гарин:По крайней мере мой портретБыл схож тому назад пять лет.

Спешил о редкостях ТамбоваОн у трактирщика узнать.Узнал не мало он смешного —Интриг секретных шесть иль пять;Узнал, невесты как богаты,Где свахи водятся иль сваты:Но занял более всегоМысль беспокойную егоРассказ о молодой соседке.Бедняжка! думает улан:Такой безжизненный болванИмеет право в этой клеткеТебя стеречь — и я, злодей,Не тронусь участью твоей?

К окну поспешно он садится,Надев персидский архалук;В устах его едва дымитсяУзорный бисерный чубук.На кудри мягкие надетаЕрмолка вишневого цветаС каймой и кистью золотой,Дар молдаванки молодой.Сидит и смотрит он прилежно…Вот, промелькнувши как во мгле,Обрисовался на стеклеГоловки милой профиль нежный;Вот будто стукнуло окно…Вот отворяется оно.

Еще безмолвен город сонный;На окнах блещет утра свет;Еще по улице мощенойНе раздается стук карет…Что ж казначейшу молодуюТак рано подняло? КакуюНазвать причину поверней?Уж не бессонница ль у ней?На ручку опершись головкой,Она вздыхает, а в рукеЧулок; но дело не в чулке —Заняться этим нам неловко…И если правду уж сказать —Ну кстати ль было б ей вязать!

Сначала взор ее прелестныйБродил по синим небесам,Потом склонился к поднебеснойИ вдруг… какой позор и срам!Напротив, у окна трактира,Сидит мужчина без мундира.Скорей, штабротмистр! ваш сертук!И поделом… окошко стук…И скрылось милое виденье.Конечно, добрые друзья,Такая грустная статьяНа вас навеяла б смущенье;Но я отдам улану честь —Он молвил: «Что ж? начало есть».

Два дня окно не отворялось.Он терпелив. На третий деньНа стеклах снова показаласьЕе пленительная тень;Тихонько рама заскрипела.Она с чулком к окну подсела.Но опытный заметил взглядЕе заботливый наряд.Своей удачею довольный,Он встал и вышел со двора —И не вернулся до утра.Потом, хоть было очень больно,Собрав запас душевных сил,Три дня к окну не подходил.

Но эта маленькая ссораИмела участь нежных ссор:Меж них завелся очень скороНемой, но внятный разговор.Язык любви, язык чудесный,Одной лишь юности известный,Кому, кто раз хоть был любим,Не стал ты языком родным?В минуту страстного волненьяКому хоть раз ты не помогБлиз милых уст, у милых ног?Кого под игом принужденья,В толпе завистливой и злой,Не спас ты, чудный и живой?

Скажу короче: в две неделиНаш Гарин твердо мог узнать,Когда она встает с постели,Пьет с мужем чай, идет гулять.Отправится ль она к обедне —Он в церкви верно не последний;К сырой колонне прислонясь,Стоит всё время не крестясь.Лучом краснеющей лампадыЕго лицо озарено:Как мрачно, холодно оно!А испытующие взглядыТо вдруг померкнут, то блестят —Проникнуть в грудь ее хотят.

Давно разрешено сомненье,Что любопытен нежный пол.Улан большое впечатленьеНа казначейшу произвелСвоею странностью. Конечно,Не надо было б мысли грешнойДорогу в сердце пролагать,Ее бояться и ласкать!· · ·· · ·· · ·Жизнь без любви такая скверность;А что, скажите, за предметДля страсти муж, который сед?

Но время шло. «Пора к развязке!»Так говорил любовник мой.«Вздыхают молча только в сказке,А я не сказочный герой».Раз входит, кланяясь пренизко,Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;Вам барин кланяться велел-с;Сам не приехал — много дел-с;Да приказал вас звать к обеду,А вечерком потанцовать.Он сам изволил так сказать».— «Ступай, скажи, что я приеду». —И в три часа, надев колет,Летит штабротмистр на обед.

Амфитрион был предводитель* —И в день рождения жены,Порядка ревностный блюститель,Созвал губернские чиныИ целый полк. Хотя бригадныйЗаставил ждать себя изрядноИ после целый день зевал,Но праздник в том не потерял.Он был устроен очень мило;В огромных вазах по столамСтояли яблоки для дам;А для мужчин в буфете былоЕще с утра принесеноВ больших трех ящиках вино.

Вперед под ручку с генеральшейПошел хозяин. Вот за столУселся от мужчин подальшеПрекрасный, но стыдливый пол —И дружно загремел с балкона,Средь утешительного звонаТарелок, ложек и ножей,Весь хор уланских трубачей:Обычай древний, но прекрасный;Он возбуждает аппетит,Порою кстати заглушитМеж двух соседей говор страстный —Но в наше время решено,Что всё старинное смешно.

Родов, обычаев боярскихТеперь и следу не ищи,И только на пирах гусарскихГремят, как прежде, трубачи.О, скоро ль мне придется сноваСидеть среди кружка родногоС бокалом влаги золотойПри звуках песни полковой!И скоро ль ментиков червонныхПриветный блеск увижу я,В тот серый час, когда заряНа строй гусаров полусонныхИ на бивак их у лескаБросает луч исподтишка!

С Авдотьей Николавной рядомСидел штабротмистр удалой —Впился в нее упрямым взглядом,Крутя усы одной рукой.Он видел, как в ней сердце билось…И вдруг — не знаю, как случилось —Ноги ее иль башмачкаКоснулся шпорой он слегка.Тут началися извиненья,И завязался разговор;Два комплимента, нежный взор —И уж дошло до изъясненья…Да, да — как честный офицер!Но казначейша — не пример.

Она, в ответ на нежный шопот,Немой восторг спеша сокрыть,Невинной дружбы тяжкий опытЕму решила предложить —Таков обычай деревенский!Помучить — способ самый женский.Но уж давно известна намЛюбовь друзей и дружба дам!Какое адское мученьеСидеть весь вечер tête-à-tête,[8]С красавицей в осьмнадцать лет· · ·· · ·· · ·

Вобще я мог в году последнемВ девицах наших городскихЗаметить страсть к воздушным бреднямИ мистицизму. Бойтесь их!Такая мудрая супруга,В часы любовного досуга,Вам вдруг захочет доказать,Что 2 и 3 совсем не пять;Иль, вместо пламенных лобзаний,Магнетизировать начнет —И счастлив муж, коли заснет!..Плоды подобных замечанийКонечно б мог не ведать мир,Но польза, польза мой кумир.

Я бал описывать не стану,Хоть это был блестящий бал.Весь вечер моему улануАмур прилежно помогал.Увы —Не веруют амуру ныне;Забыт любви волшебный царь;Давно остыл его алтарь!Но за столичным просвещеньемПровинциалы не спешат;· · ·

И сердце Дуни покорилось;Его сковал могучий взор…Ей дома целу ночь всё снилосьБряцанье сабли или шпор.Поутру, встав часу в девятом,Садится в шлафоре измятомОна за вечную канву —Всё тот же сон и наяву.По службе занят муж ревнивый,Она одна — разгул мечтам!Вдруг дверью стукнули. «Кто там?Андрюшка! Ах, тюлень ленивый!..»Вот чей-то шаг — и перед нейЯвился… только не Андрей.

Вы отгадаете, конечно,Кто этот гость нежданый был.Немного, может быть, поспешноЛюбовник смелый поступил;Но впрочем, взявши в рассмотреньеЕго минувшее терпеньеИ рассудив, легко поймешь,Зачем рискует молодежь.Кивнув легонько головою,Он к Дуне молча подошелИ на лицо ее навелВзор, отуманенный тоскою;Потом стал длинный ус крутить,Вздохнул, и начал говорить:

«Я вижу, вы меня не ждали —Прочесть легко из ваших глаз;Ах, вы еще не испытали,Что в страсти значит день, что час!Среди сердечного волненьяНет сил, нет власти, нет терпенья!Я здесь — на всё решился я…Тебе я предан… ты моя!Ни мелочные толки света,Ничто, ничто не страшно мне;Презренье светской болтовне —Иль я умру от пистолета…О, не пугайся, не дрожи;Ведь я любим — скажи, скажи!..»

И взор его притворно-скромный,Склоняясь к ней, то угасал,То, разгораясь страстью томной,Огнем сверкающим пылал.Бледна, в смущеньи оставаласьОна пред ним… Ему казалось,Что чрез минуту для негоЛюбви наступит торжество…Как вдруг внезапный и невольныйСтыд овладел ее душой —И, вспыхнув вся, она рукойТолкнула прочь его: «Довольно,Молчите — слышать не хочу!Оставите ль? я закричу!..»

Он смотрит: это не притворство,Не штуки — как ни говори —А просто женское упорство,Капризы — чорт их побери!И вот — о, верх всех унижений!Штабротмистр преклонил колениИ молит жалобно; как вдругДверь настежь — и в дверях супруг.Красотка: «ах!» Они взглянулиДруг другу сумрачно в глаза;Но молча разнеслась гроза,И Гарин вышел. Дома пулиИ пистолеты снарядил,Присел — и трубку закурил.

И через час ему приноситЗаписку грязную лакей.Что это? чудо! Нынче проситК себе на вистик казначей,Он именинник — будут гости…От удивления и злостиЧуть не задохся наш герой.Уж не обман ли тут какой?Весь день проводит он в волненье.Настал и вечер наконец.Глядит в окно: каков хитрец —Дом полон, что за освещенье!А всё засунуть — или нет? —В карман на случай пистолет.

Он входит в дом. Его встречаетОна сама, потупя взор.Вздох полновесный прерываетЕдва начатый разговор.О сцене утренней ни слова.Они друг другу чужды снова.Он о погоде говорит;Она «да-с, нет-с» и замолчит.Измучен тайною досадой,Идет он дальше в кабинет…Но здесь спешить нам нужды нет,Притом спешить нигде не надо.Итак позвольте отдохнуть,А там докончим как-нибудь.

Я жить спешил в былые годы,Искал волнений и тревог,Законы мудрые природыЯ безрассудно пренебрег.Что ж вышло? Право смех и жалость!Сковала душу мне усталость,А сожаленье день и ночьТвердит о прошлом. Чем помочь!Назад не возвратят усилья.Так в клетке молодой орел*,Глядя на горы и на дол,Напрасно не подъемлет крылья —Кровавой пищи не клюет,Сидит, молчит и смерти ждет.

Ужель исчез ты, возраст милый,Когда всё сердцу говорит,И бьется сердце с дивной силой,И мысль восторгами кипит?Не всё ж томиться бесполезноОрлу за клеткою железной:Он свой воздушный прежний путьЕще найдет когда-нибудь,Туда, где снегом и туманомОдеты темные скалы,Где гнезда вьют одни орлы,Где тучи бродят караваном!Там можно крылья развернутьНа вольный и роскошный путь!

Но есть всему конец на свете,И даже выспренним мечтам.Ну, к делу. Гарин в кабинете.О чудеса! Хозяин самЕго встречает с восхищеньем,Сажает, потчует вареньем,Несет шампанского стакан.«Иуда!» — мыслит мой улан.Толпа гостей теснилась шумноВокруг зеленого стола;Игра уж дельная была,И банк притом благоразумный.Его держал сам казначейДля облегчения друзей.

И так как господин БобковскийВеликим делом занят сам,То здесь блестящий круг тамбовскийПозвольте мне представить вам.Во-первых, господин советник,Блюститель нравов, мирный сплетник,—  ——  —А вот уездный предводитель,Весь спрятан в галстук, фрак до пят,Дискант, усы и мутный взгляд.А вот, спокойствия рачитель,Сидит и сам исправник — ноОб нем уж я сказал давно.

Вот, в полуфрачке, раздушенный,Времен новейших Митрофан,Нетесаный, недоученый,А уж безнравственный болван.Доверье полное имеяК игре и знанью казначея,Он понтирует, как велят —И этой чести очень рад.Еще тут были… но довольно,Читатель милый, будет с вас.И так несвязный мой рассказ,Перу покорствуя невольноИ своенравию чернил,Бог знает, чем я испестрил.

Пошла игра. Один, бледнея,Рвал карты, вскрикивал; другой,Поверить проигрыш не смея,Сидел с поникшей головой.Иные, при удачной талье,Стаканы шумно наливалиИ чокались. Но банкометБыл нем и мрачен. Хладный потПо гладкой лысине струился.Он всё проигрывал дотла.В ушах его дана, взялаТак и звучали. Он взбесился —И проиграл свой старый дом,И всё, что в нем или при нем.

Он проиграл коляску, дрожки,Трех лошадей, два хомута,Всю мебель, женины сережки,Короче — всё, всё дочиста.Отчаянья и злости полный,Сидел он бледный и безмолвный.Уж было заполночь. ТрещаОдна погасла уж свеча.Свет утра синевато-бледныйВдоль по туманным небесамСкользил. Уж многим игрокамСон прогулять казалось вредно,Как вдруг, очнувшись, казначейВниманья просит у гостей.

И просит важно позволеньяЛишь талью прометнуть одну,Но с тем, чтоб отыграть именье,Иль «проиграть уж и жену».О страх! о ужас! о злодейство!И как доныне казначействоЕще терпеть его могло!Всех будто варом обожгло.Улан один прехладнокровноК нему подходит. «Очень рад, —Он говорит, — пускай шумят,Мы дело кончим полюбовно,Но только чур не плутовать —Иначе вам не сдобровать!»

Теперь кружок понтёров праздныхВообразить прошу я вас,Цвета их лиц разнообразных,Блистанье их очков и глаз,Потом усастого героя,Который понтирует стоя;Против него меж двух свечейОгромный лоб, седых кудрейПокрытый редкими клочками,Улыбкой вытянутый ротИ две руки с колодой — вотИ вся картина перед вами,Когда прибавим вдалекеЖену на креслах в уголке.

Что в ней тогда происходило —Я не берусь вам объяснить;Ее лицо изобразилоТак много мук, что, может быть,Когда бы вы их разгадали,Вы поневоле б зарыдали.Но пусть участия слезаНе отуманит вам глаза:Смешно участье в человеке,Который жил и знает свет.Рассказы вымышленных бедВ чувствительном прошедшем векеНе мало проливали слез…Кто ж в этом выиграл — вопрос?

Недолго битва продолжалась;Улан отчаянно играл;Над стариком судьба смеялась —И жребий выпал… час настал…Тогда Авдотья Николавна,Встав с кресел, медленно и плавноК столу в молчаньи подошла —Но только цвет ее челаБыл страшно бледен. ОбомлелаТолпа. Все ждут чего-нибудь —Упреков, жалоб, слез… Ничуть!Она на мужа посмотрелаИ бросила ему в лицоСвое венчальное кольцо —

И в обморок. Ее в охапкуСхватив — с добычей дорогой,Забыв расчеты, саблю, шапку,Улан отправился домой.Поутру вестию забавнойСмущен был город благонравный.Неделю целую спустя,Кто очень важно, кто шутя,Об этом все распространялись.Старик защитников нашел.Улана проклял милый пол —За что, мы, право, не дознались.Не зависть ли? Но нет, нет, нет!Ух! я не выношу клевет.

И вот конец печальной былиИль сказки — выражусь прямей.Признайтесь, вы меня бранили?Вы ждали действия? страстей?Повсюду нынче ищут драмы,Все просят крови — даже дамы.А я, как робкий ученик,Остановился в лучший миг;Простым нервическим припадкомНеловко сцену заключил,Соперников не помирилИ не поссорил их порядком…Что ж делать! Вот вам мой рассказ,Друзья; покамест будет с вас.

Беглец*