Василий Бетаки - За полвека Страница 15

В сплошной — от Кронштадта и до Сан-Франциско,

Любые полкруга, — так пусто, так близко,

Но только, смотри, не шепни о любви…

94.

Послание в Петербург

Город — призрак в белую ночь,

Ибо призрачен даже чугун,

Ибо тени в белую ночь —

Только отзвук молчащих струн.

Просто нет их как нет, теней…

(Это здесь писал Шамиссо).

Просто ночи — призраки дней,

Колоннады — призрак лесов,

Город-призрак — последний князь

Новгородской вечной земли,

Сквозь его тротуары и грязь

Веча призраки проросли.

Так… Но ты одного берегись:

Если в эту ночь без теней

Ты заметишь, глянувши вниз,

Тень у ног подруги твоей,

Тень, что в этот плывущий час

Ни садам, ни любви не нужна…

Если тень сохранила она —

Непременно тебя предаст.

95.

ПО ПОВОДУ СЛОВАРНОЙ ТОЧНОСТИ

И в прозе и в стихотвореньях

Растёт расслабленность осла,

Ударенного удареньем,

Как бы мешком из-за угла.

Ведь есть кого повесить, нет ли

Не это важно королю:

Преступник попадает в пЕтлю,

А войско попросту е петлЮ,

Не подрифмуешь ку-ка-рЕ-ку

К французскому ку-ка-ре-кУ,

Проехал греха через рЕку,

А щуку бросили в рекУ,

А там — ОжЕгов и БудАгов,

Премудые, как пескари…

Меняю, братцы, словари

На туалетовых бумагов!

96.

Сидит Дидро, подняв пeро,

На Сен-Жермен-де-Пре,

И материт вовсю Дидро

Погоду на дворе,

С того пера в штаны Дидра

Чернила и дожди,

И поутру ему, Дидру,

Так муторно в груди!

А над Дидром

И снег, и гром

Анархией грозят.

Хоть не мороз — к скамье прирос

Его зелёный зад.

Дидро, Дидра, Дидру, Дидром,

Дидра и о Дидре…

Каким, скажите, языком,

На том Жермен де Пре

Пошлёшь Дидра ко всем Дидрам?

И громко материшь

По всем по русским по дождям

Склоняемый Париж!

Из книги "ЖИЗНЬ В ПОЛСТРАНИЦЫ"

(избранная лирика 1962–1992, Изд- во "МГП ОС. Центр творч. развития", Москва 1992)

Не помышляй забыть,

Забыть и то, и сё

Не может быть — забыть:

Привыкнуть? Да. И всё…

Жак Брель

97.

За окном вагона —

остаться б на этой поляне.

Задохнувшись гонкой,

мостами…

Не до гуляний,

Не до костров купальских…

Остаться, остановиться,

И — как песок сквозь пальцы —

Из Времени рукавицей

С руки потерянной,

за поленницу завалившись…

Коснись безвременья…

Полой ленью застынут лица.

И ждать погоды.

Но не у моря — ведь море отнято,

А сжать все годы,

сдавить всё горе

в ладони потной,

Не выпуская…

Вот так — синицу.

Не журавля же!

И жизнь словами вся в полстраницы

Спалённо ляжет…

1988 г.

98.

По радуге бледного моста

Уходят в небо машины,

А радуга — только в три цвета,

Крутая, как этот мост.

Дорога уходит в небо,

А в небе давно я не был,

Но помню: бретонские сосны —

Над облаком в полный рост.

1988 г.

99.

Как старый клошар от машин и зеркал —

К жёлтой Сене, к молчанью,

Как чёрный камень с бретонских скал —

В ущелье, к забвенью, к отчаянью,

Как враз — из фонарного в лунный свет,

Как на Таити — Гоген,

Как ветер — вдруг шептаться в траве,

Как в Китеж,

как в скит в тайге,

Как в сон — больной, перепёлка — в кусты…

От лая, от гона столиц,

Как смертный грех несут в монастырь:

Всем телом — на плиты ниц!

Как с виселицы верёвка — вдрызг

От грохота барабана,

Как зверь затравленный — в нору, вниз,

Во тьму зализывать раны…

100.

КАНЦОНА

И возвращаются реки к истокам,

И то, что было, то будет и впредь.

Экклезиаст

Раскалённые площади дышат латынью,

На горбатые мостики римского дня

Сухо падает небо непрошеной синью,

Рвутся вверх из фонтана четыре коня…

Я вторично вхожу в ту же самую реку —

Нет дурной бесконечности у бытия,

Возвращаются годы как псы к человеку,

Возвращается ветер на круги своя.

Меж котов Колизея смешную тревогу

Сеет резкий звонок — сколько ни повторяй —

То на Старую Аппиеву дорогу

Через заросли пиний выходит трамвай…

Из молчанья преданий, из тьмы узнаванья,

Из причудливой смеси зверья и людья,

Возвращается строчка к началу посланья,

Возвращается ветер на круги своя.

В те же скалы колотится пена прилива.

Этот мраморный стол… Вот уж двадцать веков

На столешницу ставят остийское пиво,

То, которым Катулл угощал моряков.

Нет, не так уж печально у Экклезиаста:

Есть у рек берега, есть у моря края —

Разве так это страшно, что верно и часто

Возвращается ветер на круги своя?

И… седая гравюра, возникшая разом —

Тот же дождь вдоль Лебяжьей канавки бредёт,

И темнеет, намокнув, гранитная ваза,

И в тяжёлой штриховке не видно пустот.

Отсверкав чешуями в рассвете жестоком,

Под мостами в тяжёлых узорах литья,

Возвращаются реки, как прежде, к истокам,

Возвращается ветер на круги своя.

101.

ПИСЬМО АВТОРУ "ПУТЕШЕСТВИЯ ДИЛЕТАНТОВ"

Когда трубач над Краковом

Возносится с трубою,

Хватаюсь я за саблю

С надеждою в глазах…

Б. Окуджава

Да здравствуют дилетанты!

Ибо в конце концов

У любых профессионалов

Получаются только бредни!

Из трёх дилетантов с гитарой,

Из трёх российских певцов

Поручик Амилахвари

Остался один. Последний.

Дрожащей струной басовой

Всё глуше играют ветра,

Вечные дилетанты, -

Не хватит ли шляться по свету?

Поручик Амилахвари,

Труба говорит "Пора!"

Поручик Амилахвари,

Поищем мост через Лету?

На Вашем Сивцевом Вражке,

Где Мастер когда-то жил,

Поищем?… Бетоны гладки.

Всё сносят. И взятки гладки.

Серебряный переулок —

Вот и всё, что в Москве я любил.

Что они, суки, оставили

От моей Собачьей площадки?

Слух дошёл — Вы, вроде, сдаётесь?

Ну конечно: сломали Арбат.

Кивер — на гвоздь, а саблю —

Словно топор под лавку…

Вы ж офицер гусарский!

И с Вами Бумажный Солдат!

Поручик Амилахвари,

Уж нам-то нельзя в отставку!

Поручик Амилахвари,

Я не случайно рождён

В тот самый день — накануне

Надежды, Любви и Веры…

От греческого пирата

Матушкиных времён

До меня, до седьмого колена,

Все — русские офицеры.

И Вы — офицер гусарский,

А с Вами — Бумажный солдат.

И даже если последний

Троллейбус проходит мимо —

Поручик Амилахвари,

Ведь Ваш псевдоним — Булат!

Будьте достойны, поручик,

Этого псевдонима!

Никак нам нельзя в отставку —

А знаешь, на склоне лет,

Церемонно целуя ручку

Новой прекрасной даме,

Поручик Амилахвари,

Мой по Сосновке сосед,

Мы ещё погуляем

Над Ольгинскими Прудами!

Gambais, 1988 г.

102.

На чёрной площади в Брюсселе

Стоят гильдейские дома.

Геральдика сошла с ума

На чёрной площади в Брюсселе.

Сквозь окна — отблеск на панели,

В кафе всегда горит камин,

Смывают чёрным пивом сплин

На чёрной площади в Брюсселе.

Кивает молча, еле-еле,

Гарсона лысая глава,

Как будто высохли слова

На чёрной площади в Брюсселе.

О чём — такая тишина?

Народов — два, страна — одна.

Не разобрались и доселе,

На чёрной площади в Брюсселе

Идёт глагольная война.

Нет, вовсе не лингвист сухой

(Слова и люди озверели!)

Трясёт словесною трухой

Над позолотою глухой

На чёрной площади в Брюсселе.

Но ведь народов — только два!

А если б двести — что б случилось?

(Судьбы российская немилость