Бенедикт Лившиц - Полутораглазый стрелец Страница 16

1919

80.

Приемлю иго моего креста,Трех измерений сладкую обиду,Пусть ведая, что в райские врата,Вовнутрь вещей, я никогда не вниду.

Но не гордынею душа полна,Хотя уходит в сторону от Рима:На что мне истина, пока онаС поющим словом несоизмерима?

Вдоль Божьих уст ложатся русла рек,И Дух витает по пустыням водным,Но хорошо, что каждый человекОтягощен проклятьем первородным:

В тишайший час, иль в бурю и грозу,Когда Господь является пророкам,На Патмосе, в неведенье высоком,Я золотое яблоко грызу.

1919

81.

Есть в пробужденье вечная обида:Оно изгнание, а не исходИз сновидения, где АтлантидаВне времени явилась нам из вод.

Насельники исчезнувшего брегаИ с явным брегом явно не в ладу,Зачем должны мы, идя внутрь ковчега,Менять сердцебиенье на ходу?

И петь! И петь! Иль, в самом деле, сноваПоющей плотью станет этот крик —И выплывет из океана словаМетафоры ожившей материк?

1919

82.

Когда на мураве, с собою рядомТы музу задремавшую найдешь,Ни словом, ни нетерпеливым взглядомЕе видений сонных не тревожь.

Не прерывай божественной дремоты:Застыло солнце, и родник не бьет,И только мерно заполняет сотыБлагоуханный и прозрачный мед.

О, никаких не должно соответствийТебе искать в созвучиях — пока:Всё за тебя и вовремя, как в детстве,Заботливая сделает рука.

Недолго ждать: незримые зефирыЕще резвятся с музой в полусне,Но золотое средоточье лирыУже обозначается вполне —

Там, высоко, в сужающемся круге,Где бытие твое заключено,И под рукой очнувшейся подругиСейчас прольется лирное вино.

1919

83.

Ни у Гомера, ни у ГесиодаЯ не горю на медленном огне,И, лжесвидетельствуя обо мне,Фракийствует фракийская природа.

Во всей вселенной истина одна,И на земле ее раскрыли музы,Чтоб на тебя орфические узыЯ возложил еще во время сна.

До первых звуков утреннего хора,Пока ты не очнулась во плоти,О милая, я должен был уйтиИз твоего земного кругозора.

Но я с тобой, невидимый тебе,Моя Эллада, дочь моя родная, —Когда, меня с трудом припоминая,Ты рвешься вверх в дорическом столбе!

1919

84.

Так вот куда, размыв хребтыПрамузыки материковой,О дилювическое слово,Меня приподымаешь ты! —

В безмолвие, где ты самоУже не существуешь боле,И мне богоподобной волиПредопределено ярмо.

О, Господи, подай хоть знакТвоей отеческой досады,Что в лирных небесах не такУселся звук широкозадый,

Что слишком много в нем росыИ тяжести земного мая,Чтоб, зодиака не ломая.Возлечь на звездные весы, —

И это будет неспроста,Но по любви твоей небесной,Когда рукой в перчатке теснойМне муза заградит уста.

1920

85.

Ни в сумеречном свете рая,Где то, что ныне стало «я»,Дремало, еле побораяСоблазны полубытия;

Ни в нежном долге левирата,Где, родолюбец-ибраим,Я обладал вдовою брата,Кровосмесительствуя с ним;

Ни там, где, незнаком с Гименом,Подъяв вакхический бокал,Я легкомысленным изменамБез счета сердце предавал, —

На мусикийском небоскате,Еще не взысканный судьбой,Не ведал я ни благодати,Ни муки быть самим собой.

Но вот — завесы роковыеРазорвались, и — сон во снеИ пламя в пламени — впервыеБогоявилась муза мне.

И в том, что духу предлежалоКак новый образ бытия, —Люциферического жалаСмертельный яд воспринял я.

Но если, Господи, недаромСреди осенних позолотЕго особенным загаромТы отмечаешь каждый плод,

Не осуди моей гордыниИ дай мне в хоре мировомЗвучать, как я звучал доныне,Отличным ото всех стихом.

1920

86.

В потопе — воля к берегам,Своя Голландия и шлюзы;В лесах — не только пестрый гам,Но и наитье птичьей музы.

Пусть сердцевина не сладкаВ плоде, доставшемся от змия:К чему отчаянье, покаТы правишь миром, эвритмия?

И лишь в бессоннице: не в той,Где всё — бессмертия порука,Но там, где вечной темнотойРазъеден самый корень звука,

Тебя теряя, внемлю яНад бездной, общей нам обоим, —О, ужас! — духа перебоямВ пространствах полых бытия.

1920

87.

Когда, о Боже, дом Тебе построю,Я сердце соразмерить не смогуС географическою широтою,И севером я не пренебрегу.

Ведь ничего действительнее чудаВ обычной жизни не было и нет:Кто может верно предсказать, откудаЗаймется небо и придет рассвет?

И разве станет всех людских усилий,Чтоб Царствия небесного один —Один лишь луч, сквозь зейденбергской пыли,На оловянный низошел кувшин?

Кто хлебопашествует и кто удитИ кто, на лиру возложив персты,Поет о том, что времени не будет, —Почем нам знать, откуда идешь Ты?Во всех садах плоды играют соком.Ко всем Тебе прямы Твои стези:Где ни пройдешь, Ты всё пройдешь востоком —О, только сердце славою пронзи!

1919

88.

Раскрыт дымящийся кратер,И слух томится — наготове —И ловит песенный размерПереливающейся крови, —

И рифма, перегруженаВсей полнотою мирозданья,Как рубенсовская жена,Лежит в истоме ожиданья…

К чему ж — предродовая дрожьИ длительная летаргия?О, почему уста тугиеТы все еще не раскуешь?

Иль, выше наших пониманий,Ты отдаешь любовь своюТому, что кроется в туманеДа в смертном схвачено бою?

1920

89.

Мне ль не знать, что слово бродитТем, чего назвать нельзя,И вовнутрь вещей уводитСмертоносная стезя?

Что в таинственное лоноПроникать нельзя стиху,Если небо ВавилонаЕсть не только наверху?

Но, очаровать не смеяЯвной прелестью ланит,Ты зовешь меня, алмея,В мой возлюбленный гранит.

И мой дух, нарушив клятву,В сумрак входит роковой,В соблазнительную сатву,В мертвый город над Невой.

И лечу — отныне камень,Позабывший о праще,Отдаю последний пламеньТайной сущности вещей.

1922

90.

Вот оно — ниспроверженье в камень:Духа помутившийся кристалл,Где неповторимой жизни пламеньПреломляться перестал.

Всей моей любовью роковою —Лишь пронзительным шпилем цвету,Лишь мостом вздуваюсь над НевоюВ облачную пустоту.

И в таком во мне, моя алмея,Ты живешь, как некогда в стихах,Ничего кругом не разумея,Видишь камень, любишь прах.

А о том, что прежде был я словом,Распыленным в мировой ночи,Если в этом бытии суровомЕсть и память, умолчи.

1922