Борис Пастернак - Свеча горела (сборник) Страница 17

Памяти Рейснер

Лариса, вот когда посожалею,Что я не смерть и ноль в сравненьи с ней.Я б разузнал, чем держится без клеюЖивая повесть на обрывках дней.

Как я присматривался к матерьялам!Валились зимы кучей, шли дожди,Запахивались вьюги одеяломС грудными городами на груди.

Мелькали пешеходы в непогоду,Ползли возы за первый поворот,Года по горло погружались в воду,Потоки новых запружали брод.

А в перегонном кубе всё упрямейВарилась жизнь, и шла постройка гнезд.Работы оцепляли фонарямиПри свете слова, разума и звезд.

Осмотришься, какой из нас не свалянИз хлопьев и из недомолвок мглы?Нас воспитала красота развалин,Лишь ты превыше всякой похвалы.

Лишь ты, на славу сбитая боями,Вся сжатым залпом прелести рвалась.Не ведай жизнь, что значит обаянье,Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз.

Ты точно бурей грации дымилась.Чуть побывав в ее живом огне,Посредственность впадала вмиг в немилость,Несовершенство навлекало гнев.

Бреди же в глубь преданья, героиня.Нет, этот путь не утомит ступни.Ширяй, как высь, над мыслями моими:Им хорошо в твоей большой тени.

Приближенье грозы

Я. З. Черняку

Ты близко. Ты идешь пешкомИз города и тем же шагомЗаймешь обрыв, взмахнешь мешкомИ гром прокатишь по оврагам.

Как допетровское ядро,Он лугом пустится вприпрыжкуИ раскидает груду дровСлетевшей на сторону крышкой.

Тогда тоска, как оккупант,Оцепит даль. Пахнёт окопом.Закаплет. Ласточки вскипят.Всей купой в сумрак вступит тополь.

Слух пронесется по верхам,Что, сколько помнят, ты – до шведа.И холод въедет в арьергард,Скача с передовых разведок.

Как вдруг, очистивши обрыв,Ты с поля повернешь, раздумав,И сгинешь, так и не открывРазгадки шлемов и костюмов.

А завтра я, нырнув в росу,Ногой наткнусь на шар гранатыИ повесть в комнату внесу,Как в оружейную палату.

Эпические мотивы

Жене

Город

Уже за́ версту,В капиллярах ненастья и вереска,Густ и солон тобою туман.Ты горишь, как лиман,Обжигая пространства, как пересыпь,Огневой солончакРастекающихся по стеклуФонарей, – каланча,Пронизавшая заревом мглу!

Навстречу курьерскому, от города, как от моря,По воздуху мчатся огромные рощи.Это галки, кресты и сады, и подворьяВ перелетном клину пустырей.Всё скорей и скорей вдоль вагонных дверей,И – за поездВо весь карьер.

Это вещие ветки,Божась чердаками,Вылетают на тучу.

Это черной божбоюБьется пригород Тьмутараканью в падучей.Это Люберцы или Любань. Это гамШпор и блюдец, и тамбурных дверец, и рамО чугунный перрон. Это сонный разбродБутербродов с цикорной бурдой и ботфорт.Это смена бригад по утрам. Это спорЗабытья с голосами колес и рессор.Это грохот утрат о возврат. Это звонПерецепок у цели о весь перегон.

Ветер треплет ненастья наряд и вуаль.Даль скользит со словами: навряд и едва ль –От расспросов кустов, полустанков и птах,И лопат, и крестьянок в лаптях на путях.Воедино сбираются дни сентября.В эти дни они в сборе. Печальный обряд.Обирают убранство. Дарят, обрыдав.Это всех, обреченных земле, доброта.

Это горсть повестей, скопидомкой-судьбойЗанесенная в поздний прибой и отбойПодмосковных платформ. Это доски мостковПод кленовым листом. Это шелковый скопШелестящих красот и крылатых семянДля засева прудов. Всюду рябь и туман.Всюду скарб на возах. Всюду дождь. Всюду скорбь.Это – наш городской гороскоп.

Уносятся шпалы, рыдая.Листвой оглушенною свист замутив,Скользит, задевая парами за ивы,Захлебывающийся локомотив.

Считайте места. Пора. Пора.Окрестности взяты на буфера.Окно в слезах. Огни. Глаза.Народу! Народу! Сопят тормоза.

Где-то с шумом падает вода.Как в платок боготворимой, где-тоДышат ночью тучи, провода,Дышат зданья, дышит гром и лето.

Где-то с шумом падает вода.Где-то, где-то, раздувая ноздри,Скачут случай, тайна и беда,За собой погоню заподозрив.

Где-то ночь, весь ливень расструив,На двоих наскакивает в чайной.Где же третья? А из них троихБольше всех она гналась за тайной.

Громом дрожек, с аркады вокзала,На краю заповедных рощ,Ты развернут, роман небывалый,Сочиненный осенью, в дождь.

Фонарями, – и сказ свой ширишьО страдалице бельэтажей,О любви и о жертве, сиречь,О рассроченном платеже.

Что сравнится с женскою силой?Как она безумно смела!Мир, как дом, сняла, заселила,Корабли за собой сожгла.

Я опасаюсь, небеса,Как их, ведут меня к тем самымЖилым и скользким корпусам,Где стены – с тенью Мопассана.

Где за болтами жив Бальзак,Где стали предсказаньем шкапа,Годами в форточку вползав,Гнилой декабрь и жуткий запад.

Как неудавшийся пасьянс,Как выпад карты неминучей.Honny soit qui mal у pense:[9]Нас только ангел мог измучить.

В углах улыбки, на щеке,На прядях – алая прохлада.Пушатся уши и жакет.Перчатки – пара шоколадок.

В коленях – шелест тупиков,Тех тупиков, где от проходок,От ветра, метел и пинковБоярышник вкушает отдых.

Где горизонт, как рубикон,Где сквозь агонию громленойРябины, в дождь бегут бегомСвистки и тучи, и вагоны.

Уральские стихи

Будто всем, что видит глаз,До крапивы подзаборной,Перед тем за миг пиласьСладость радуги нагорной.

Будто оттого синельИз буфета выгнать нечем,Что в слезах висел туннельИ на поезде ушедшем.

В час его прохода стольНа песке перронном людно,Что глядеть с площадок боль,Как на блеск глазури блюдной.

Ад кромешный! К одномуГибель солнц, стальных вдобавок,Смотрит с темечек в дымуКружев, гребней и булавок.

Плюют семечки, топчаМух, глотают чай, судача,В зале, льющем сообщаС зноем неба свой в придачу.

А меж тем наперекорЧерным каплям пота в скопе,Этой станции средь горНе к лицу названье «Копи».

Пусть нельзя сильнее сжать(Горы. Говор. Инородцы),Но и в жар она – свежа,Будто только от колодца.

Будто всем, что видит глаз,До крапивы подзаборной,Перед тем за миг пиласьСладость радуги нагорной.

Что ж вдыхает красотуВ мленье этих скул и личек? –Мысль, что кажутся ХребтуГоркой крашеных яичек.

Это шеломит до слез,Обдает холодной смутой,Веет, ударяет в нос,Снится, чудится кому-то.

Кто крестил леса и далИм удушливое имя?Кто весь край предугадал,Встарь пугавши финна ими?

Уголь эху завещал:Быть Уралом диким соснам.Уголь дал и уголь взял.Уголь, уголь был их крестным.

Целиком пошли в отцаРеки и клыки ущелий,Черной бурею лица,Клиньями столетних елей.

Косую тень зари роднитС косою тенью спин ПродольныйВеликокняжеский РудникИ лес теней у входа в штольню.

Закат особенно свиреп,Когда, с задов облив китайцев,Он обдает тенями склеп,Куда они упасть боятся.

Когда, цепляясь за краяКамнями выложенной арки,Они волнуются, снуя,Как знаки заклинанья, жарки.

На волосок от смерти всякИдущий дальше. Эти группыПоследний отделяет шагОт царства угля – царства трупа.

Прощаясь, смотрит рудокопНа солнце, как огнепоклонник.В ближайший миг на этот скопПахнет руда, дохнет покойник.

И ночь обступит. Этот ледЕе тоски неописуем!Так страшен, может быть, отлетДуши с последним поцелуем.

Как на разведке, чуден звукЛюбой. Ночами звуки редки.И дико вскрикивает крюкНа промелькнувшей вагонетке.

Огарки, – а светлей костров.Вблизи, – а чудится, верст за пять.Росою черных катастрофНа волоса со сводов капит.

Слепая, вещая рукаВпотьмах выщупывает стенку,Здорово дышит ли штрека,И нет ли хриплого оттенка.

Ведь так легко пропасть, застряв,Когда, лизнув пистон патрона,Прольется, грянувши, затравПо недрам гулко, похоронно.

А знаете ль, каков на цвет,Как выйдешь, день с порога копи?Слепит, землистый, – слова нет, –Расплавленные капли, хлопья.

В глазах бурлят луга, как медьВ отеках белого каленья.И шутка ль! – Надобно уметьНе разрыдаться в исступленьи.

Как будто ты воскрес, как те –Из допотопных зверских капищ,И руки поднял, и с ногтейТекучим сердцем наземь капишь.

Белые стихи