Расул Гамзатов - Горянка Страница 18

Расул Гамзатов

Горянка

ВСТУПЛЕНИЕ

Лишь март принесут, словно чудо,На маленьких крыльях стрижи,Ты вновь на могилу Махмуда,Горянка, цветы положи.

В груди его сердце горело,Как будто в ненастье костер.Влюбленно, и нежно, и смелоОн пел тебя, женщина гор.

Он не был к тебе безучастным,Он знал твои думы и сны.Цветком называл тебя краснымИ ласточкой — дочкой весны.

А разве слыхала ты ране,Что кто-нибудь так до негоС тобой говорил в Дагестане?Вовек не бывало того!

Он пел тебя назло мечети.За это в родной сторонеОставили ханские плетиРубцы у него на спине.

Забрали в солдаты.                             И жаркоНад ним разрывалась картечь.Но он и в Карпатах, аварка,Сумел к тебе нежность сберечь.

Вернулся.               Однажды в аулеНа пир зазвала к себе знатьЕго, как Хочбара, и пулиОн там не сумел избежать.

Свалился. И, залитый кровью,Не гурий услышал он хор.Склонившись к его изголовью,Рыдала ты, женщина гор.

Я помню еще и другогоЛихой твоей доли певца,Чье в муках рожденное словоДо боли сжимало сердца.

Его ты забудешь навряд ли,Заступником он был твоимИ тех бичевал, кто в ГидатлиНевест покупал за калым.

Встречал он вблизи небосвода,Там в двери иные стуча,Красавицу в доме урода,Голубку в гнезде у сыча.

Не видели белого светаАндинки за белым чохто.И как его мучило это,Наверно, не знает никто.

И эхом откликнулись горы,Когда у заоблачных скалО выстреле красной «Авроры»Тебе он в стихах рассказал.

Теплом его ласки овеянТвой облик в родной вышине.Где каждой улыбке твоей онБыл рад, словно пахарь весне.

Хотел он, чтоб у колыбелиТы пела бы песни без слез,И, лежа на жесткой постели,В последний свой час произнес:

«Прощаюсь я с жизнью суровой,Но помни, горянка, всегда:Любил тебя седобородыйСтарик из аула Цада».

И я, получивший в наследствоСтихи, что живут до сих пор,Был ранен, как многие, с детстваСудьбой твоей, женщина гор.

С надеждой певала мне тожеТы, люльку качая мою:«Хочу, чтобы вырос хорошимСыночек мой. Баю-баю».

В нагорных аулах до срокаНе старили годы мужчин,Но было тебе недалекоОт свадьбы до первых морщин.

Я слышал, и ты ведь, бывало,Чтоб по сердцу выбрать орла,Отказом тому отвечала,Кого полюбить не могла.

Жених не стрелялся постылый,В тоске не хватался за нож.Похитив, он брал тебя силой:Теперь, мол, сама не уйдешь.

А если судьбе не сдавалась,То прыгала с кручи в Койсу.И белая грудь разбиваласьО черные камни внизу.

Иль, сделавши крепкую петлюИз девичьей длинной косы,Ты мир покидала немедля,От собственной гибла красы.

Случалось, дарила при встречеТы парню улыбку в ответ,И сплетня об этом под вечерЗмеей выползала на свет.

Коварно в твой дом проникала,И в бешенстве ночью слепойКинжала холодное жалоОтец заносил над тобой.

Нельзя, как травинок зеленыхНа белых хребтах в декабре,Слов нежных, к тебе обращенных,В аварском найти словаре.

Я их сочинял, где зорянкаПоет в тишине у ручья.Но все ж пред тобою, горянка,В долгу еще песня моя.

В долгу перед каждой слезою, —А сколько ты слез пролила!В долгу пред твоею красою,Что сердцу мужскому мила.

В долгу пред твоими руками, —Тот видел в горах, кто не слеп,Они превращали и каменьВ угодья, рождавшие хлеб.

О, если б я был исполином,То верь мне, как сын твой и внук,Взвалил бы себе я на спинуВсех бед твоих тяжкий сундук.

Пою тебе сердцем влюбленным.И пусть твой задумчивый взор,На счастье мое, просветленнымСтановится, женщина гор!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Экзамены кончились в школе.Последний вопрос и ответ.Белеют на грифельном полеНестертые «игрек» и «зет».

И та, что сегодня немалоЗа всех волновалась ребят,Спокойно и нежно сказала:«Ты можешь идти, Асият!»

И радостно сердцу, и больно,И стало чего-то вдруг жаль.Вздохнула горянка невольно,И вышла, и глянула вдаль.

И ей показалось, что будтоУщельями с давней порыШла в гору.                 И в эту минутуДостигла вершины горы.

И нет для нее уже в классеНи парты, ни старой скамьи.Подружка ей крикнула: «Ася,Ты книжки забыла свои».

Зачем, для чего они? Или,Как девушке взрослой в пути,С надеждой не сказаны былиСлова ей: «Ты можешь идти»?

Семнадцать тебе, слава богу,Коса за спиною до пят…Какую же хочешь дорогуТы в жизни избрать, Асият?.

Пойдешь ли заманчиво торной,Шлифованной сотнями ногИль, схожей с дорогою горной,Одной из нелегких дорог?

В том классе, где книжки на партеЗабыты сегодня тобой,Могла отыскать ты на картеИ море, и город любой.

Они тебе снились ночамиИ звали в сиянье зари:«Приди и своими очами,Горянка, на нас посмотри».

По возрасту ты уж невеста,А это не шутка, мой друг.Иди! Занимай свое местоВ том мире, что видишь вокруг,

Мы в юности как новоселы.Что ждет нас — не знаем почти.Достойна ли будешь ты школы,Всех классов ее десяти?

Иль в кухне, где печка сердитоДрова превращает в золу,Под стук материнского ситаГрызть семечки будешь в углу?..

Я видел, как в мае касаткаГнездо покидает впервой.Ей страшно.                Мир — словно загадкаС деревьями, небом, травой.

Она над землею все вышеСтремится набрать потолок.Садится на плоские крыши,Щебечет во весь голосок.

Наполнены звонкие трелиБеспечным весельем пока.Но дни, собираясь в недели,Торопятся, как облака.

Роняют дожди свои четки,И в бездне седой вышиныУже мне тоскливые ноткиВ напевах касатки слышны.

Как школьница в фартучке белом,Она и легка, и быстра.Но грустно, что к дальним пределамЛететь наступает пора…

…Вершины и горные долыВ июньский одеты наряд,Как будто на крыльях, из школыВернулась домой Асият.

Мать в поле за мельницей старой,Где липнет пыльца к сапогам,Кочует с лохматой отаройОтец по альпийским лугам.

Не выглядит дом их угрюмым,Просторная сакля светла,Но девичьим чувствам и думамСегодня жилплощадь мала.

На крышу, где сено сушилось,С улыбкой взошла Асият.Потом на тропинку спустиласьИ на небо бросила взгляд.

Поправила косу небрежно,Идя через отчий аул,Ягненка погладила нежно,И он ее руку лизнул.

В садах верещали сороки.А яблоки — сестры айвы —Пунцовые прятали щекиВ зеленых платочках листвы.

Казалось, им очень хотелосьСказать, не скрывая тепла:«Мы видим, пришла к тебе зрелость,И к нам она тоже пришла!»

Горянка с улыбкою яснойНаправилась через мосток,К ручью наклонилась и красныйВ него уронила цветок.

«Плыви!»              И рукою махнулаЦветку на прощанье она.Все дальше его от аулаЛегко уносила волна.

Ей думать хотелось сегодня,Что счастьем весь мир озарен,И если б орел ее поднялНа облачный свой бастион,

Пожалуй, не охнула б дажеОна, к удивленью орла,И, встав на обрывистом кряже,Плясать бы лезгинку пошла.

За кузницей возле овчарни,Заметив мою Асият,Друг другу аульские парниШепнуть о ней что-то спешат.

И двум аульчанкам, под кручейВ пруду полоскавшим белье,Посплетничать — радостный случайО девичьих чувствах ее:

«Девчонка резвее косули,Походка от страсти пьяна.Поверь мне, что скоро в аулеНаделает шуму она».

«Торопится выскочить замуж,Любовный испробовать мед».«А выскочит, милая, там ужК рукам ее муж приберет!»

Цвел мак на крутом косогоре,Звенели напевы пичуг.Шла Ася все дальше и вскореСвоих повстречала подруг.

Одна ей сказала нежданно,С лукавством аульской лисы:«Как станешь женою Османа,Потребуй, чтоб сбрил он усы».

«Ты шутишь совсем неумело.Понять я тебя не могу».«Поладить со свадьбою делоСпешите не вы ль к четвергу?

Еще поутру мне об этомФазу сообщила сама,А ей под строжайшим секретомО том говорила Шума.

К Шуме эта новость на рынкеПришла от хромой Живгорат,Она ее, словно в корзинке,Туда принесла от Айшат».

Недаром с бахвальством дешевымОсман похваляться горазд,Что скоро он кружкам литровымНа свадьбе работу задаст.

Болтали подруги беспечноВ тени, что бросала ольха:«Поможем нести мы, конечно,Приданое в дом жениха.

Подушки на собственных спинахДоставим к нему во весь дух.Пяти поколений куриныхНа них израсходован пух.

Паласы, что сотканы былиС тех пор, как засватана ты, —Не зря берегли их от пылиДля будущей горской четы.

Кувшины балхарские с толкомКупил твой отец, говорят,И в доме Османа по полкамРасставим мы их, Асият.

И новые, словно с базара,Матрасы к нему отнесем,Захватим и три самовара,Что медным пылают огнем.

Жирнейшие овцы в аулеЗаблеют в последний свой час.И первым к аульской кастрюлеПодсядет обжора Абас.

Напечь Ханудлай изловчитсяДушистого хлеба воза,Игрой на зурне отличитсяС гусиною шеей Муса.

Все явятся — старый и юный,Кумуз зазвенит у стола.Пошли не ему ли на струныКишки молодого козла?

Поставят на стол угощенье,И хлынет из бочек вино,Что старше тебя от рожденьяИ рвется в стаканы давно.

А после стыдливо потупишьТы робкий, встревоженный взорИ, шалью укрытая, вступишьВпервые к Осману во двор.

Нож острый держа наготове,Взволнованных чувств не тая,Отрежет он ухо коровьеИ скажет хозяйски: «Твоя!»

И губы свекровь тебе медомНемедля намажет слегкаИ выкрикнет перед народом:«Пусть жизнь ваша будет сладка».

И «Асей Османовой» станутВсе звать тебя, дочка Али.Не хмурься. Привет наш Осману…»Простившись, подруги ушли.

«Засватана я с колыбели, —Подумала девушка вдруг, —И свадьба на этой неделе,О чем узнаю от подруг.

Но разве я в том виновата,Что, дружбу мужскую храня,Отец обещал мой когда-тоОтдать за Османа меня?»

Июньское солнце померкло,И тучи окутали даль,Летит, как на голубя беркут,На девичье сердце печаль.

А мысли — тревожные пчелы —Витают вокруг головы.Мать в полдень вернулась с тяжелой,Душистой охапкой травы.

«Темнеет, как будто бы к ночи, —Сказала она у дверей, —Дождь сено на крыше замочит,Поди убери-ка скорей.

Спеши! Надвигаются тучи».«Что сено! Подсохнет опять.Сейчас помогла бы ты лучшеСобраться мне с мыслями, мать.

Болтают в ауле повсюду(Тот слух меня в ужас поверг),Иль правда, что выдана будуЯ замуж в ближайший четверг?

Ужель с окончанием школы, —Прости меня, мама, прости, —Хотите такой невеселыйПодарок вы мне поднести?

Иль есть у вас дочка другая?А я — лишь обуза семьи?»«Овечка моя дорогая,Слова неразумны твои.

Зардевшись, как ветвь краснотала,Бежать не спеши от добра.Ты взрослою, доченька, стала,Поэтому замуж пора».

«Знать, на душу, мама, — как странно! —Ты взять не боишься греха,Ведь я ненавижу Османа,Постылого мне жениха».

«Ах, чтоб тебя громом сразило!Ты спятила, дочка с ума.Все то, что сказать поспешила,Забыть постарайся сама.

Как птица, не рвись в облака ты,Спасибо Осману сто раз:Он ждал терпеливо, пока тыРосла и училась у нас».

Ответила Ася:                     «НапрасноТы сердишься, мама моя,Ведь сердце заставить не властнаЛюбить нелюбимого я.

Пойми: за крутым переваломЖдет путника новый подъем,И школа пусть будет началомВ заветном ученье моем».

«Дерзить ты мне будешь доколе? —Иль этому — вот времена! —Была ты обучена в школе?Ах, чтобы сгорела она!

Стара и больна я.                          До крика,Меня доводить ты не смей.Калым принесли.                         Посмотри-каНа это богатство скорей.

Вот горские шали.                           Признайся,Что ты не видала таких.Голубкою белою, Ася,Покажешься людям ты в них.

Вот шелка шуршащая кипа,Возьми разверни-ка слегка,Покажется, будто с ГунибаК нам в саклю ворвалась река.

Сгруженные, встали гороюПятнадцать мешков ячменя.Подарок такой, я не скрою,Обрадовал очень меня.

А туфельки стоили денег,Смотри, как высок каблучок!Подошвы, ей-ей, не заденет,Под ними пройдя, ручеек.

А серьги — жемчужная пара,А кольца — как звезды во тьме,Не ценишь богатого дара.В своем ли ты, дочка, уме?

Побойся, негодная, бога,Не смей распускать языка,Болтать не к лицу тебе много,Не замужем ты ведь пока.

Охотник, измучившись к ночи,Ругает беглянку лису.От этого шкура корочеНе станет у зверя в лесу.

Два на два хоть кадий помножит,Получит четыре — не пять,Не спорь со мной, дочь! Не поможет:В четверг будем свадьбу справлять»

«Покорной овцой я не стану.И вновь проклинаю тот день,В который гуляке ОсмануВы продали дочь за ячмень».

«Ты лучше подумай немножко.Достаток в дому — не напасть.За масло цепляется ложка,Чтоб в сыворотку не попасть.

Удачу не выпусти, дочка,А то утечет, как вода,В подобных делах проволочкаКончается плохо всегда.

Обед до вечернего часаДержать на столе не расчет,Не то из кастрюли все мясоПронырливый выкрадет кот».

«Пусть в дом к нам придут хоть с арканомДружки жениховские, мать,Но знай, что в четверг аульчанамНа свадьбе моей не плясать.

Скорее провалится, рухнетБревенчатый наш потолок.Прощайте!»                  И, выйдя из кухни,Шагнула легко за порог.

И в горы, седая, сухая,Отправилась бедная мать,Чтоб, плача и горько вздыхая,Супругу про все рассказать.

Под вечер Осман появилсяВ ауле, у дома Али.Замок увидал. Удивился:«Куда же хозяйки ушли?»

Он был обозлен и сконфужен,Унять подозренья не мог,Как будто позвали на ужин,Но заперли дверь на замок.

Покрылся росой виноградник,Забрезжил рассвет среди скал,Суровый, подтянутый всадникКоня у ворот привязал.

Задумчив он был и невеселИ в дверь не стучал, словно гость.Он в саклю вошел и повесилЛохматую бурку на гвоздь.

И той, что вошла за ним следом,Сказал, оглянувшись назад:«Займешься попозже обедом,Пойди-ка найди Асият!»

Потом из камина не быстроВкатил на ладонь уголек,Подул и от маленькой искрыКороткую трубку разжег.

Табачным окутанный дымом,Как будто туманом утес,Он, стоя под кровом родимым,Звал дочку к себе на допрос.

Терпеньем, мужчина бывалый,Свои он взнуздает слова,При этом напомнит, пожалуй,О горских законах сперва.

Но только не сдастся на милостьСлезам твоим, Ася. Не жди!Вот ты перед ним появиласьС трепещущим сердцем в груди.

«С приездом!» В ответ головоюКивнул чуть заметно отец.Спросил: «Запаслись ли травою?»О школе спросил. Наконец

Сказал: «А ты знаешь ли, Ася,Ночь целую плакала мать?Мол, дочка бьет палкой по грязи,Чтоб нас пред людьми замарать.

Не ценит ни злата, ни шелка,Соль сыплет, как дурочка, в мед.Дразнить принимается волкаИ в пасть ему палку сует.

Мол, с неба, она возомнила,Явилась к нам, как благодать…Писать — изведешь все чернилаНа то, что сказала мне мать.

Но я ей ответил сурово:«Ты голову мне не морочь.Не может случиться такого —Цветок, а не терн моя дочь,

Она не поступит так гадко.Касатка змее не родня».«Но если, отец, я — касатка,Зачем же неволить меня?

И если цветок я, то раноСрывать меня людям чужим.Не то я в их доме увяну,На горе сединам твоим».

«Вайт, как разболталась, ослица, —Тут мать проворчала. — Скандал!»«Не вечно касатке резвиться, —Спокойно отец продолжал, —

Свить гнездышко вовремя надо.Не вечно цветет и цветок.Приходит пора листопада,Всему наступает свой срок».

«Касатки вьют гнезда высоко,Ты ж в яму толкаешь меня,Чтоб там я завяла до срокаВ разгаре весеннего дня.

Сраженной ударом булатаМилее мне быть…»                             «Асият!Ты знаешь, конечно, Гимбата,Того, что на лачке женат.

Она родила ему дочку,Узнав, что родился не сын,Вина столитровую бочкуОн выхлестал с горя один.

А после, насупившись тучей,Сказал он несчастной жене:«Кирпич родила бы ты лучше,Кирпич пригодился бы мне».

Спроси-ка у матери: так лиЯ с ней говорил или нет,Узнав, что не сын в моей сакле,А ты появилась на свет?

И помнят аульские люди,Как я, захмелев без вина,Сказал, улыбаясь: «Пусть будетМоею отрадой она!»

Тяжелые козьи рога яПрибил у ворот досветла,Чтоб в жизни беда никакаяКоснуться тебя не могла.

Детьми небогатый другими,Тебе неспроста, видит бог,Дал матери собственной имяИ пулю всадил в потолок.

Открыто, при людях, бывало,Носил на руках тебя я.Хоть это позором немалымСчитается, дочка моя.

Быстрее черешневой веткиРосла ты, на радость очей,И каждой весной по отметкеЯ делал на палке своей.

Брал в горы, где свистом и трельюНаполнено небо с утра,Где черная бурка постельюСлужила тебе у костра.

Орел прокричит ли спросонок,Завоет ли волк вдалеке,Ты спишь, словно малый ягненок,Не сплю я с централкой в руке.

И сам тебя в школу отвел я,Лишь семь тебе минуло лет.Соседи сочли, что осел я,И, помню, сказал Магомет:

«Али, для чего ей учиться?Зачем тебе в доме беда?От грамоты лютой волчицейСтановится баба всегда».

Иных, знать, держался я правил,Надеждой себя ослепя.Ты вспомни-ка, разве ударилХоть раз я, шалунью, тебя?

В ущельях Гимри и Ахваха,На камнях холодных средь скал,В молитвах просил я аллаха,Чтоб счастье тебе ниспослал.

О дочь моя, что с тобой сталось,Лишилась от книг ли ума?Зачем же в отцовскую старостьТы грязью бросаешь сама?

Твердят неспроста, значит, люди:«Глупец, восседая верхом,На горной дороге забудетОтца, что плетется пешком».

«Случиться несчастью, быть худу,Не видеть мне радости вновь,Коль я хоть на миг позабудуЗаботу твою и любовь.

Но больно мне нынче и грустно.Прошу я, отец, пожалей:В кувшин, обожженный искусно,Болотную воду не лей.

Зачем ты Осману под ногиШвырнуть мою хочешь судьбуИ дочку с широкой дорогиСтолкнуть на кривую тропу?

Поверь: мы с Османом не пара,Он старше меня».                           «Ерунда!Что юность? У пчелки у старойМед слаже бывает всегда».

«Он гадок мне. Зря его хвалишь.Как вспомню походку, усы…»«Мужчине мешает краса лишь,В мужчине не ищут красы.

И я не шучу в самом деле,Когда говорю, что для снаНе нужно пуховой постели,Любви красота не нужна».

«Но я не люблю его».                                «Там ужОт печки не спрячешь огня.Спроси, по любви разве замужПошла твоя мать за меня?

А если любовь не проснется,Пустяк, не великий урон,Без этого легче живетсяИ раньше является сон».

«Замужество — спешное ль дело?Зачем торопиться? Куда?»«Нет, если горянка созрелаИ замуж не вышла, — беда.

Противна она, как мужчина,Грызущий подсолнухи».                                   «Вах!Осман их грызет, как машина,Всегда шелуха на усах.

Пьет водку, на девушек падок,Отец мой, ты старый чабан.Скажи, почему же не гадокТебе этот самый Осман?»

«Ну хватит! Довольно! ТерпеньюПредел наступает! Молчать!Для сплетен стать хочешь мишенью,Отца опозорить и мать.

Куда от насмешек я скроюсь?Река не бросается вспять.Я горцу дал слово как горец.А слово что гвоздь — не сломать,

Не в силах нарушить я клятву,Бесчестно, как ни возражай,Хлеб с другом посеять, а в жатвуСобрать одному урожай.

Здесь завтра появятся сваты,Старейшие из стариков.И дать им согласье должна ты, —Аульский обычай таков.

Посмей поступить по-другому,Даю перед богом зарок:Тебя прогоню я из дому,Золою посыплю порог.

Проклятье мое лишь повсюдуПойдет за тобою вослед,А сердцем тебя я забуду,Забуду на тысячу лет.

Слезами не сбить меня с толку,Я истину знаю одну:Овца не достанется волку,Послушная мне, чабану.

И долго ль, со мною поссорясь,Сгубить свою девичью честь?Его постыдись, если совестьВ тебе еще, дурочка, есть».

На фото большое при этомРукой показал ей отец.С портрета, омытого светом,Смотрел, улыбаясь, боец.

И девушка встретилась взоромС единственным братом своим:Махач был на фронте сапером,Погиб он совсем молодым.

Заплакала мать, не сдержалась,Катились слезинки вдоль щек.И сердце отцовское сжалось,И вышел Али за порог…

Крепись, моя Ася, не скрою,Тоску одолеть мудрено.Соломинку горя пороюОна превращает в бревно.

Крепись и не бойся! МохнатыйВалун, что скатился в грозу,Не сдержит извечно крылатой,Несущейся к морю Койсу.

Сердечные раны врачуя,К бумаге припал я опять.О солнце и ветре хочу яВам сказку, друзья, рассказать.

Однажды, босяк длинноногий,Шел ветер из дальних сторон,И утром пристал на дорогеК застенчивой девушке он.

Целует лицо и колени,Хохочет: «Я славный джигит».И в грубом мужском нетерпеньеСорвать с нее платье спешит.

Кричит он: «Я к девичьим юбкамБросаюсь с давнишнего дня!К твоим красноклювым голубкамЗа пазуху тянет меня».

Но пуговки были на месте.Силком расстегнуть их невмочь.И ветер шагов через двестиВзъярился, отогнанный прочь.

Листва задрожала в тревоге,И пыли поднялся вихор.Умчался свистун длинноногий,Исчез за вершинами гор.

А солнце всходило неспешноНад полем, дорогой, рекойИ обняло девушку нежноСвоей загорелой рукой.

И девушка томно вздохнула,Шепнула ему: «Погоди».И пуговки все расстегнулаСама перед ним на груди.

И солнце к заветным голубкамПрильнуло потоком тепла.Таким не безгрешным поступкомДовольна девчонка была.

А после, зайдя за утесы,Она искупалась в реке.До вечера девичьи косыНа смуглой лежали руке…

…О юноши, не для забавыРассказана сказка была.По землям родимой державыПроехал я верст без числа.

В горах, где родятся потоки,В степи желтоликой, скупойНередко обычай жестокийНад женской глумится судьбой.

Хоть я одержимый романтик,Но рана открылась в душе,Когда увидал в СамаркандеУзбечку в глухой парандже.

Быть может, она из красавиц,Пленяющих сердце и ум,Быть может, живет в ней, скрываясь,Призванье Тамары Ханум.

А там, где прошел я над плескомЛенивой арычной воды,В одном из колхозов узбекскихВо время горячей страды

Мужчины все дни отдыхали,Чаи распивали в тени,А после за жен получалиДоходы на их трудодни.

Мне с детства знакома картина,Живет и поныне она:В седле восседает мужчина,А сзади — плетется жена.

Спросил я однажды такого:«Далеко ль отправился, Рзу?»«Жена, дорогой, нездорова,Вот видишь, в больницу везу…»

От сладкого слова о медеБез меда не сладко во рту.Что женщине речь о свободеПри старых порядках в быту?

В горах революция саблиВздымала, но женщину правПорой и теперь еще в саклеЛишает семейный устав.

Он верен минувшему веку.Но долго протянет едва ль…Мне кажется, вижу я реку,Сквозь время летящую вдаль.

Несет она воды с востока.И реет в седой вышинеЗеленое знамя пророкаНа правой ее стороне.

Под ним для спасения грешных,Забывших свой долг мусульманИмамы в чалмах белоснежныхЧитают священный Коран.

(Пророк, кем написана книга,Изрек поначалу всего:«Муж есть в своем доме владыка,А жены — тень слова его».

Намного хитрее, чем двестиАсхабов, державших совет,В ученье понятие честиСвел к слову пророк Магомет.

Имел, возвратившийся в Мекку,Он девять покорнейших жен.)Мне кажется, вижу я реку,Что стала границей времен.

Над берегом правым густаяНависла минувшего тень.Над левым заря золотаяВенчает сегодняшний день.

И женщины тянутся к свету,Восстав против воли родни,Бросаются вплавь через этуОпасную реку они.

Иные нашли в ней кончину.Печали по ним не тая,Гляжу на седую стремнинуРеки символической я.

Течет она в сакле и в поле,Она — и в сознанье рубежМеж берегом женской недолиИ берегом светлых надежд…

…Река пред тобой, моя Ася,Глубокая, не до колен,Ты бросишься вплавь или сдашьсяОбычаям дедовским в плен?

Не школьный, что сдан накануне,Ты держишь экзамен, учти.И сваты, седые как луни,Не скажут: «Ты можешь идти».

Прости, Асият, мою смелость,Заступник я твой и поэт.Мне знать наперед бы хотелось,Что скажешь ты сватам в ответ?

Гневится отец твой все пуще,И кажется, что ятаганЗанес над тобой всемогущийНевидимый бог мусульман.

Не бойся, с нагорий ХунзахаНа помощь скачу я верхом.И верь, что от гнева аллахаТебя заслоню я стихом…

…Нередко над книжной стопоюНам снятся красивые сны.О женщина гор, пред тобоюВо многом поэты грешны.

Когда ты стонала от болиИ бил тебя пьяный супруг,Они, не поняв своей роли,Глухими прикинулись вдруг.

Когда ты рожала на полеИ губы кусала от мук,Они, не поняв своей роли,Слепыми прикинулись вдруг.

Сторонкой земные печалиЛегко обходя за версту,Немало стихов написалиОни про твою красоту.

И я виноват с ними вместе,И мне твои слезы в укор:Бывал я неискренним в песне.Прости меня, женщина гор!

Когда тебя плеткой ударилОтец твоих малых детей,Я сердце под плеть не подставилИ пел об улыбке твоей.

И разве ты в том виновата,Что, мартовский праздник любя,Порой, улыбаясь с плаката,Ты не узнавала себя?

Тебе, нарядившись, сплясать бы,Да все недосуг, недосуг.Наряды со дня своей свадьбыНе ты ли сложила в сундук?

А мне б за столом райсовета,Мужей атакуя иных,Поставить по долгу поэтаВопрос о нарядах твоих.

Хочу, чтоб носила ты горскийНаряд, что приятен для глаз,В котором тебя на подмосткахЯ видел в ансамбле не раз.

Хочу, чтобы в доме заботаНе гнула тебя как жену.Хочу, чтобы в поле работаНесла тебе радость одну.

Хочу тебе доли счастливой,Но бой за нее до сих порЯ вел, как поэт нерадивый.Прости меня, женщина гор!

Ни разу кинжала из ноженНе вырвав в защиту твою,Я был чересчур осторожен,А это как трусость в бою.

Ударило сердце тревогу.Клянусь я грядущим годам —Отныне ни мужу, ни богуТебя я в обиду не дам!

Всем бедам твоим и мытарствамДать бой — это славный удел.Невежество вместе с дикарствомБеру, как солдат, на прицел!

Не знают секретов в ауле,Известны все новости тут.И сакля Али словно улей, —Как пчелы, соседи снуют.

С утра в ней портнихи, стараясь,Шьют свадебный пестрый наряд.Мелькают иголки, вонзаясьКак будто бы в грудь Асият.

А в комнате с новенькой шторой,Взяв ножницы, чья-то рукаКовер подрезает, которыйБыл только что снят со станка.

Ах, люди, вы словно слепые, —С ковром перепутали жизнь.И ножницы ваши тупыеПо сердцу невесты прошлись.

Не с лишней, все спутавшей чаркиВ дверь пяткой стучался иной:В обеих руках, мол, подарки,Смотрите, я щедрый какой!

Подарки, дары, подношенья —Идет ходуном голова.Бесплатное к ним приложеньеЛюдских пожеланий слова.

Вам видеть своими б глазамиОбъявленной свадьбы канун.Пред Асею зеркало в рамеПоставила тетя Халун.

И речитативом напевнымСказала:            «О гордость семьи,Пусть внуки твои при тебе в немУвидят седины твои».

Платок подарить — не убыток,Но как не промолвить Фатьме:«Лет столько живи, сколько нитокНайдешь ты в его бахроме!»

Кастрюля подарена Асе,И сказано к месту вполне:«Пускай не тоскует о мясеКастрюля на жарком огне!»

Кувшины, тарелки и блюдцаВесь стол полонили — взгляни,А рядом соседки толкутся,И хвалят подарки они:

«Нарядней не видела шали!»«Ах, шелк туркестанский так мил!»«Ах, где эти кольца достали?»«А туфельки кто подарил?»

Но, выйдя на улицу вскоре,Взялись они (экая прыть!),Как стая сорок тараторя,Дареные вещи хулить.

«Подушки темнее, чем тучи!»«Посуда трактиру под стать!Могла б Хадижат и получшеПриданое дочери дать!»

«Подарков немного, пожалуй,Машину просить не расчет,За раз их осел захудалыйК Осману во двор отвезет».

Живут, словно змеи, состарясь,В аулах у белых вершинИ женские сплетни, и зависть,И грубые шутки мужчин…

Смеркается. Тонкою пряжейДождь к листьям и травам прильнул.Утесы безмолвною стражейБессменный несут караул.

Как за день невеста устала!Вот вышла она на порог,Но здесь даже воздуха мало,Сжимается сердце в комок.

Кончается дождик, уходит,Не слышно блеяния коз.Природа задумалась, вродеГорянки, не вытершей слез.

Лежит одеяло туманаНад речкой, над узким мостом;А дым над трубою ОсманаВстал в небо кошачьим хвостом.

В одном из аульских окошекЗажегся вдали огонек,И, с ясною звездочкой схожий,Он девичьи очи привлек.

Гори, огонек, и с туманомПоспорь ради грустных очей,Не ты ль золотым талисманомБыл с детства для Аси моей?

Свети сквозь оконные стекла,О, если б ты знал, как я рад,Что тихою улочкой мокройНа свет твой идет Асият!

И вспомнилось ей ненароком,Как ночью на свет огонькаБрела она в детстве далеком,Далеком и близком пока.

Однажды в июле зеленомУвез ее в горы отец,Где ходят, как тучи, по склонамОтары курдючных овец.

Она засыпала там рано.И ночью, вблизи от луны,Под буркой — подарком урмана,Ей снились волшебные сны.

С ней вместе на облаке плыли —И жили в ауле одномГерои тех сказок, что былиРассказаны ей перед сном.

А утром по мокрому лугу,Вся розовая ото сна,К ручью — закадычному другу —Босая бежала она.

Ее ветерком обдувало,Когда, не по-птичьи тяжел,Над нею, как два опахала,Вздымал свои крылья орел.

Головки тюльпанов качалиОдетые в бархат шмели.И нежно свирели звучалиДля маленькой дочки Али.

Тонка и легка, как соломка,Плясала. И были должныПрищелкивать пальцами громкоЛезгинке ее чабаны.

Но дети есть дети. Когда жеИные родились на свет?На свадьбе грустят они даже,Коль мамы поблизости нет.

С утра пошептавшись с цветами,С козленком, что снега белей,Решила вдруг девочка к мамеДомой возвратиться скорей.

Коней своих шагом нескорымВ четыре пустив стороны,Считали овец в эту пору,Про Асю забыв, чабаны.

А девочка узкой тропоюВ ущелье спустилась с горы,Как малая лань к водопоюВо время полдневной жары.

Ступала босыми ногамиПо тропке отвесной почтиИ прыгала с камня на камень,Встречая речушку в пути.

Овец чабаны сосчитали,Вернулись, а девочки нет.Кричали, из ружей стреляли,Напрасно. Лишь эхо в ответ.

Сесть в седла заставил их сноваКак будто сигнал боевой.Багровый закат на подковахСверкнул над альпийской травой.

Шла Ася все дальше.                               И хмуроСгущалась вечерняя мгла.Медвежья косматая шкура,Казалось, на горы легла.

Петляла тропа то и дело,Заухали совы вокруг.Для смелости Ася запелаИ тут же заплакала вдруг.

Земля почернела, как порох,За тучами звезды с луной.То чье-то дыханье, то шорохВсе слышались ей за спиной.

А горы прижались друг к другу.Ревел водопад, словно лев.И сердце взлетало с испугуИ падало вновь, замерев.

Здесь даже заплакал