Елена Гуро - Небесные верблюжата. Избранное Страница 18

У сложенных дров сияют светлые щепки.

Уж в колеях ломкие белые звезды, и стучит обледенелое ведро у колодца утром, и готовят уроки.

Меж роялью и камином стоят вигвамы из буйволовых шкур, украшенные перьями сойки и жемчугом, и до самого ковра гостиной, под светом лампы тянется Патагония.

На берегах Эри и Онтарио краснеет брусника.

Когда пролетают вожди гордых Павнисов, на долгогривых конях, мимо окон столовой — видят звезды.

Кровати уже отплыли, и кто-то большой и нестрашный шумел за стеной.

А комната летела меж крупными звездами, в синих бархатах, и летели вместе темные башни елок хороводом стражей.

Большие прекрасные бегемоты, оставляя животами дорожку по золотому топазовому песочку, подходили к цветущим медовым деревьям, и прозрачные, полные соком медовые плоды падали им в рот.

Стороной, стороной проходили, звеня, олени.

Над вигвамами кувыркались бисерные птицы.

В мглистом, мягком небе были опрокинуты дворцы.

А с дворцов звенели колокольчики, потому что за мглистым небом убегали излучистые, меж садами розовыми, голубые дорожки.

Голубые, голубые, голубые.

Ветер

Радость летает на крыльях,И вот весна,Верит редактору поэт;  Ну — беда!Лучше бы верил воробьямВ незамерзшей луже.На небе облака полоса — уже — уже…Лучше бы верил в чудеса,Или в крендели рыжие и веселые,Прутики в стеклянном небе голые.И что сохнет под ветром торцов полотно.  Съехала льдина с грохотом.Рассуждения прервала хохотом.  Воробьи пищат в весеннем  Опрокинутом глазу. — Высоко.

Недотрога

Было утро все убрано алмазами. По алмазным мхам, — по лугам пушило солнце лучами. Холод далеких-далеких льдов таял в воздухе горячем, с золотыми иголочками… И был Сентябрь.

Вышел Бог на лес и на луг. Выбежала к опушке белая Недотрогочка в нежную белую овечью шерсть одета, и гордая, — пальцем никому себя тронуть не позволяет.

Грелись пушистые сосны коротатики. Прокололись сквозь мхи тоненькие красные грибки, — точно булавочки. И так тихо в лесу стояло и грело Солнце, что захотелось Богу благословить кого-нибудь.

И спрашивает: «Кого благословить мне в солнечном Сентябре?» …И никто ему не ответил — никто его не видел…

Подбежала Недотрога и говорит: «А я Тебя увидала, Боже!»

Засмеялся Бог и благословил Недотрогу. Засветилась белая Недотрога, загорелась вверх песенкой, тонкой, зеленой — как елочка, хрупкой, белой — как свечечка, царственной, — как корона высоких елей.

Услыхали с севера суровые люди, — пришли и спрашивают: «Чья это песня такая королевская? Мы взбирались на ледяные горы почти до звезд, — но не встречали мы там песни прямой и гордой, как свечечка!»

И выбежали из леса маленькие доносчики и выдали:

«Это Недотрогина песня такая королевская! Недотрогу, с белым горлом, благословил Бог в Сентябре».

Взяли люди песенку в бирюзу и изумруды, и стала она им светить.

Взялись люди ловить Недотрогу, — чтоб была она с ними всякий день: ловили и не могли поймать.

Хоронили Недотрогу голубые сосны, хоронили зеленые елки: — берегли до весны… Вызвездятся белые цветы по морошкам, засветится Недотрога весне — песней, — как белый венчик, как белая коронка!..

Пусть придут с Севера люди спрашивать: «Чья это песнь нам послышалась — светится, точно белая коронка!»

Утренние страны

На земле есть утренние страны.

Жемчужнокрылые великаны живут там.

Эти страны, умытые влажной темнотой ночи, выходят нечаянной улыбкой на небо и на росную землю.

Вот из сыриных заповедных ельников поднимается невинный склон неба — на самую яснину поплывут лучезаринки.

Ясны, улыбчивы облака над голубой круглиной моря.

Неподвижно их вечное удивление; оно родилось, где легли воздушные надморные полосы в вечность, ясность, свежесть и сон.

По зеленой прозрачности улыбаются перламутром.

Только в девственно-холодном воздухе утра могут быть великаны.

Они не рождаются между нами.

Так крепок нетронутый воздух, игра, восторг и крылья.

Здесь бодры беги, радужные росы, внезапны нежные цветочные звездочки.

Ранняя страна не знает ни любопытства, ни преступленья, и жестокость сладострастия чужда ей.

Звонко по твердой утренней земле бегают веселые добродушные великаны.

Их топот раздается по бережью. Они любят взыграть на самый взбег холма — встать над морем?

Точно где-то воркует гигантский голубь? Это их гортанные голоса. Они, играя, опрокидьшают ногами свои обширные голубые и розовые чашки с утренним напитком и хохочут за горой. Но чаще их голосов их молчаливые улыбки.

И не всякий утренний час свеж довольно для чуда — чтобы народился в утренней стране и стал жемчужный.

Тайный миг утренней страны редко подстережешь.

Вот, не боясь холода, раскроются белые звездочки по суровым мхам пустырей.

Черные острия елок сторожат.

Вот родилась яснина в еще нетронутый свет утра. В этот ключевой прозрачный час на самый взлобок неба выплывет и встанет удивленное облако, выяснеет на жемчужном его лице улыбка, точно даст знак облачным лебедям за море…

Тогда народится, явится великан и побежит по взгорью.

Жемчуговый, добрый и твердый.

Тяжелодушным, непосвященным путь в страну закрыт.

Но кто хочет слышать, слышит.

Из утренней страны к нам являются вести. Между голых ветвей осинки небо прозрачно неизреченной далекостью ясности.

В траве нежданно навострились листочки. У кустов такое выражение, точно они встрепенулись, к облакам надморья протянулась веточка — это знаки оттуда.

Ах, над нашей знойной землей прохладны жемчужные льдины.

Твердые и ранние приходят из утренней страны созвучья. Все, что хочет быть девственным телом завтра и вдохновением, родилось там.

И мы узнаем всегда тех из нас, кто причастен вздрогнувшей радости ранних лучей. — По крылатым бровям, по непреклонной ясности лба, по гордой затаенной улыбке — можно всегда их узнать.

Камушки

По золотому сосно-бережью нежило солнышко. Гладило спинки ласковых камушков на песчаной ладони берега.

Проснулись камушки, круглились, сияли, укрылись, урылись бархатным песочком… Ах!

Были желанны камушковые страны… По улегшейся уласканной отмели льнули волны-воркуйки…

…Плескали в горячий бочок отмели. Протекал день по камушкам.

Пришел Ласкунчик, вырыл ямку — глубокую-глубокую. Там спали не родившиеся еще для солнца камушки, черные, слепые: залепил их сырой песок.

И пахло там соленым холодом и соленой глубокой тиной…

А наверху солнце святило валунковые светлые страны.

Ласкунчик набрал светлые валунчики: — они чирикали, точно чайки, и журчали меж пальцев.

Стало солнце старинным. Стало большое, малиновое. Село на кочку, распушило лучики.

Воркуйки нежились у отмели — пли… пли…

Больше нельзя играть камушками. Они приникли, прижались к сырому песку и спят. Камушки темные, плоские и слепые.

А у отмели невидимым шелком всю ночь нежат говоруйки — пли… пли… пли…

Финская мелодия

Над нами, фрачными, корсетными, крахмальными,ты запел песню родины.Ты из нас, фрачных, корсетных,выманил воздух морозный родины.Вот из голой шейки девушкивышло озеро, задутое инеем.Вот из красного уха мужчинывышло облако и часть леса,а женщина выпустила из головы сосны,а я дорогу и парня в валенках.И пришел мох с болота и мороз.

Полетели по снегу дровни — Эх-на!полетели целиной — Эх-на!через ухабы поскакали — Эх-на!

Ты не плачь не жалей меня, мама,ты не порть своих глазочек,Далеко раскинулась дорога по бездорожью.Не ломай руки!Ты не порть старые глазки!У тебя сын не пропадет,у тебя сын из можжевельника,у тебя сын — молодой булыжник,у тебя сын — молодая веточка,а веточка молодая, пушистаягнется и не ломится.

Ты не ломай руки, мама,а бери ведро.Я всегда за тебя носил воду.Ты не плачь, мама,а возьми топор.Я тебе топил тепло печку,а у тебя для моего топорища руки малы.

Эх-на! родная земля поет.Вот поет дорога.Дорогая моя — вот.Вот и сам я!А я вожжи взял,эх, родина!А я ружье взял.Вот — и мать.Не тужи, не тужи, родная,задул большой ветер —не тужи, не плачь, мама.Камень при дороге стал,сосна шумит.Ветер дальше, дальше погнал окрест.Не плачь, мама.Родина, родина — земля,одна ты — мать.За тебя я ушел.Не тужи, не тужи, родная,не плачь, мама.

«Липнул к следкам песок на протаявшей дорожке…»