Демьян Бедный - Стихотворения Страница 18

1919

О чёрте

(Новогоднее)

Среди поэтов — я политик,Среди политиков — поэт.Пусть ужасается эстетИ пусть меня подобный критикВ прах разнесет, мне горя нет.Я, братцы, знаю то, что знаю.Эстету древний мил Парнас,А для меня (верней, для нас)Милее путь к горе Синаю:Парнас есть миф, Синай — закон,И непреложный и суровый.И на парнасский пустозвонЕсть у меня в ответ — готовыйСвой поэтический канон.Сам государственник Платон,Мудрец, бежалостный к поэтам(За то, что все поэты врут),Со мной бы не был очень крут,Там, где закон: «Вся власть — Советам»Там не без пользы мой свисток,Там я — сверчок неугомонный,Усевшийся на свой законныйНеосуждаемый шесток.Пусть я лишь грубый слух пленяюПростых рабочих, мужиков,Я это в честь себе вменяю,Иных не надо мне венков.Вот я поэт какого сорта,И коль деревня видит чертаИ склонна верить чудесам,То черта вижу я и сам.С детьми язык мой тоже детский,И я, на черта сев верхом.Хлещу его своим стихом.Но: этот черт уже советский;На нем клеймо не адских сфер,А знак «Эс-Де» или «Эс-Эр»,И в этом нет большого дива.Про черта речь моя правдива.Где суеверная толпаПокорна голосу попа,Там черт пойдет в попы, в монахи,И я слыхал такие страхи,Как некий черт везде сновал,Вооружась крестом нагрудным,И, промышляя делом блудным,В лесу обитель основал,Вошел в великую известностьИ, соблазнивши всю окрестность,Потом (для виду) опочилИ чин святого получил;С мощами дьявольскими рака,По слухам, и до наших дней,Для душ, не вышедших из мрака,Святыней служит, и пред ней,Под звон призывно колокольный,Народ толпится богомольный.

Черт современный поумней.От показного благочестияЕго поступки далеки:Он от строки и до строкиПрочтет советские «Известия»,Все обмозгует, обсосетИ, случай выбравши удобный, —Советской власти критик злобный.Иль меньшевистскую несет,Иль чушь эсеровскую порет,А черта черт ли переспорит?!Черт на вранье большой мастак,В речах он красочен и пылок.«Ну ж, дьявол, так его растак!»Его наслушавшись, простакСкребет растерянно затылок:«Куда он только это гнет?Порядки царские клянет,Но и советских знать не хочет.Про всенародные права,Про учредиловку лопочет,А суть выходит такова,Что о буржуях он хлопочет.Кружится просто голова!»

И закружится поневоле.Черт — он учен в хорошей школеИ не скупится на слова.У черта правило такое:Слова — одно, дела — другое,Но речь про чертовы делаЯ отложу ужо на святки.Хоть вероятность и мала,Что речь продолжу я, ребятки.Бумага всех нас подвела:Большие с нею недохватки;В газетах нынче завелиТакие строгие порядки,Что я, как рыба на мели,Глотаю воздух и чумею,Теряю сотни острых темИ скоро, кажется, совсем.Чертям на радость, онемею.

Пишу сие не наобум.Не дай погибнуть мне, главбум,И заработай полным ходом, —На том кончаю. С Новым годом!

1920

День прозрения

В руках мозолистых — икона,Блестящий крест — в руке попа.Вкруг вероломного ГапонаХоругвеносная толпа.Толпа, привыкшая дорогуТоптать к Христову алтарю,С мольбою шла к земному богу,К самодержавному царю.Она ждала, молила чуда.Стон обездоленного людаУслыша, добрый царь-отецПоложит мукам всем конец.Царь услыхал, и царь ответил:Толпу молящуюся встретилЕго губительный свинец.Великий, страшный день печали, —Его мы скорбью отмечали.Но — крепкий плод его дозрел.Так пусть же песни наши грянут!Победным гимном пусть помянутДень этот все, кто был обманутИ кто, обманутый, прозрел!

Гулимджан[9]

Чхеидзе и Церетели обратились к Антанте с просьбой о помощи против большевиков.

В Александровском садам

Музыкам игрался

И т. д.

Национальный гимн социал-духанщиков

Ми садился на ишакИ в Париж гулялся.Клеманса, такой чудак,Очень нам смеялся.Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Весь Кавказ мы за ляржан[10]Продаем умело.

«Тьфу! — смеялся Клеманса, —Не было печали!»Ми ему в два галасаГулимджан кричали:Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Честь и совесть за ляржанПродаем мы смело!

Ллойд-Джорджданья дверь открылВ кабинет случайно,Ми с Чхеидзем гаварыл:«Рады чрезвычайно!»Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Мы Баку вам за ляржанУступаем смело!

Закричали ми: «Ай-ай! —С невеселым физий. —Ради бога, присылайПоскорей дивизий!»Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Продадим вам за ляржанДушу мы и тело!

Ленин сжарит шашлыкуС наших демократий,Он имеет на БакуПреболшой симпатий!Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Наш Тифлис — один духан!Покупайте смело!

Ллойд-Джорджданья атвечал:«Тронут вашим горем.Наш английский флот помчалНашим Черным морем!»Гулимджан! Гулимджан!Нам какое дело?Нас коварство англичанВовсе не задело.

«Мени тенкс!» — «Мерси боку!»«Можем обещаться,Что английский наш БакуБудет защищаться!»Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Мы Баку вам за ляржанУступаем смело!

Независимый ТифлисТут нам объявлялся.Ми кричали: браво! бис!И назад гулялся!Гулимджан! Гулимджан!Знаим свае дело:Весь Кавказ мы за ляржанПродаем умело!

Исполнили: Церетели и Чхеидзе. Записал Демьян Бедный.

1920

Оценка

На предложение, сделанное русскими эмигрантами — дать швейцарским банкам в обеспечение свои имения и дома в России, представитель швейцарских интересов заявил: 1) что предложенный залог — миф, никаких гарантий не дающий, 2) что русские должны обеспечить заем реальными гарантиями, как-то: драгоценностями, имениями где-либо за границей или в Польше.

Персоной будучи в кругах известных видной,Потомственный буржуй с осанкою солидной(При случае его я назову)Зашел в Париже в банк и сразу: «Вуле-ву?На редкость выгодная сделка.Мне банк даст золота, я банку — векселяПод обеспеченье!..»«Какое?»«Есть земля…Вполне исправное громадное именье,При нем завод — мое почтенье!Железный путь совсем вблизи,Большая пристань тут же рядом…»Какой же банк таким побрезгует закладом?В минуту дело на мази.Но… вмиг всю сделку погубилоСловцо, всего одно словцо.Директор банковский, смеявшийся так мило.Вдруг скорчил кислое лицо:«А как — пардон, мусью! — как великаоценкаИменья вашего?»«Мильон».«Мерси, мерси!..А где ж, мусью, оно?»«Где? — побелев, какстенка.Забормотал буржуй. — В России!.. Ан Рюсси!..»«Ах, ан Рюсси!» — вздохнул в ответ директорбанкаИ дал российскому мусью… на чай полфранка!

1920

Печаль

Дрожит вагон. Стучат колеса.Мелькают серые столбы.Вагон, сожженный у откоса,Один, другой… Следы борьбы.Остановились. Полустанок.Какой? Не все ли мне равно.На двух оборванных цыганокГляжу сквозь мокрое окно.Одна — вот эта, что моложе, —Так хороша, в глазах — огонь.Красноармеец — рваный тоже —Пред нею вытянул ладонь.Гадалки речь вперед знакома:Письмо, известье, дальний путь…А парень грустен. Где-то домаОстался, верно, кто-нибудь.Колеса снова застучали.Куда-то дальше я качу.Моей несказанной печалиДелить ни с кем я не хочу.К чему? Я сросся с бодрой маской.И прав, кто скажет мне в укор,Что я сплошною красной краскойПишу и небо и забор.Души неясная тревогаИ скорбных мыслей смутный рой…В окраске их моя дорогаМне жуткой кажется порой!О, если б я в такую пору,Отдавшись власти черных дум,В стихи оправил без разборуВсе, что идет тогда на ум!Какой восторг, какие ласкиМне расточал бы вражий стан,Все, кто исполнен злой опаски,В чьем сердце — траурные краски,Кому все светлое — обман!

Не избалован я судьбою.Жизнь жестоко меня трясла.Все ж не умножил я собоюПечальных нытиков числа.Но — полустанок захолустный…Гадалки эти… ложь и тьма…Красноармеец этот грустныйВсе у меня нейдет с ума!Дождем осенним плачут окна.Дрожит расхлябанный вагон.Свинцово-серых туч волокнаЗастлали серый небосклон.Сквозь тучи солнце светит скудно.Уходит лес в глухую даль.И так на этот раз мне трудноУкрыть от всех мою печаль!

1920