Леонид Латынин - Праздный дневник Страница 18

Из книги «Черты и резы»

Эта книга диалога, суеты и маеты,Книга строчек, точек, знаков, книга пауз и звонков,Где на самом горизонте силуэт маячит – ты,Чуть заметен, но отчетлив, многозначен, бестолков.

Я его не ждал, не ведал, жизнь живя в сплошном тумане,Я б давно, конечно, умер, и развеяли б мой прахГде-нибудь в Париже, Риме или прочей глухомани,Жизнь закончив, как и должно негерою, второпях.

Но случилось, но явилось, но стряслось – с такою силой, индо стиснуло виски:Я сижу в огромном зале, мимо рыбы и собаки, мимо гады всех мастейЛают, плавают, несутся, и с самцами вкупе самки рвут друг друга на куски,Доги, шпицы, носороги, осьминоги и акулы, в жанре свежих новостей.

И середь вот этой свалки, этой судороги, боли, дележа и куража,Смуты, лепета и крика, мировой державы браннойЯ люблю, дышу, страдаю, этой жизнью бестолковой бесконечно дорожа,Этой жизнью безымянной, жалкой, грешной, краткой, странной,Различимой на полвзгляда, но до одури желанной.В сантиметре от медузы, ската, гарпии, удава, на полвзмаха от ножа.

Апостроф

Александру Градскому

Прозрачная стезя, прозрачнее пространства,Беспечные шаги вперед и наугад,И в этом – признак тем, смешных как постоянство,Которым, как всегда, я искренне не рад.

Скольжу не тяжело, пока что без одышки,Теряя по пути последние «куда»,И бабочка черна на белизне манишки,Рука еще нежна, надежна и тверда.

И белая рука в ответ еще желанна,Прощелкал соловей убогое «пора».И сыплется с небес как белый порох манна,И движется ко мне заветная гора.

Коты поют в ночи роскошно и протяжно,И кошки вторят им победно и грешно,И то, что мир погиб, по существу не важно,И более того, по сущности, смешно.

То, что я тебе не верю,Ничего, переживу.Не нужна обуза зверюНи во сне, ни наяву.

Снова храм в душе разрушен,На пожарище жнивье.Я, конечно, равнодушен.Не мое, что не мое.

Белый сад, немного грога.Белки. Сумрак за окном.Как мне мало доли БогаВ светлом имени твоем.

Поживу, опять устану.Помолчу, передохну,Забинтую туго рануИ в Венецию махну.

Ну а там – сюжет потопа.Капители и мосты.Та же вечная Европа,Гений дряхлой красоты.

Мы были вместе до земли и воли,До этих дней, текущих в никуда,В еще не обозначенном глаголе,Бесформенном, как воздух и вода.

Мы были вместе, догорев до краяИ улетев в неведомо ничто,Где призрак виден сумрачного рая,Как солнце, сквозь сплошное решето.

И были мы и голодны, и наги,И были неделимы и родны,Как буквы на прозрачнейшей бумаге,Что только Богу по ночам видны.

Миска каши да чашка чаю,Лодка красная на берегу.Я скучаю по тебе, я скучаю,Наскучаться никак не могу.

Вот влетела в окошко птицаИ не вылетит вон никак.Столько лет мне нездешне спитсяСреди желтых в клетку бумаг.

Разбежались по весям соседи,Деревенский мой дом поник.Мы по паспорту все медведи,Ну а люди – мельком, на миг.

Я тебя в свою шерсть зарою,Твои руки, плечи и грудь.И упрячу в слова, как Трою,Чтоб открыли когда-нибудь.

Мир без меня не так уж плох,Не так уж и нелеп.В нем сущны музыка и Бог,Огонь, вода и хлеб.

Все так же беден отчий кров,И светится экран,И дети в школе дураковЛистают мой роман.

Машины мчат куда-то встречь,И снег на проводах.И буднична больная речьНа ветреных губах.

И я непразднично бредуКуда-то до и от.И долог день в жилом адуМгновенье напролет.

Что-то солнце подземное село,И оно же еще не взошло.Как качели качается тело,Раз – не нáбело, два – набелó.

Чем мне голову время забило,Что за сор накопился в душе,Где подземное наше светилоВ этом ветхом шестом шалаше.

Я не стал бы молиться о свете,Если б даже он снова погас.Мы за прошлое нынче в ответеИ за то, где и не было нас.

Вот свеча догорела покорно.Воск скатился с теплом пополам.Как же снова легко и просторноВ этой тьме, что невидима нам.

Шаг за шагом, страх за страхом,Очень медленно, едваСтановлюсь достойным прахомПо законам естества.

Вот развеян я над Нилом.Вот сижу себе ужоВ настроении уныломВ черно-бежевом «пежо».

Говорю о смысле смерти,Что витает надо мной,И читаю на конвертеНовый адрес неземной,

Где камин и чай с простудой,Бронза с патиной тускла,На диване книги грудойУ окраины стола.

И еще – за что, откуда? —Без подстилки, на полуДва размеренных верблюдаДремлют, чавкая в углу.

Что-то света стало мало,Что-то веры стало боле,Сердце бедное усталоОт чужой, не царской, воли.

Мир готовит повороты,Несмотря на все детали,Доведя судьбу до рвотыОт заслуженной медали.

Храм высокий полусферы,Сто земель в пределе храма.Наступает жажда верыУ поверженного хама.

Эпоха утрат наступила,Дельфийский оракул молчит.И серо-зеленое рылоИз пазухи храма торчит.

Дорический стиль на исходе,Колонны расколоты вкось.И жизнь уступает природе,Которой ей быть довелось.

В развалинах длящейся драмыЯ больше не жду перемен.И что христианские храмыПред камнем акропольских стен?

Афины

Замело мою память белую,Да и черную замело.Что на свете я этом делаю,С коим нынче меня свело?

Я брожу между синими соснами,Все ищу свой зеленый рай.Меж годами подряд високосными,Там, где мается месяц май.

И кричу никому я, веруя,Что отыщется где-то след,Где мы будем самые первые,Где других просто вовсе нет.

А земля так свежа и вымытаЭтой влагой не судного дня,Несмотря на причуды климата,Что не минул, летя, меня.

Мы венчались с тобой на рассветеДолгожданного званного дня,С красным прочерком в волчьем билете,В свете сумерек вместо огня.

Белый агнец от крови дымился,Черный агнец окрасил алтарь,И завет предначертанный сбылся,Когда тексты читал пономарь.

И сгибалось пространство до лиры,Исчезало пространство тревог,Где скитались мы, наги и сиры,По пустыне по имени Бог.

Борису Эйфману

Огонь не пощадил ни Пушкина, ни зверя,Лишь, смерти пожалев, оставили их жест.И, вечностью его беспечною проверя,Вернули невзначай в одно из общих мест.

Две бронзы тяжелы, разбросаны по свету,Одна, где поздний Рим размерен и горяч,Другая, где Москва – земли печальней нету,И слышен высоко ее не медный плач.

Я к ним пришел опять, озябший от дороги,И руки положил на бронзовую твердь,Стояли рядом вы, прекрасны и двуноги,И наблюдали в лоб несбывшуюся смерть.

Земля летела вдаль по медленному кругу,Сосредоточив взгляд на солнечном луче.И, если бы он был, я обратился к другу,Как гаснущий огонь к нетронутой свече.

Ольге Свибловой

Мы – служители мертвого века,Ненасытные тени земли,Без единого имярека,Как без паруса корабли.

Сквозь пространства, дома и даты,Сквозь туманы бесполых тел,Как оставленные солдатыТем, кто ими давно владел,

Всё бредем без любви и Бога,Не вперед бредем, не назад,Чуть левее лежит дорога,Где живет виртуальный ад.

Улыбаясь в бесшумном плаче,Без затей, поперек гульбы,Мы идем ненамного иначе,Чем в серебряный век рабы.

Кто мы – путники или бродяги,Жертвы чьей воровской игры?Цифры с прочерком на бумаге,Недостертые до поры.

О. С.

Во мне проснулась несостоявшаяся жизньИ стала мешать двигаться, видеть небо и землю.Она надела теплый шарф на шеюМеня осенью семьдесят первогоИ поцеловала сзадиГубами из чистой шерсти.И тут же, не отходя ни на шаг,Обманула меня с каждым прохожим,С птицей, сидевшей на клене,С собакой, спящей возле липы,С облаком, пролетавшим мимо.В ней не было ни стыда, ни страхаЗа мою несостоявшуюся жизнь.Ее вполне примиряло со мноюЧувство пропавшей скукиИ еще то, что она б никогда не узнала,Не будь этой будущей встречи.

Руки счастливы по локоть.Пальцы влажны и нежны.Мне легко дышать и окатьВозле дремлющей княжны.

Говорить ей сон вчерашнийИ не помнить ни о чем,И смотреть, как грач над пашней,Словно пальцы над плечом,

Растопырив крылья плавно,Кружит, медленно скользя.Мы с тобой совсем недавноМожем все, что всем нельзя.

И тепло, оставив недра,Нас окутало собой.И желтеет тускло цедраВ тьму веков над головой.

Роману Виктюку

Я только ночь готовился к эпохе,Не пил, не ел, не требовал огня,А только шил из междометий вздохиИ из того, что делало меня.

И день пришел – и будничный, и праздный,Любого дня подобие насквозь, —И чей-то стон, кривой и безобразный,В меня воткнул прозрачнейшую ось.

И я вишу на выдохе без вздоха,Ворча, на ось наматываю дни —По имени Прекрасная Эпоха,По отчеству Спаси и Сохрани.

Миров из разных мы приходим в дом,В котором не накурено и чисто,Где тусклый свет небесного батистаИ тьмы уют, развешенной кругом.

Как краток дом, и как он не похожНа тьмы домов, оставленных в округе,Здесь не живут ни засухи, ни вьюги,И режет хлебы, а не жертву нож.

Здесь тишина помолвлена с судьбой,Здесь на вопрос не задают ответов,Не принимают схимы и обетовИ говорят всерьез и не с собой.

Нам без него не выжить и в раю,Нам без него не отыскать дороги,Которые ведут, просты и строги,В другую жизнь, как будто бы в свою.

Нездешний дом, одетый в изразецНездешней Синтры, Рима и Калуги,Где не живут ни засухи, ни вьюги,Что сложен из сердец, а не колец.

Здесь, как там, погода и дорога,Ивы лист и жимолости цвет.Здесь два шага от земли до Бога,Нет заката и всегда рассвет.

Пыль густа, тепла и незаметна,Нет следов на смертном рубеже.За спиною дремлющая Этна,Жизнь моя, прошедшая уже.

Остывают помыслы и страхи,Оставляют будни и дела.Желтый цвет распахнутой рубахиОттеняет смуглые тела.

Вся толпа тиха и беззаботна,Лица стерты сумраком до дна.Я за ними следую охотно,Позабыв земные имена.

Что мне помнить суеты оттенки,Что вздыхать о том, что не вернешь?Терн колючий тянется вдоль стенки,На земной до одури похож.

А вокруг ни голоса, ни звука,Ни сверчка, ни ласточки крыла.Жить вне жизни – скучная наука —Что, конечно, кажется, была.

И сквозь все неслышимые дали,Сквозь потусторонний свет и дым,Я услышал, как меня позвалиИменем забытым молодым.

И рассудку вопреки и воле,Вдруг увидев незаметный след,Я побрел по пройденной дорогеВ тот живой потусторонний свет,

Где стрельба, пожары и утраты,Где без смерти не проходит дня,Где темнеет посреди АрбатаДом, где Эвридика ждет меня.

Морок