Фидель Кастро - В горячих сердцах сохраняя (сборник. Рассказы и стихотворения) Страница 19

И зерен больше в початке…

И зерен больше в початке,и виноградин в грозди,чем воинов в группе Фиделя,с «Гранмы» сошедших грозно.Толкают их в спину волны,но герои шагают прямо,безусые лица суровы,и сомкнуты брови упрямо.Над ними москитов тучи,трясина мягка как вата,а смерть наблюдает за ними,одетая в форму солдата.От крови краснеет берег,повсюду раненых стоны,герои сражаются насмерть,пытаясь прорвать заслоны.И лишь немногие вышлиживыми из этого боя,в горячих сердцах сохраняяпамять о павших героях.Народ им выходит навстречу,кругом царит оживленье,ликующий слышится голос,повсюду — цветы и пенье.По зову горячего сердцауходят герои в горы.Над ними сияет солнцеи птичьи слышатся споры.Призывный голос Фиделязвучит на горной вершине:«Мы спустимся с гор к победе,нас много будет в долине».

Хесус Диас

Не убьешь!

1. Бандиты

Человек лег лицом в грязь, которая еще совсем недавно была руслом ручья, и безуспешно пытался отыскать остатки воды.

— Тварь!

Слово ударило хлыстом, и тело лежащего вздрогнуло, как от электрического тока.

— Малыш?! — вскрикнул он, еще не видя говорившего. Потом быстро повернулся и — уперся лицом в дуло автомата.

На какое—то время он замер, как загипнотизированный, не в силах отвести глаз от поблескивающей стали. Затем неожиданно выбросил правую руку, чтобы схватить свой автомат, но чей—то ботинок пресек эту попытку, вдавив его пальцы в грязь.

— Паскуда! — выругался Малыш и ударил его ногой в живот. — Ну и паскуда же ты, Петух!

Удар заставил его сжаться. Он повернул голову и увидел, как в воздухе сверкнул плевок Малыша. В следующее мгновение он ощутил противно—липкое прикосновение к своей щеке.

— Думал, нам крышка?

Он повернулся в другую сторону, на голос.

— Лоло?!

— Тварь ты, Петух!

Его снова били словами. И снова он впился взглядом в дуло «Томпсона».

— Прощайся с жизнью.

Он отвернулся — перед глазами возник тупой носок ботинка.

— Твое последнее желание?

Взгляд опять уперся в дуло «Томпсона».

— Повесить или расстрелять?

Тупой нос ботинка не шевельнулся.

— Что передать семье?

Дуло «Томпсона» оставалось неподвижным.

— Так—то, не будешь паскудой!

Тупой нос ботинка был на месте.

— Дерьмо!

Дуло «Томпсона» медленно опускалось к его лицу.

— Пусти… пусти…

Он с трудом пошевелил левой рукой, пытаясь отвести дуло. Малыш, не давая ему коснуться автомата, сделал знак Лоло, и тот убрал ботинок. Тогда он начал переворачиваться, преследуемый дулом, которое опускалось все ближе и ближе, пока наконец не уперлось ему в лоб.

— Он не на предохранителе, Малыш. Я снял его с предохранителя. Так что ты с ним не шути.

Теперь он лежал на спине, барахтаясь в грязной жиже. Потом попытался выползти из нее, подтягиваясь на локтях и плечах, а грязь все пропитывала и пропитывала его уже задубевшую одежду.

— Гляди, Лоло, гляди, как он барахтается.

— Ведь ты считал себя умником, а? Считал, что всех наколол?

— Подымайся!

Петух стал приподниматься, не спуская глаз с оружия. Уже почти встав, он споткнулся о камень и упал ничком, лицом в грязь.

— Подымайся! — снова заорал Малыш. — Мы добрые, можешь откинуть копыта стоя, как настоящий мужчина.

— Я? А при чем тут я? За что вы хотите прикончить меня? Я ни при чем. Меня не за что убивать.

Широко раскрытые глаза на его залепленном грязью лице сверкали.

— Ублюдок! — заревел Малыш и снова плюнул в него.

Раздался сухой металлический щелчок — Лоло поставил свой пистолет на боевой взвод.

— Обожди!

— Я хочу проветрить ему мозги.

— Не вмешивайся, возьми его автомат.

Лоло поднял автомат и надел на плечо. Потом погладил его, погладил свой автомат и хмыкнул.

— Дешевка ты, Петух. Из—за тебя коммунисты Шакала укокошили да и нас чуть не пришили. Нам просто повезло. Знаешь, почему я тебя не кончаю? Когда мы доберемся до Гумы, ты нам покажешь дорогу к берегу. Если все обойдется, мы тебя не тронем. Но если по дороге с нами что—нибудь случится, я из тебя все потроха выну, понял? Любая заварушка — и ты первый поплатишься. Это я тебе обещаю. Можешь не сомневаться.

— Я никого не выдавал, Малыш. Мы ведь с Шакалом были друзья, просто я…

— Дерьмо ты, и больше ничего.

— Малыш…

— Заткнись! Двигай вперед, и без шуток.

За ручьем начиналось взгорье. Они стали подниматься по склону. Шли молча, согнувшись, то и дело вертя головами в разные стороны и облизывая пересохшие губы. Глаза у всех блестели. Лоло, который с трудом двигал левой ногой, немного отстал. Он вытащил фляжку и попытался отхлебнуть, но сумел сделать лишь один глоток — фляжка была пуста. Он отшвырнул ее и бросился догонять остальных.

— Они могут быть где—то здесь.

— Наверняка — у этих гадов нюх, как у ищеек.

— Шагай—шагай, не каркай!

Они снова двинулись в путь, и снова воцарилось молчание. Окрестности были все так же однообразно красивы. Внезапно Петух остановился, и они уставились на него. Так и стояли, сузив глаза, нервно вздрагивая, пытаясь кожей почувствовать опасность.

— Что?

— Ш—ш–ш…

— Что такое?

— Мне послышался шум.

Они вскинули автоматы на изготовку.

— Я ничего не слышу.

— И я.

— Да, вроде бы все спокойно.

— Пошли быстрей!

Они шли еще часа два, не проронив ни слова. Иногда, особенно когда дышать становилось совсем невмоготу и приходилось идти медленнее, они переглядывались. Дойдя до развилки, Малыш схватил Петуха и показал направо. Тот и не пытался высвободиться. Он только глядел на Малыша и на тропинку, не решаясь идти по ней.

— Двигай.

— Ты что, хочешь идти в Гуму через Каньитас?

— А почему бы нет?

— Но там же равнина, Малыш. Целых пятнадцать минут придется идти по полю.

— Зато на два часа быстрее.

— А если заметят…

— Если заметят — нам крышка. Но рискнуть стоит.

— А может, через Сагарру — там ведь горы, а, Малыш?

— Еще два часа по этому аду? Лишних два часа, чтобы они нас укокошили?

— А если схватят?

— Только не меня. Такого удовольствия я им не доставлю. Меня можно только убить.

— Я не могу бежать через Каньитас, Малыш, — подал голос Лоло.

— Мы должны добраться до берега, должны. Черта с два они меня поймают!

— Да ты посмотри на мою ногу, я…

— Ничего, Лоло, ничего. Давай, Петух, двигай. Петух не пошевелился.

— Давай, говорю!

В конце тропинки показался просвет. У подножия начиналось заросшее сорняками поле, а чуть дальше — плантация сахарного тростника. Изнемогая от усталости, они с трудом добрались до дороги и остановились на мгновение, чтобы осмотреться.

— Бежим!

Сахарный тростник бьет в грудь и обжигает лица, и солнце слепит глаза, и трескаются запекшиеся губы, и скрипит на зубах пыль, и не хватает воздуха, и беспрестанно мелькает под ногами земля, и испуганно озираются глаза, и боязливо раздвигают тростник руки…

Задыхаясь, они добежали до горы, которая поднималась сразу за плантацией. Они тяжело дышали, на губах у них выступила пена.

Лоло отстал. Он бежал прихрамывая, волоча ногу и два автомата. Он даже не бежал, а плелся, как—то странно перебирая руками. Губы у него вспухли, глаза воспалились. Он навалился на какой—то пень, издавая глухие протяжные стоны. Задрав штанину до бедра, он принялся осматривать свою кровоточащую рану. Малыш открыл рот, собираясь что—то сказать, но передумал. Он сел и положил оружие рядом с собой. Петух, который все еще стоял, рухнул на ближайший пень.

На тропинку выбежала облезлая собака и стала обнюхивать незнакомцев. Малыш запустил в нее камнем, и собака оскалила зубы.

— Не трогай пса.

— А ты что, Лоло, испугался?

— Кого это?

— Некого? А чего же затрясся, когда я сказал про Каньитас? Все обошлось, как видишь.

— Я не трясся.

— Кому ты рассказываешь? Мне? А ну—ка… покажи, что у тебя там в штанах!

— Ничего, — сказал Лоло и нагнулся.

— Дай посмотреть, не бойся, — подошел к нему Малыш. — Сними штаны.

— Отстань.

— Сними, сними… А, напустил в штаны! Смотри, Петух, он напустил в штаны.

— Это от раны, — засуетился Лоло, показывая на темную линию, которая брала начало у самой ширинки.

— От раны… — заржал Петух. — Рана—то у тебя на лодыжке.