Светлолунный сад - Каролина Карловна Павлова Страница 19

Безумно броситься вперед.

Оставим всё на волю бога;

Авось тяжелый минет срок!

Авось пойдет Европе впрок

Ее сердитая тревога!

Мы будем жить, свой пыл смиря

И предавался – хоть вере,

Что свидимся по крайней мере

В Москве, в начале октября.

Август 1848

Лизаветино

Разговор в Трианоне

Ночь летнюю сменяло утро;

Отливом бледным перламутра

Восток во мраке просиял;

Погас рой звезд на небосклоне,

Не унимался в Трианоне

Веселый шум, и длился бал.

И в свежем сумраке боскетов

Везде вопросов и ответов

Живые шепоты неслись;

И в толках о своих затеях

Гуляли в стриженых аллеях

Толпы напудренных маркиз.

Но где, в глуби, сквозь зелень парка

Огни не так сверкали ярко, –

Шли, избегая шумных встреч,

В тот час, под липами густыми,

Два гостя тихо, и меж ними

Иная продолжалась речь.

Не походили друг на друга

Они: один был сыном юга,

По виду странный человек:

Высокий стан, как шпага гибкой,

Уста с холодною улыбкой,

Взор меткий из-под быстрых век.

Другой, рябой и безобразный,

Казался чужд толпе той праздной,

Хоть с ней мешался не впервой;

И шедши, полон думой злою,

С повадкой львиной он порою

Качал огромной головой.

Он говорил: «Приходит время!

Пусть тешится слепое племя;

Внезапно средь его утех

Прогрянет черни рев голодный,

И пред анафемой народной

Умолкнет наглый этот смех». –

«Да, – молвил тот, – всегда так было;

Влечет их роковая сила,

Свой старый долг они спешат

Довесть до страшного итога;

Он взыщется сполна и строго,

И близок тяжкий день уплат.

Свергая древние законы,

Народа встанут миллионы,

Кровавый наступает срок;

Но мне известны бури эти,

И четырех тысячелетий

Я помню горестный урок.

И нынешнего поколенья

Утихнут грозные броженья;

Людской толпе, поверьте, граф,

Опять понадобятся узы,

И бросят эти же французы

Наследство вырученных прав». –

«Нет! не сойдусь я в этом с вами, –

Воскликнул граф, сверкнув глазами, –

Нет! лжи не вечно торжество!

Я, сын скептического века,

Я твердо верю в человека

И не боюся за него.

Народ окрепнет для свободы,

Созреют медленные всходы,

Дождется новых он начал;

Века считая скорбным счетом,

Своею кровью он и потом

Недаром почву утучнял…»

Умолк он, взрыв смиряя тщетный;

А тот улыбкой чуть заметной

На страстную ответил речь;

Потом, взглянув на графа остро:

«Нельзя, – сказал он, – Калиостро

Словами громкими увлечь.

Своей не терпишь ты неволи,

Свои ты вспоминаешь боли,

И против жизненного зла

Идешь с неотразимым жаром;

В себя ты веришь, и недаром,

Граф Мирабо, в свои дела.

Ты знаешь, что в тебе есть сила,

Как путеводное светило

Встать средь гражданских непогод;

Что, в увлеченье вечно юном,

Своим любимцем и трибуном

Провозгласит тебя народ.

Да, и пойдет он за тобою,

И кости он твои с мольбою

Внесет, быть может, в Пантеон;

И, новым опьянев успехом,

С проклятьем, может быть, и смехом

По ветру их размечет он.

Всегда, в его тревоге страстной,

Являлся, вслед за мыслью ясной,

Слепой и дикий произвол;

Всегда любовь его бесплодна,

Всегда он был, поочередно,

Иль лютый тигр, иль смирный вол.

Толпу я знаю не отныне:

Шел с Моисеем я в пустыне;

Покуда он, моля творца,

Народу нес скрижаль закона, –

Народ кричал вкруг Аарона

И лил в безумии тельца.

Я видел грозного пророка,

Как он, разбив кумир порока,

Стал средь трепещущих людей

И повелел им, полон гнева,

Направо резать и налево

Отцов, и братии, и детей.

Я в цирке зрел забавы Рима;

Навстречу гибели шел мимо

Рабов покорных длинный строй,

Всемирной кланяясь державе,

И громкое звучало Ave![32]

Перед несметною толпой.

Стоял жрецом я Аполлона

Вблизи у Кесарева трона;

Сливались клики в буйный хор;

Я тщетно ждал пощады знака, –

И умирающего Дака

Я взором встретил грустный взор.

Я был в далекой Галилеи;

Я видел, как сошлись евреи

Судить мессию своего;

В награду за слова спасенья

Я слышал вопли исступленья:

«Распни его! Распни его!»

Стоял величествен и нем он,

Когда бледнеющий игемон

Спросил у черни, оробев:

«Кого ж пущу вам по уставу?» –

«Пусти разбойника Варавву!» –

Взгремел толпы безумный рев.

Я видел праздники Нерона;

Одет в броню центуриона,

День памятный провел я с ним.

Ему вино лила Поппея,

Он пел стихи в хвалу Энея, –

И выл кругом зажженный Рим.

Смотрел я на беду народа:

Без сил искать себе исхода,

С тупым желанием конца, –

Ложась средь огненного града,

Людское умирало стадо

В глазах беспечного певца.

Прошли века над этим Римом;

Опять я прибыл пилигримом

К вратам, знакомым с давних пор;

На площади был шум великой:

Всходил, к веселью черни дикой,

Ее заступник на костер…

И горьких встреч я помню много!

Была и здесь моя дорога;

Я помню, как сбылось при мне

Убийство злое воинов храма, –

Весь этот суд греха и срама;

Я помню гимны их в огне.

Сто лет