Владимир Лифшиц - Избранные стихи Страница 2

1935

МОРЕ

Море бьет в веселый бубен.Пять минутСтоит наш поезд.

Рыжая,В воде по пояс,Знаешь, кто ты?Дама бубен!

Потому что погляделаИ ничуть не удивилась,Что по пояс преломилосьВ море бронзовое тело!

1939

ДОЖДЬ В ГОРАХ

Стоял туман.Томило.Парило.Овечьи звякали копытца.Меня дорога измытарила —Я сел,И сван мне дал напиться.

Невнятных лет,С дубленой кожей,Он был ни молодой, ни старый.

С утра туман стоял.А позжеЯ снова встретился с отарой:

Бараны,С выраженьем ужаса                в глазах,Бежали под утесы, —И дождь не просто лил,А рушился,Не просто подгонял,А нес их!

1937

БОКС

Халат в малиновых заплатахБоксер срывает молодой,И публика, пройдя за плату,Гремит ладонью о ладонь!

Халат в сиреневых заплатахБоксер снимает молодой,И публика, чтоб не заплакать,Гремит ладонью о ладонь.

Сведя бугры надбровных дуг,Бойцы вступили в зону боя,Потом сплелись в безмолвный круг,В одно мелькание рябое —

И тот, чьи губы — красный лак.И тот, чья лапа бьет, нацелясь.И тот, чей выброшен кулак.И тот, чья вывихнута челюсть.

Я на свою соседку с краяВзглянул — и чуть не крикнул: «Брысь!..»Она сидела, не мигая,Как зачарованная рысь.

1936

ОКРАИНА

Не девица с коромыслом за водойИ не парень за девицей молодой, —

По булыжной, по корявой мостовойСухопарый, как фонарь, городовой.

В штукатурке осыпающейся домС трехкопеечным на вывеске гербом.

Кто-то песню напоследок приберегПодле дома — тротуара поперек:

«Где вы, барышня, в которую влюблен?Ваши брови подмалеваны углем.

Вам бы пряник, вам бы стопочку вина.Рупь-целковый ваша красная цена!..»

По рассказам старожилов, по киноЯ с тобою познакомился давно.

И люблю тебя, обиду затая,Бесталанная окраина моя.

1936

РОСТОВ, 1918

Минуты уходят, как камни — ко дну,Но память зажала минуту одну —В ней, буйный и грязный и дымный от солнца,Растерзанный бьется Ростов-на-Дону.

Мне было четыре коротеньких года.Я меньше всего был к поэзии склонен.Но помню: булыжник, ушедший под воду,Дробили копытами страшные кони,Храпели и ржали в ожогах плетей,И тлели винтовки на спинах людей.

Мы с братом в буфете компот поедали.А ночью, пугая нас синью кальсон,В глубоком, таинственном, затхлом подвалеНам головы гладил сосед Зеликсон.

И снова минуты без устали мчатся…Высокий студент к нам зашел попрощаться.Был шумен и ласков. И пел. Но слегкаДрожала растерянная рука.

А в шесть или, может быть, в четверть шестогоОн где-нибудь трупом лежал под Ростовом.И грудь распахнув, чтоб навстречу — простор,Другие ворвались под вечер в Ростов.

Я много с тех пор городов сосчитал:Иркутск, Ленинград и степной Кокчетав,Но вас, эти новые люди и кони,Я всех вас сегодня держу на ладониИ мерным годам, благодушным годамЯ город Ростов никогда не отдам.

1935

БАЛЛАДА О БЛОКНОТЕ

В Мадрид приехал журналист.Тропа на фронт — скалиста.Пронумерован каждый листВ блокноте журналиста.

От серой шляпы до штанинОн под защитой флага —Тридцатилетний гражданин,Газетчик из Чикаго.

Республиканский полк привыкК сухому парню с «лейкой» —Он снял и полк, и труп, и штык,Покрытый кровью клейкой.

Он снял и женщин и детей,Копающих траншеи.Он снял залегших там людей —Затылки их и шеи.

В его движениях сквозитЛенивая отвага.А впрочем, что ему грозит? —Он под защитой флага.

Вот первый лист из-под пераУходит телеграммой:«Мятежный полк разбит вчераВ бою под Гвадаррамой».

Блокнот второй роняет лист…Жара. Воды — ни капли!Но пьет из фляги журналистВ костюме цвета пакли.

Шофер прилег за пулемет.Девчонка бредит рядом.Их только пленка заберет —Им не уйти с отрядом!

Вторым прилег за пулеметУчитель из поселка.Его и пленка не берет —Погибла от осколка!

Попали в сложный переплетРабочие колонны,И третьим лег за пулеметМонтер из Барселоны.

Он лег на пять минут всего —Смертельная зевота…И больше нету никого,Кто б лег у пулемета!

Уже мятежников отрядСпускается с пригорка,Как вдруг их снова шлет назадСвинца скороговорка!

За пулеметом — журналист.А после боя кто-тоПоследний вырывает листИз желтого блокнота,

И пишет, улучив момент,Как совесть повелела:«Ваш собственный корреспондентПогиб за наше дело!»

1937

II

ВОЙНА

Дайте вновь оказатьсяВ сорок первом году —Я с фашистами дратьсяВ ополченье пойду…

НАЧАЛО

Девчонки зло и деловито,Чуть раскачав, одним броскомКоню швыряли под копытаМешки, набитые песком.Потом с платформы, вслед за старшейОни взбирались на гранит,А город плыл на крыльях маршей,Прохладным сумраком покрыт.Уже дойдя коню по брюхоИ возвышаясь как гора,Мешки с песком шуршали глухоПочти у самых ног Петра…

Сегодня ротный в час побудки,Хоть я о том и не радел,Мне увольнение на суткиДал для устройства личных дел.Но и в подробностях и в целом,Все разложив на свет и тень,Одним всеобщим личным деломБыла война десятый день…

Кругом скользили пешеходы.Нева сверкала, как металл.Такой неслыханной свободыЯ с детских лет не обретал!Как будто все, чем жил доселе,Чему и был и не был рад,Я, удостоенный шинели,Сдал с пиджаком своим на склад.

Я знал, что боя отголосок —Не медь, гремящая с утра,А штабеля вот этих досок,Мешки с песком у ног Петра…А над Невою, вырастаяНа небе цвета янтаря,Пылала грубая, густая,Кроваво-красная заря.Она угрюмо разгораласьОгнем громадного костра.Ее бестрепетно касаласьДесница грозного Петра.

1941

МАЛЬЧИКАМ, ДУМАЮЩИМ ПРО ВОйНУ

Черное небо в багровом огне.Пот на глаза накатил пелену.Что я могу рассказать о войнеМальчикам, думающим про войну?

Мальчикам, думающим, что война —Это знамен полыхающий шелк,Мальчикам, думающим, что она —Это горнист, подымающий полк,Я говорю, что война — это путь,Путь без привала — и ночью, и днем,Я говорю, что война — это грудь,Сжатая жестким ружейным ремнем,Я говорю им о том, что война —Это шинели расплавленный жгут,Я говорю им о том, что она —Это лучи, что безжалостно жгут,Это мосты у бойцов на плечах,Это завалы из каменных груд,Это дозоры в бессонных ночах,Это лопаты, грызущие грунт,Это глаза воспаливший песок,Черствой буханки последний кусок,Тинистый пруд, из которого пьют, —Я говорю, что война — это труд!

Если ж претензии будут ко мне,Цель я преследую только одну:Надо внушить уваженье к войнеМальчикам, думающим про войну.

1941, август