Николай Заболоцкий - Столбцы Страница 2

Янв. 1927

Черкешенка

Когда заря прозрачной глыбойпридавит воздух над землей,с горы, на колокол похожей,летят двускатные орлы;идут граненые деревьяв свое волшебное кочевье;верхушка тлеет, как свеча,пустыми кольцами бренча;а там за ними, наверху,вершиной пышною качая,старик Эльбрус рахат-лукумготовит нам и чашку чая.

И выплывает вдруг Кавказпятисосцовою громадой,как будто праздничный баркас,в провал парадный Ленинграда,а там — черкешенка поетперед витриной самоварной,ей Тула делает фокстрот,Тамбов сапожки примеряет,но Терек мечется в груди,ревет в разорванные губыи трупом падает она,смыкая руки в треугольник.

Нева Арагвою течет,а звездам — слава и почет:они на трупик известковыйвенец построили свинцовый,и спит она… прости ей бог!Над ней колышется веноки вкось несется по теченьюлуны путиловской движенье.

И я стою — от света белый,я в море черное гляжу,и мир двоится предо мноюна два огромных сапога —один шагает по Эльбрусу,другой по-фински говорит,и оба вместе убегают,гремя по морю — на восток.

Янв. 1926

Лето

Пунцовое солнце висело в длину,и весело было не мне одному —людские тела наливались как груши,и зрели головки, качаясь, на них.Обмякли деревья. Они ожиреликак сальные свечи. Казалося нам —под ними не пыльный ручей пробегает,а тянется толстый обрывок слюны.И ночь приходила. На этих лугахколючие звезды качались в цветах,шарами легли меховые овечки,потухли деревьев курчавые свечки;пехотный пастух, заседая в овражке,чертил диаграмму луны,и грызлись собаки за свой перекресток —кому на часах постоять…

Авг. 1927

3

Часовой

На карауле ночь густеет,стоит, как кукла, часовой,в его глазах одервенелыхчетырехгранный вьется штык.Тяжеловесны, как лампады,знамена пышные полкав серпах и молотах измятыхпред ним свисают с потолка.Там пролетарий на конегремит, играя при луне;там вой кукушки полковойугрюмо тонет за стеной;тут белый домик вырастаетс квадратной башенкой вверху,на стенке девочка витает,дудит в прозрачную трубу;уж к ней сбегаются коровыс улыбкой бледной на губах…А часовой стоит впотьмахв шинели конусообразной;над ним звезды пожарик красныйи серп заветный в головах.Вот — в щели каменные плитмышиные просунулися лица,похожие на треугольники из мелас глазами траурными по бокам…Одна из них садится у окошкас цветочком музыки в руке,а день в решетку пальцы тянет,но не достать ему знамен.Он напрягается и видит:стоит, как кукла, часовойи пролетарий на конеего хранит, расправив копья,ему знамена — изголовьеи штык ружья — сигнал к войне…И день доволен им вполне.

Февр. 1927

Новый быт

Выходит солнце над Москвой,старухи бегают с тоской:куда, куда итти теперь?Уж новый быт стучится в дверь!Младенец нагладко обструган,сидит в купели как султан,прекрасный поп поет как бубен,паникадилом осиян;прабабка свечку выжимает,младенец будто бы мужает,но новый быт несется вскачь —младенец лезет окарач.Ему не больно, не досадно,ему назад не близок путь,и звезд коричневые пятнаему наклеены на грудь.Уж он и смотрит свысока,(в его глазах — два оселка),потом пирует до отказув размахе жизни трудовой,гляди! гляди! он выпил квасу,он девок трогает рукойи вдруг, шагая через стол,садится прямо в комсомол.А время сохнет и желтеет,стареет папенька-отеци за окошками в аллееиграет сваха в бубенец.Ступни младенца стали шире,от стали ширится рука,уж он сидит в большой квартире,невесту держит за рукав.Приходит поп, тряся ногами,в ладошке мощи бережет,благословить желает стенки,невесте — крестик подарить…— Увы! — сказал ему младенец, —уйди, уйди, кудрявый поп,я — новой жизни ополченец,тебе-ж — один остался гроб!Уж поп тихонько плакать хочет,стоит на лестнице, бормочет,уходит в рощу, плачет лихо;младенец в хохот ударял —с невестой шепчется: Шутиха,скорей бы час любви настал!

Но вот знакомые скатились,завод пропел: ура! ура!и новый быт, даруя милость,в тарелке держит осетра.Варенье, ложечкой носимо,успело сделаться свежо,жених проворен нестерпимо,к невесте лепится ужом,и председатель на-отвале,чете играя похвалу,приносит в выборгском бокалевино солдатское, халву,и, принимая красный спич,сидит на столике кулич.

Ура! ура! — заводы воют,картошкой дым под небеса,и вот супруги на покоесидят и чешут волоса.И стало все благоприятно:приходит ночь, ушла обратно,и за окошком через мигпогасла свечка-пятерик.

Апр. 1927

Движение

Сидит извозчик как на троне,из ваты сделана броня,и борода, как на иконе,лежит, монетами звеня.А бедный конь руками машет,то вытянется, как налим,то снова восемь ног сверкаютв его блестящем животе.

Дек. 1927

На рынке

В уборе из цветов и крынокоткрыл ворота старый рынок.

Здесь бабы толсты словно кадки,их шаль — невиданной красы,и огурцы, как великаны,прилежно плавают в воде.Сверкают саблями селедки,их глазки маленькие кротки,но вот — разрезаны ножом —они свиваются ужом; имясо властью топоралежит как красная дыра;и колбаса кишкой кровавойв жаровне плавает корявой;и вслед за ней кудрявый песнесет на воздух постный нос,и пасть открыта словно дверь,и голова — как блюдо,и ноги точные идут,сгибаясь медленно посередине.Но что это?Он с видом сожаленьяостановился наугади слезы, точно виноград,из глаз по воздуху летят.

Калеки выстроились в ряд,один — играет на гитаре;он весь откинулся назад,ему обрубок помогает,а на обрубке том — костылькак деревянная бутыль.

Росток руки другой нам кажет,он ею хвастается, машет,он вырвал палец через рот,и визгнул палец, словно крот,и хрустнул кости перекресток,и сдвинулось лицо в наперсток.

А третий — закрутив усы,глядит воинственным героем,в глазах татарских, чуть косых —ни беспокойства ни покоя;он в банке едет на колесах,во рту запрятан крепкий руль,в могилке где-то руки сохнут,в какой-то речке ноги спят…На долю этому героюосталось брюхо с головоюда рот большой, как рукоять,рулем веселым управлять!Вон — бабка с пленкой вместо глазсидит на стуле одиноком,и книжка в дырочках волшебных(для пальцев — милая сестра)поет чиновников служебных,и бабка пальцами быстра…

Ей снится пес.И вот — поставленсудьбы исправною рукой,он перед ней стоит, раздавленсвоей прекрасною душой!А вкруг — весы как магелланы,отрепья масла, жир любви,уроды словно истуканыв густой расчетливой крови,и визг молитвенной гитары,и шапки полны, как тиары,блестящей медью… Недалектот миг, когда в норе опаснойон и она, он — пьяный, красныйот стужи, пенья и вина,безрукий, пухлый, и она —слепая ведьма — спляшут милопрекрасный танец-козерог,да так, что затрещат стропилаи брызнут искры из-под ног…И лампа взвоет как сурок.

Дек. 1927