Александр Кабанов - На языке врага: стихи о войне и мире Страница 2

2009

«И чужая скучна правота, и своя не тревожит, как прежде…»

И чужая скучна правота, и своя не тревожит, как прежде,и внутри у нее провода в разноцветной и старой одежде:желтый провод – к песчаной косе, серебристый – к звезде над дорогой,не жалей, перекусывай все, лишь – сиреневый провод не трогай.

Ты не трогай его потому, что поэзия – странное дело:все, что надо – рассеяло тьму и на воздух от счастья взлетело,то, что раньше болело у всех – превратилось в сплошную щекотку,эвкалиптовый падает снег, заметая навеки слободку.

Здравствуй, рваный, фуфаечный Крым, полюбивший[2] империю злую,над сиреневым телом твоим я склонюсь и в висок поцелую,Липнут клавиши, стынут слова, вот и музыка просит повтора:Times New Roman, ребенок ua., серый волк за окном монитора.

2005, 2014

«Этот гоблинский, туберкулезный…»

Этот гоблинский, туберкулезныйсвет меняя – на звук:фиолетовый, сладкий, бесслезный —будто ялтинский лук.

В телеящике, в телемогиле,на других берегах:пушкин с гоголем Крым захватили,а шевченко – в бегах.

И подземная сотня втораяне покинет кают,и в тюрьме, возле Бахчисарая —макароны дают.

Звук, двоясь – проникает подкожно:чернослив-курага,хорошо, что меня невозможноотличить от врага.

Негрушкин

Двух пушкиных, двух рабов подарила мне новая власть:о, чернокожий русский язык, к чьим бы губам припасть?Хан Гирей любил снегирей, окруженный тройным эскортом,хан Гирей – гиревым занимался спортом,говорил: чем чаще сжигаешь Москву, тем краше горит Москва,чуешь, как растет в глубину нефтяная сква?

Так же чёрен я изнутри – от зубного в кровь порошка,снился мне общий единорог с головой ляшка.Двух рабов пытаю огнем: вот – Кавафис, а вот – Целан,кто из вас, чертей, замыслил побег, воскуряя план?

Как по очереди они умирали на дуэли и в пьяной драке —подле черной речки-вонючки, в туберкулезном бараке.Хан Гирей говорил, очищая луковицу от шелухи:в песне – самое главное – не кричать,в сексе – самое главное – не кончать.Если бы все поэты – не дописывали стихи.

«Тишина выкипает, как чайник с большим свистком…»

Тишина выкипает, как чайник с большим свистком,Тишинидзе не знал, что сахар – зовут песком,Тишинюк позабыл заварку в мотне кальсон,но, за всех ответят – коварный Пушкин и Тишинсон.

Тишинявичус сеет шпроты на черный хлеб,как любить варенье, которое раньше еб?Вот проснулся ветер и клонит деревья в сон:но, за всех ответят кровавый Путин и Тишинсон.

Не война – войня, отцветает в полях бурьян,помянем друг друга под твой коньяк, Тишинян,сохнут радиоволны от суффиксов до морфем,но, за всех ответит двуликий Сайленс FM-FM.

Покосились окна – и без окладов, и без оправ,оказалось: Дзержинский – прав и Бжезинский – прав,мы учились, авве, рассчитывать на авось:чтобы это – быстрее кончилось, началось.

Чистилище

Этот девственный лес населяют инкубы,а над ним – кучевые венки,и у звезд выпадают молочные зубы:вот такие дела, старики.

Дикий воздух гудел, как пчелиные соты,где природа – сплошной новодел,я настроил прицел и, сквозь эти красоты —на тебя, моя радость, глядел.

Вот инкуб на суку пустельгу обрюхатил,опускается ночь со стропил:жил на свете поэт, украинский каратель —потому, что Россию любил.

Инструкция

Фотографируй едуперед тем как с неюфотографируй едустанет она вкуснее

Фотографируй нужник в котором людинам подают войнубудто пейзаж на блюде

эти бинты и йодне просыхают с маяможет и смерть пройдеткадры свои спасая

Фотографируй срезвремени в черно-беломчей там зубной протезщерится под обстрелом

Сквозь гробовую щельфотографируй лицао жена моя вермишельгречка моя сестрица.

«А когда пришел черед умирать коту…»

А когда пришел черед умирать коту —я купил себе самую лучшую наркоту:две бутылки водки и закусь – два козинака,и тогда я спросил кота —что же ты умираешь, собака?

Помнишь, как я возил тебя отдыхать в Артек,мой попугай-хомяк, мой человек,я покупал тебе джинсы без пуговиц и ремня,как же ты дальше будешь жить без меня?

«Солнцем снег занесло: каждый метр – солдатский, погонный…»

Солнцем снег занесло: каждый метр – солдатский, погонный,золотится зима, принимая отвар мочегонный,я примерз, как собачий язык примерзает к мертвецкой щеке,а у взводного – рот на замке.

Солнцем снег занесло, и торчат посреди терриконов —то пробитое пулей весло, то опять новогодняя ель,в середине кита мы с тобой повстречались, Ионов —и, обнявшись, присели на мель.

А вокруг: солнцем снег занесло вдоль по лестничной клетке,и обломки фрегатов напали на наши объедки,для чего мы с тобою сражались на этой войне,потому, что так надобно было какой-то гэбне —донесли из разведки.

Облака поутру, как пустые мешки для котят,в министерстве культуры тебя и меня запретят:так и будем скитаться, ходить по киту в недоумках,постоянно вдвоем, спотыкаясь, по краю стола —демон жертвенной похоти, сумчатый ангел бухла —с мочегонным отваром в хозяйственных сумках.

«Я понимал: избыточность – одно…»

Я понимал: избыточность – одно,а пустота – иная близость к чуду,но, только лишь за то, что ты – окно,я никогда смотреть в тебя не буду.

Там, на карнизе – подсыхает йоди проступает кетчуп сквозь ужастик,какую мерзость ласточка совьет —в расчете полюбить металлопластик?

Я понимал, что за окном – музейс халтурой и мазней для общепита,и вытяжка из памяти моей,как первое причастье – ядовита:

то вновь раскроют заговор бояр,то пукнет Пушкин, то соврет Саврасов,…уходят полицаи в Бабий Яр —расстреливать жидов и пидарасов,

и полночь – медиатором луны —лабает «Мурку» в африканском стиле,я понимал, что люди – спасены,но, кто тебе сказал, что их простили?

«То иссохнет весь, то опять зацветет табак…»

То иссохнет весь, то опять зацветет табак,человек хоронит своих котов и собак,а затем выносит сор из ночных стихови опять хоронит рыбок и хомяков.

Вот проснулся спирт и обратно упал в цене,но уже не горит, как прежде, видать – к войне,погружая душу на всю глубину страстей —человек хоронит ангелов и чертей.

К голове приливает мрамор или гранит,зеленеют клеммы, божественный дар искрит,человек закрыт на вечный переучет,если даже срок хранения – истечет.

2013

«Был четверг от слова «четвертовать»…»

Был четверг от слова «четвертовать»:а я спрятал шахматы под кровать —всех своих четырех коней,получилось еще больней.

Вот испили кони баюн-земли,повалились в клетчатую траву,только слуги царские их нашли,и теперь – разорванный я живу.

Но, когда приходят погром-резня,ты – сшиваешь, склеиваешь меня,в страшной спешке, с жуткого бодуна,впереди – народ, позади – страна.

Впереди народ – ядовитый злак,у меня из горла торчит кулак,я в подкову согнут, растянут в жгут,ты смеешься: и наши враги бегут.

«Он пришел в футболке с надписью: «Je suis Христос»…»

Он пришел в футболке с надписью: «Je suis Христос»,длинноволосый, но в этот раз – безбородый,у него на шее – случайной розой расцвел засос,у него возникли проблемы с людьми, с природой.Золотую рыбку и черный хлеб превращал в вино,а затем молодое вино превращал в горилку:так ребенок, которому выжить не суждено —на глазах у всех разбивает кота-копилку.Как пустой разговор, отправляется в парк трамвай,светотени от звуков – длинней, холодней, аморфней,но воскрес Пастернак, несмотря на скупой вай-фай,и принес нам дверной косяк, героин и морфий.

«О том, что мыло Иуды Искариота…»

О том, что мыло Иуды Искариота —любило веревку Иуды Искариота:а кто-нибудь спрашивал хрупкую шеюпредателя и патриота?

О том, что ваши бомжи —смердят сильнее наших бомжей,о том, что ваши ножи —острее бивней наших моржей:а кто-нибудь спрашивал вшей?

И эта страсть – иголка на сеновале:ее лобок обрастает верблюжьей хной,а то, что мы – людей, людей убивали,никто и не спрашивал: что со мной?

Вдали отгорают хилтоны-мариотты,восходит месяц с хунтой ниже колен:сегодня мы – террористы,а завтра мы – патриоты,сегодня вы – патриоты,а завтра – пепел и тлен.

Остановись, почтенный работник тыла,там, где каштаны цветут в глубине Креста:во времена Иуды – не было мыла,да и веревка была бесплодной, петля – пуста.

«На Днепре, в гефсиманском саду…»