Михаил Щербаков - Стихи Страница 2

1989

БАЛТИЙСКИЕ ВОЛНЫ

Норд-вест, гудки, синева. Крейсер, не то миноносец. В рубке радист репетирует: точка, тире, запятая... Девочка машет с берега белой рукою. Все с борта машут в ответ. Самый красивый не машет.

Жаль, жаль. А вот и не жаль. Очень ей нужен красивый. Пусть он утонет геройски со всею эскадрою вместе. Ангелы божьи станут ему улыбаться. Ей, что ли, плакать тогда? Вот еще, глупости тоже.

Слез, грез, чудес в решете ей бы теперь не хотелось. Ей бы хотелось, пожалуй что, бабочкой быть однодневкой. День - срок недолгий, он бы пройти не замедлил. Ночь бы навек трепетать сердцу ее запретила...

Но - мчат Амур и Дунай волны к Балтийскому небу. Норд-вест, гудки, синева, сумасшедшее соло радиста. Плачь, плачь, о сердце! Ночь миновала бесславно. День не замедлил прийти ясный, холодный, враждебный.

1993

* * *

В белой мгле ледяных высот я искал себя, с фонарем и без; но нашел только лед и лед, неподвижный хлад, точно взгляд небес. Видел я отраженный луч, ото льда летящий назад к звезде, видел тьму облаков и туч... Но себя, увы, не нашел нигде.

В теплый мрак океанских вод я проник затем, не сомкнув ресниц. Там, дивясь, созерцал полет узкокрылых рыб - точно бывших птиц. Слышал смех голубых наяд, тяжело звучащий в глухой воде, видел прах боевых армад... Но себя, увы, не нашел нигде.

В недра, вниз, в глубину, под спуд я пробрался, но обнаружил там только склад разноцветных руд, нитевидный блеск, молибден, вольфрам. Встретил глину, песок, гранит, но себя опять не нашел нигде. Словно я - неизвестный вид, словно нет меня ни в какой среде...

И тогда, предоставив сну продолжать все то, что и было сном, я раскрыл наугад одну из старинных книг, иностранный том. Не вникая - какой тут прок, что за том в руках и о чем глава, взял я первые буквы строк и, сложивши их, получил слова.

Был в словах заключен приказ, я тебе его пропою сейчас: "Find yourself in a looking-glass, in a looking-glass, in a looking-glass"

1991

* * *

Cold turkey has got me on the run.

Века плывут, подобно китам, в своей среде молчаливой. Их ровный путь уныл, как и мой. Но мой - имеет предел. Волна идет за мной по пятам, дымясь и прядая гривой: Ей дух недобрый, бес водяной смутить меня повелел.

Мне страх неведом, но такова волны холодная злоба Томит и давит, мыслью одной чертя узор по челу: Избегнет ли моя голова ее огромного зоба? И если да - какою ценой? А если нет - почему?

Устанет ждать невеста меня, но траура не наденет; Сосед-богач повадится к ней, она не будет горда. И к марту их помолвит родня, а после Пасхи поженит. И тем черней над жизнью моей волна сомкнется тогда...

Недобрый дух! Изыди из мглы! Явись, как есть, предо мною! Хочу, пока не скрылась луна, узнать, каков ты на вид. Взгляну ль - и стану горстью золы? Иль вовсе глаз не открою? Понравлюсь ли тебе, Сатана? Иль Бог меня сохранит?

1990

ВЕЧНОЕ СЛОВО

Из руин и забвенья, из пепла и крови, Законам любым вопреки, Возникает лицо, появляются брови, Из тьмы проступают зрачки.

И не нужно движений, достаточно взгляда, Как все начинается вновь: Из бессонного бреда, из слез и разлада На свет происходит любовь.

О, как страстно бунтует и мечется глухо Невнятная гордость моя! Но когда настает вожделение духа, Не волен противиться я.

И, напротив, когда вдохновение плоти Волнует и застит глаза, Я нисколько не против, не только не против, Напротив, я полностью за!

Спотыкается разум, не в силах расчислить Конца и начала узнать. И все чаще бывает, что страшно помыслить, Хотя и возможно понять.

И все чаще выходит, что смерть наготове, А тайна Земли заперта. И опять остается спасение в слове, А прочее все - суета.

Полагаюсь на слово, на вечное Слово, И кроме него - ничего. Обращаюсь к нему, как к началу земного Всего и иного всего.

Возвращаюсь, качаясь, как судно к причалу, К высокому Слову Творца. И чем более я подвигаюсь к Началу, Тем далее мне до конца.

1988

ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ

Теперь на пристани толпа и гомонит, и рукоплещет: Из дальних стран пришел корабль, его весь город ожидал. Горит восторгом каждый лик, и каждый взор восторгом блещет. Гремит салют, вздыхает трап, матросы сходят на причал. Сиянье славы их слепит, их будоражит звон регалий, У них давно уже готов ошеломляющий рассказ, Как не щадили живота, и свято честь оберегали, И все прошли, и превзошли, и осознали лучше нас.

Ты знаешь, я не утерплю, я побегу полюбоваться, Я ненадолго пропаду, я попаду на торжество. Ну сколько можно день и ночь с тобою рядом оставаться И любоваться день и ночь тобой - и больше ничего! Ведь мы от моря в двух шагах, и шум толпы так ясно слышен. Я различаю рокот вод, я внемлю пушечной пальбе. А ты смеешься надо мной, ты ешь варение из вишен И мне не веришь ни на грош, и я не верю сам себе.

Вот так идет за годом год: вокруг царит столпотворенье, И век за веком растворен в водовороте суеты А ты ужасно занята, ты ешь вишневое варенье, И на земле его никто не ест красивее, чем ты. Изгиб божественной руки всегда один и вечно новый, И в ложке ягодка блестит, не донесенная до рта... Не кровь, не слезы, не вино - всего лишь только сок вишневый. Но не уйти мне от тебя и никуда и никогда.

1984

* * *

Вместо того, чтоб гнить в глуши, дыры латать, считать гроши, можно, пожалуй, шутки ради что-нибудь сделать от души.

Во изумленье стад земных, пастырей их и всех иных, скажем, начать с высот астральных, благо рукой подать до них.

Сев на каком-нибудь плато, небо измерить от и до и заключить, что звездочеты врали веками черт-те что.

Или в пробирке, как в саду, вырастить новую еду и применять взамен обычной или с обычной наряду.

Также не вредно, ясным днем междоусобный слыша гром, в планы враждующих проникнуть телепатическим путем.

А уж разведав что к чему, кровопролитную чуму предотвратить - и с гордым видом за шпионаж пойти в тюрьму.

Или уж впрямь, назло властям, по городам и областям тронуться маршем, раздавая каждому по потребностям:

вот тебе, бабка, Юрьев день, вот тебе, шапка, твой бекрень, вот тебе, друг степей и джунглей, твой бюллетень, пельмень, женьшень...

Горе лишь в том, что друг степей счастье свое сочтет скорей чудом каких-то сил надмирных, нежели доблести моей.

Наоборот, чуть где какой неурожай, разбой, застой всякий решит, что будь он проклят, если не я тому виной.

Вот, например, не так давно шторм небывалый, как в кино, снес, понимаешь, Нидерланды, прямо вот напрочь смыл на дно.

И, натурально, все вокруг сразу, едва прошел испуг, хором сочли каприз Нептуна делом моих несчастных рук.

Я же про этот шторм и шквал ведать не ведал, знать не знал. Я в это время по Фонтанке в белой рубашечке гулял.

В левой руке моей была провинциалка из села. В правой руке моей фиалка благоухала и цвела.

1992

* * *

Во славу Греции твоей и всех морей вокруг Десятикрылый наш корабль мы назовем "Арго". Покинем здешние снега и поплывем на юг. Я буду править кораблем. Ты будешь петь, Марго.

По дивным песенкам твоим, которым сто веков, По древним картам тех земель, где что ни шаг, то миф, Я наконец-то изучу язык твоих богов, Его хрустальные слова и золотой мотив.

Вода, в которой, как тростник, архипелаг пророс, Блаженством нас не одарит, но не казнит зато. Она без крови горяча и солона без слез. Ей не помеха наша жизнь. Ей наша смерть - ничто.

1989

ВОСТОЧНАЯ ПЕСНЯ I

Двенадцать лун на знамени моем, И панцирь тверд, и шпага тяжела. Я рыцарь-тень, блуждающий верхом В зеленом, как заросший водоем, Краю; и мгла, лежащая кругом, Коню и мне глаза заволокла.

Я следую невидимой тропой. Прислушиваясь к небу и к густой Листве, - но вероятнее всего, Что небо мне не скажет ничего. И джунгли мне не скажут ничего.

А только зверь пробежит иногда В стороне, таясь и ступая легко, Оберегая от мелких колючих растений Давнюю рану...

Мой светлый конь отважен и крылат, Он молод - и поэтому силен. Он лучше слышит то, что говорят Стволы, и каждый новый аромат Ему, коню, понятнее стократ, Чем мне. Но я прозрачен, как и он.

Я тоже миф, хотя и не такой Стремительный, как этот молодой Скакун, еще не знающий того, Что небо нам не скажет ничего, И джунгли нам не скажут ничего.

А только птица мелькнет иногда, Улетая в дальнюю темную глушь Той самой чащи, куда, Сколь б я ни скитался Вряд ли доеду...

А в той глуши, веками невредим, Стоит шалаш - бессонное жилье. Там дева-тень, прозрачная как дым, Ночей не спит под кровом травяным. И влажный ветер с деревом сухим Поют над обиталищем ее.

Она не спит. И дерево скрипит Все жалобней, пока она не спит И плачет - вероятно, оттого, Что небо ей не скажет ничего. И джунгли ей не скажут ничего.

А только гром подпоет иногда Тем двоим над крышей ее, Обещая всему континенту Большие дожди в феврале И жаркое лето...

1990

ВОСТОЧНАЯ ПЕСНЯ II

Слушай, мальчик: нелегко мне, Стерлись имена и сроки, Я не помню О Востоке.

Гаснет разум, уплывая Легкой лодкой в сон полночный, Забывая Край восточный.

Пестрые картины меркнут, Словно под вуалью одноцветной. Яркие виденья ныне Редко озаряют ночь мою...