Сидни Филип - Защита поэзии Страница 2

А теперь позвольте мне вспомнить, как ее называли греки и что они о ней полагали. Они нарекли ее создателя "поэт", и это имя как самое прекрасное перешло в другие языки. Оно происходит от слова poiein, что значит создавать, и мне не ведомо, по счастливой ли случайности или по здравому смыслу встретились мы, англичане, с греками, подобно им называя его созидателем {28}; но в том, сколь высок и несравненен сей титул, я бы хотел убедить вас, показав ограниченность других наук и отрешившись от моей исключительной пристрастности.

Нет искусств, известных человеку, главным предметом которых не были бы творения Природы, без них они не могут существовать, и от них они зависят, подобно актерам, исполняющим пьесы, написанные Природой. Астроном наблюдает за звездами и заключает, какой порядок им сообщила Природа. Так же изучают разные величины геометр и математик. Музыкант показывает, какие звуки по природе своей согласуются друг с другом, а какие нет. Натурфилософ получил свое имя от предмета, им изучаемого, а тот, кто занимается этикой, имеет дело с добродетелями, пороками и страстями человека: "Следуй Природе (говорит он), и ты не совершишь ошибки". Юрист пишет о том, что уже узаконено. Историк {29} о том, что совершено. Грамматика интересуют законы речи, а ритор и логик, обдумывая, что в Природе служит скорейшему доказательству и убеждению, выводят искусственные законы, которые, однако, ограничены кругом вопросов, относящихся к данному предмету. Лекарь исследует природу человеческого тела и природу полезных и вредных для него вещей. Наконец, метафизик, хоть он живет в области вторичных и абстрактных понятий, считающихся сверхъестественными, в действительности созидает на фундаменте Природы.

Лишь поэт, презирающий путы любого рабства, воспаряет на своем вымысле, создает, в сущности, другую природу. Он создает то, что или лучше порожденного Природой, или никогда не существовало в Природе, например Героев, Полубогов, Циклопов, Химер, Фурий {30} и прочих. Так он идет рука об руку с Природой, не ограниченный ее дарами, но вольно странствующий в зодиаке своего воображения.

Природа никогда не украсит землю столь богато, как это сделали поэты, ее реки не будут красивее, деревья плодоноснее, запах цветов нежнее, ей не сделать нашу безмерно любимую землю еще прекраснее. Ее мир - это медь, которую поэты превращают в золото {31}.

Но оставим это и перейдем к человеку, для которого создано все остальное, и потому он - средоточие высшего ее искусства, посмотрим, создавала ли она столь же преданного возлюбленного, как Феаген {32}, столь же верного друга, как Пилад {33}, столь же доблестного воина, как Роланд {34}, столь же справедливого правителя, как Кир Ксенофонта {35}, столь же совершенного человека, как Эней Вергилия {36}. Но такое не представишь себе даже в шутку, ибо творения Природы - реальность, а прочие - подражание или вымысел, ибо каждому познающему известно, что искусство мастера заключено в Идее или прообразе его труда, а не в самом труде. То, что Поэтом движет Идея, очевидно, поскольку от воображения зависит совершенство творимого им. Но и не только от воображения, хотя так обыкновенно говорят нам строители воздушных замков; оно еще должно быть облечено в плоть; создание Кира как особенного совершенства может быть доступно и Природе, но только Поэт может показать его миру так, чтобы явилось много подобных Киров, пусть только увидят они воочию, зачем и как создавал его создатель.

И пусть не покажется слишком дерзким сопоставление плодов человеческого разума и Природы, воздайте лучше заслуженные похвалы небесному Создателю за создателя земного, ибо, сотворив человека по своему подобию, он поставил его выше всех других творений. С наибольшей очевидностью это предстает в Поэзии, в которой человек, познав силу божественного дыхания, создает произведения, затмевающие создания Природы, - и это важный довод против тех, кто мучается сомнением со времени первого падения Адама, с тех пор, как наш вознесенный разум {37} заставляет нас стремиться к познанию совершенства, а поверженная воля не позволяет достичь его. Немногие поймут мои доводы, и не все согласятся с ними. Однако и того довольно будет с меня, коли согласятся со мною, что греки не без причины дали Поэту титул выше всех других титулов.

Теперь, чтобы лучше познать истину, мы перейдем к доказательствам более бесспорным, и я уповаю на то, что хоть они и не будут содержать в себе такой несравненной хвалы поэту, какая заключена в этимологии его имени, все же описание Поэзии, коль не будет оно никем опровергнуто, по справедливости станет частью нашего славословия.

Поэзия - это искусство подражания, оттого Аристотель называет ее mimesis, то есть воспроизведение, подражание, преобразование, или метафорически - говорящая картина, цель которой учить и доставлять удовольствие.

В ней три вида {38}. По времени и по совершенству созданного первенствуют в ней подражавшие непостижимому в своем совершенстве Богу: Давид в Псалмах, Соломон в Песни песней, Экклезиасте и Притчах, Моисей и Дебора в Гимнах, а также создатель Иова {39}. Ученые мужи Эммануил Тремелий, Франциск Юниус {40} и другие называли эти творения поэтической частью Библии. И против них ни слова не возразит тот, кто с должным благоговением чтит Святой Дух. К тому же виду, хоть они и посвящены ложным богам, относятся творения Орфея, Амфиона, Гомера (его Гимны) {41} и многих других греков и римлян. Обращаться к этой поэзии должно, если следовать совету святого Иакова {42}, чтобы выразить радость пением псалмов, и я знаю, что многим она приносит покой; в непреходящей ее благости они обретают успокоение от скорбной муки смертных грехов.

Второй вид творят те, кто имеют дело с предметами философскими, нравоучительными, как Тиртей, Фокилид или Катон {43}; природными, как Лукреций или Вергилий в "Георгиках" {44}; астрономическими, как Манилий или Понтано {45}; историческими, как Лукан {46}: и кому он не по вкусу, пусть ищет вину в своем суждении, лишенном вкуса, а не в изысканной пище изысканно поданных знаний.

Но поскольку создатели второго вида ограничены изучаемым предметом и не могут вольно следовать за собственным воображением, то поэты они или нет пусть спорят грамматики, мы же перейдем к третьим, настоящим поэтам, из-за которых в первую очередь и начат был этот разговор. Между теми и этими такая же разница, как между низшим сословием художников, которые лишь перерисовывают лица, увиденные ими, и высшим сословием художников, которые, подчиняясь единственно своему разуму, с помощью красок одаривают вас тем, что более всего достойно лицезрения: таков решительный и печальный взгляд Лукреции {47}, казнящей себя за чужую вину, да и писана здесь вовсе не Лукреция, потому что художник никогда ее не видел, а видимая глазу красота добродетели. Эти третьи {48} и есть те, которые должным образом подражают, чтобы научить и доставить удовольствие, и, подражая, они не заимствуют ничего из того, что было, есть или будет, но, подвластные лишь своему знанию и суждению, они обретаются в божественном размышлении о том, что может быть или должно быть. Именно их как первых и благороднейших по справедливости можно назвать vates, именно их чтят величайшие умы разных прекраснейших стран, называя упомянутым уже словом "поэт", ибо они воистину творят, подражая, и подражают, ведомые двумя целями: доставить удовольствие и научить. Они доставляют удовольствие, дабы побудить людей к восприятию той добродетели, от которой, не получая удовольствия, те сбежали бы, как от незваной гостьи, и учат, то есть заставляют людей свести знакомство с добродетелью, на которую они обращают их внимание. Это благороднейшая цель, к которой когда-либо было направлено познание, и все же находятся праздные глотки, облаивающие поэтов.

Творения этого вида подразделяются на более мелкие подвиды, и самые значительные из них Героический, Лирический, Трагический, Комический, Сатирический, Ямбический, Элегический, Пасторальный и некоторые другие. Одни называются соответственно своему содержанию, другие - типу стиха, поскольку большинство поэтов имело обыкновение наряжать свои поэтические творения в метрические одежды, которые называются стихами: именно наряжать, так как стихотворчество есть лишь украшение Поэзии, но не ее суть. Много было прекраснейших поэтов, которые никогда не писали стихами, зато теперь у нас хватает рифмоплетов, недостойных называться поэтами. Вспомним, например, Ксенофонта, который подражал столь совершенно, что оставил нам под именем Кира effigiem justi imperil - изображение справедливого владыки (как сказал о нем Цицерон {49}), сотворив таким образом безупречную героическую поэму. Подобно ему Гелиодор сочинил изысканнейшую картину любви - "Феаген и Хариклея" {50}. А ведь оба писали прозой. Я говорю это затем, чтобы показать, что не рифма и не метр - характерный признак поэта, как не длинная мантия - адвоката, и даже явись он в суд в доспехах, все равно он будет адвокатом, а не воином. Только созданные воображением поэта недюжинные образы добродетелей, пороков и прочего, неотрывные от доставляющего удовольствие учения, и есть то отличие, по которому должно узнавать поэта. Но, несмотря на то, что поэтический сенат выбрал одеяние из стихов как самое достойное, если содержание Поэзии не имеет пределов, то и в манере она не может быть ограничена, лишь бы поэты не произносили слова (как в застольной беседе или во сне), - будто ненароком вылетают они изо рта; каждый слог в каждом слове нужно тщательно взвешивать в соответствии с достоинством предмета.