Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 2

Мазурка Шопена

Какая участь нас постигла,как повезло нам в этот час,когда бегущая пластинкаодна лишь разделяла нас!

Сначала тоненько шипела,как уж, изъятый из камней,но очертания Шопенаприобретала все слышней.

И тоненькая, как мензуркавнутри с водицей голубой,стояла девочка-мазурка,покачивая головой.

Как эта с бедными плечами,по-польски личиком бела,разведала мои печалии на себя их приняла?

Она протягивала рукии исчезала вдалеке,сосредоточив эти звукив иглой расчерченном кружке.

Вулканы

Молчат потухшие вулканы,на дно их падает зола.Там отдыхают великаныпосле содеянного зла.

Все холоднее их владенья,все тяжелее их плечам,но те же грешные виденьяявляются им по ночам.

Им снится город обреченный,не знающий своей судьбы,базальт, в колонны обращенныйи обрамляющий сады.

Там девочки берут в охапкицветы, что расцвели давно,там знаки подают вакханкимужчинам, тянущим вино.

Все разгораясь и глупея,там пир идет, там речь груба.О девочка моя, Помпея,дитя царевны и раба!

В плену судьбы своей везучейо чем ты думала, о ком,когда так храбро о Везувийты опиралась локотком?

Заслушалась его рассказов,расширила зрачки свои,чтобы не вынести раскатовбезудержной его любви.

И он челом своим умнейшимтогда же, на исходе дня,припал к ногам твоим умершими закричал: «Прости меня!»

Садовник

Я не скрипеть прошу калитку,я долго около стою.Я глажу тонкую калинупо загорелому стволу.

И, притаясь в листве веселой,смеюсь тихонько в кулаки.Вот он сидит, мой друг высокий,и починяет башмаки.

Смешной, с иголкою и с дратвой,еще не знает ничего,а я кричу свирепо: «Здравствуй!» —и налетаю на него.

А он смеется или плачети топчет грядки босиком,и красный сеттер возле пляшет,в меня нацелясь языком.

Забыв в одной руке ботинки,чудак, садовник, педагог,он в подпол лезет и бутылкииз темноты мне подает.

Он бегает, очки роняя,и, на меня взглянув тайком,он вытирает пыль с роялясвоим рассеянным платком.

Ах, неудачник мой, садовник!Соседей добрых веселя,о, сколько фруктов несъедобныхон поднял из тебя, земля!

Я эти фрукты ем покорно.Они солены и крепки,и слышно, как скребут по горлусемян их острых коготки.

И верю я одна на свете,что зацветут его сады,что странно засияют с ветоких совершенные плоды.

Он говорит: — Ты представляешь —быть может, через десять летты вдруг письмо мне присылаешь,а я пишу тебе в ответ…

Я представляю, и деревьяя вижу — глаз не оторву.Размеренные удареньятяжелых яблок о траву…

Он машет вилкою с селедкой,глазами голодно блестит,и персик, твердый и соленый,на крепких челюстях хрустит…

Лунатики

Встает луна, и мстит она за мукинадменной отдаленности своей.Лунатики протягивают рукии обреченно следуют за ней.

На крыльях одичалого сознанья,весомостью дневной утомлены,летят они, прозрачные созданья,прислушиваясь к отсветам луны.

Мерцая так же холодно и скупо,взамен не обещая ничего,влечет меня далекое искусствои требует согласья моего.

Смогу ли побороть его мученьяи обаянье всех его примети вылепить из лунного свеченьятяжелый осязаемый предмет?..

* * *

Человек в чисто поле выходит,травку клевер зубами берет.У него ничего не выходит.Все выходит наоборот.

И в работе опять не выходит.и в любви, как всегда, не везет.Что же он в чисто поле выходит,травку клевер зубами берет?

Для чего он лицо поднимает,улыбается, в небо глядит?

Что он видит там, что понимаети какая в нем дерзость гудит?

Человече, тесно ль тебе в поле?Погоди, не спеши умереть.Но опять он до звона, до болихочет в белое небо смотреть.

Есть на это разгадка простая.Нас единой заботой свело.Человечеству сроду присталоделать дерзкое дело свое.

В нем согласье беды и талантаи готовность опять и опятьэти древние муки Танталана большие плеча принимать.

В металлическом блеске конструкций,в устремленном движенье винтажажда вечная — неба коснуться,эта тяжкая жажда видна.

Посреди именин, новоселийнет удачи желанней, чем тане уставшая от невезений,воссиявшая правота.

* * *

Влечет меня старинный слог.Есть обаянье в древней речи.Она бывает наших слови современнее и резче.

Вскричать: «Полцарства за коня!» —какая вспыльчивость и щедрость)Но снизойдет и на меняпоследнего задора тщетность.

Когда-нибудь очнусь во мгле,навеки проиграв сраженье,и вот придет на память мнебезумца древнего решенье.

О, что полцарства для меня!Дитя, наученное веком,возьму коня, отдам коняза полмгновенья с человеком,

любимым мною. Бог с тобой,о конь мой, конь мой, конь ретивый.Я безвозмездно повод твойослаблю — и табун родимый

нагонишь ты, нагонишь там,в степи пустой и порыжелой.А мне наскучил тарарамэтих побед и поражений.

Мне жаль коня! Мне жаль любви!И на манер средневековыйложится под ноги моилишь след, оставленный подковой.

Бог

За то, что девочка Настасьядобро чужое стерегла,босая бегала в ненастьеза водкою для старика, —

ей полагался бог красивыйв чертоге, солнцем залитом,щеголеватый, справедливый,в старинном платье золотом.

Но посреди хмельной икоты,среди убожества всегодве почерневшие иконыне походили на него.

За это — вдруг расцвел цикорий,порозовели жемчуга,и раздалось, как хор церковный,простое имя жениха.

Он разом вырос у забора,поднес ей желтый медальони так вполне сошел за богав своем величье молодом.

И в сердце было свято-святоот той гармошки гулевой,от вин, от сладкогласья сватаи от рубашки голубой.

А он уже глядел обманно,платочек газовый снимали у соседнего амбараей плечи слабые сминал…

А Настя волос причесала,взяла платок за два конца,а Настя пела, причитала,держала руки у лица.

«Ах, что со мной ты понаделал,какой беды понатворил!Зачем ты в прошлый понедельникмне белый розан подарил?

Ах, верба, верба, моя верба,не вянь ты, верба, погоди.Куда девалась моя вера —остался крестик на груди».

А дождик солнышком сменялся,и не случалось ничего,и бог над девочкой смеялся,и вовсе не было его.

* * *

Вот звук дождя как будто звук домбры, —так тренькает, так ударяет в зданья.Прохожему на площади Восстаньяя говорю: — О, будьте так добры.

Я объясняю мальчику: — Шали. —К его курчавой головенке никнуи говорю: — Пусти скорее нитку,освободи зеленые шары.

На улице, где публика галдит,мне белая встречается собака,и взглядом понимающим собратасобака долго на меня глядит.

И в магазине, в первом этаже,по бледности я отличаю скрягу.Облюбовав одеколона склянку,томится он под вывеской «Тэжэ».

Я говорю: — О, отвлекись скорейот жадности своей и от подагры,приобрети богатые подаркии отнеси возлюбленной своей.

Да, что-то не везет мне, не везет.Меж мальчиков и девочек пригожихи взрослых, чем-то на меня похожих,мороженого катится возок.

Так прохожу я на исходе дня.Теней я замечаю удлиненье,а также замечаю удивленьепрохожих, озирающих меня.

Твой дом