Николай Гумилев - Чужое небо Страница 2

129. ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

В узких вазах томленье умирающих лилий.Запад был меднокрасный. Вечер был голубой.О Леконте де Лиле мы с тобой говорили,О холодном поэте мы грустили с тобой.

Мы не раз открывали шелковистые томыИ читали спокойно и шептали: не тот!Но тогда нам сверкнули все слова, все истомы,Как кочевницы звезды, что восходят раз в год.

Так певучи и странны, в наших душах воскреслиРифмы древнего солнца, мир нежданно-большой,И сквозь сумрак вечерний запрокинутый в креслеРезкий профиль креола с лебединой душой.

130. ОНА

Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от слов,Живет в таинственном мерцаньиЕе расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха,Пред жизнью дольней и отраднойВысокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволийИ смел, и горд — я к ней идуУчиться мудрой сладкой болиВ ее истоме и бреду.

Она светла в часы томленийИ держит молнии в руке,И четки сны ее, как тениНа райском огненном песке.

131. ЖИЗНЬ

С тусклым взором, с мертвым сердцем в море броситься со скалы,В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,Иль в темнице стать свободным, как свободны одни орлы,Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!Да, я понял. Символ жизни — не поэт, что творит слова,И не воин с твердым сердцем, не работник, ведущий плуг,— С иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва,Забывающий игрушки между белых усталых рук.

132. ИЗ ЛОГОВА ЗМИЕВА

Из логова змиева,Из города Киева,Я взял не жену, а колдунью.А думал забавницу,Гадал — своенравницу,Веселую птицу-певунью.

Покликаешь — морщится,Обнимешь — топорщится,А выйдет луна — затомится,И смотрит, и стонет,Как будто хоронитКого-то, — и хочет топиться.

Твержу ей: крещеному,С тобой по-мудреномуВозиться теперь мне не в пору;Снеси-ка истому тыВ Днепровские омуты,На грешную Лысую гору.

Молчит — только ежится,И все ей неможется,Мне жалко ее, виноватую,Как птицу подбитую,Березу подрытуюНад счастью, Богом заклятою.

II.

Посвящается Анне Ахматовой

133. Я ВЕРИЛ, Я ДУМАЛ ...

Сергею Маковскому

Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец;Создав, навсегда уступил меня року Создатель;Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

Летящей горою за мною несется Вчера,А Завтра меня впереди ожидает, как бездна,Иду... но когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

И если я волей себе покоряю людей,И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,И если я ведаю тайны — поэт, чародей,Властитель вселеннойundefinedтем будет страшнее паденье.

И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,Оно — колокольчик фарфоровый в желтом КитаеНа пагоде пестрой... висит и приветно звенит,В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.

А тихая девушка в платье из красных шелков,Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,Внимательно слушая легкие, легкие звоны.

134. ОСЛЕПИТЕЛЬНОЕ

Я тело в кресло уроню,Я свет руками заслонюИ буду плакать долго, долго,Припоминая вечера,Когда не мучило "вчера"И не томили цепи долга;

И в море врезавшийся мыс,И одинокий кипарис,И благосклонного Гуссейна,И медленный его рассказ,В часы, когда не видит глазНи кипариса, ни бассейна.

И снова властвует Багдад,И снова странствует Синдбад,Вступает с демонами в ссору,И от египетской землиОпять уходят кораблиВ великолепную Бассору.

Купцам и прибыль и почет.Но нет; не прибыль их влечетВ нагих степях, над бездной водной;О тайна тайн, о птица Рок,Не твой ли дальний островокИм был звездою путеводной?

Ты уводила моряковВ пещеры джинов и волков,Хранящих древнюю обиду,И на висячие мостыСквозь темно-красные кустыНа пир к Гаруну-аль-Рашиду.

И я когда-то был твоим,Я плыл, покорный пилигрим,За жизнью благостной и мирной,Чтоб повстречал меня ГуссейнВ садах, где розы и бассейн, —На берегу за старой Смирной.

Когда-же... Боже, как чистыИ как мучительны мечты!Ну что же, раньте сердце, раньте, —Я тело в кресло уроню,Я свет руками заслонюИ буду плакать о Леванте.

135. РОДОС

Памяти М. А. Кузьминой-Караваевой

На полях опаленных РодосаКамни стен и в цвету тополяВидит зоркое сердце матросаВ тихий вечер с кормы корабля.

Там был рыцарский орден: соборы,Цитадель, бастионы, мосты,И на людях простые уборы,Но на них золотые кресты.

Не стремиться ни к славе, ни к счастью,Все равны перед взором Отца,И не дать покорить самовластьюПосвященные небу сердца!

Но в долинах старинных поместий,Посреди кипарисов и роз,Говорить о Небесной Невесте,Охраняющей нежный Родос!

Наше бремя — тяжелое бремя:Труд зловещий дала нам судьба,Чтоб прославить на краткое время,Нет, не нас, только наши гроба.

Нам брести в смертоносных равнинах,Чтоб узнать, где родилась река,На тяжелых и гулких машинахГрозовые пронзать облака;

В каждом взгляде тоска без просвета,В каждом вздохе томительный крик, —Высыхать в глубине кабинетаПеред пыльными грудами книг.

Мы идем сквозь туманные годы,Смутно чувствуя веянье роз,У веков, у пространств, у природы,Отвоевывать древний Родос.

Но, быть может, подумают внуки,Как орлята тоскуя в гнезде:"Где теперь эти крепкие руки,Эти Души горящие — где?"

136. ПАЛОМНИК

Ахмет-Оглы берет свою клюкуИ покидает город многолюдный.Вот он идет по рыхлому песку,Его движенья медленны и трудны.— Ахмет, Ахмет, тебе-ли, старику,Пускаться в путь неведомый и чудный?Твое добро враги возьмут сполна,Тебе изменит глупая жена. —

"Я этой ночью слышал зов Аллаха,Аллах сказал мне: — Встань, Ахмет-Оглы,Забудь про все, иди, не зная страха,Иди, провозглашая мне хвалы;Где рыжий вихрь вздымает горы праха,Где носятся хохлатые орлы,Где лошадь ржет над трупом бедуина,Туда иди: там Мекка, там Медина" —

— Ахмет-Оглы, ты лжешь! Один пророкВнимал Аллаху, бледный, вдохновенный,Послом от мира горя и тревогОн улетал к обители нетленной,Но он был юн, прекрасен и высок,И конь его был конь благословенный,А ты... мы не слыхали о послеПлешивом, на задерганном осле. —

Не слушает, упрям старик суровый,Идет, кряхтит, и злость в его смешке,На нем халат изодранный, а новый,Лиловый, шитый золотом, в мешке;Подмышкой посох кованый, дубовый,Удобный даже старческой руке,Чалма лежит как требуют шииты,И десять лир в сандалии зашиты.

Вчера шакалы выли под горой,И чья-то тень текла неуловимо,Сегодня усмехались меж собойТри оборванца, проходивших мимо.Но ни шайтан, ни вор, ни зверь леснойСмиренного не тронут пилигрима,И в ночь его, должно быть от луны,Слетают удивительные сны.

И каждый вечер кажется, что вскореОкончится терновник и волчцы,Как в золотом Багдаде, как в БассореПоднимутся узорные дворцы,И Красное пылающее МореПред ним свои расстелет багрецы,Волшебство синих и зеленых мелей...И так идет неделя за неделей.

Он очень стар, Ахмет, а путь суров,Пронзительны полночные туманы,Он скоро упадет без сил и слов,Закутавшись, дрожа, в халат свой рваный,

В одном из тех восточных городов,Где вечерами шепчутся платаны,Пока чернобородый муэдзинПоет стихи про гурию долин.

Он упадет, но дух его бессонныйАллах недаром дивно окрылил,Его, как мальчик страстный и влюбленный,В свои объятья примет АзраилИ поведет тропою, разрешеннойДля демонов, пророков и светил.Все, что свершить возможно человеку,Он совершил — и он увидит Мекку.

137. ЖЕСТОКОЙ