Алексей Недогонов - Дорога моей земли Страница 2

1934 г.

Выход весны

Святое зачатье цветенья:тюльпанника первый виток.На цыпочках встали растеньяи смотрят глазком на восток.

И нюхают воздух лиловый,подкрашенный хвоей еловой,настоянный на можжевеле,на прели сентябрьской листвы,вплывающий свистом травыв соломку пастушьей свирели.

О первый студеный туман —распахнутый утренник мира!(Седых облаков караван —гигантская бурка Памира.)

Весна!Перезвон топора,рабочая песня в селеньях,гудят на полях трактора,и зерна готовятся в звеньях.

На доброй планетке зернаапрельское солнце играет.И небо с землей, и весна,и люди в душе повторяют:— Нам времени мало дано(то мира жестокая мера)!Да будет столетье однои ныне и присно равноделениюсекундомера!

1935 г.

Дыхание

Пока весну томит истомалетучих звезд,текучих вод,пока в прямой громоотводлетит косая искра грома, —вставай и на реку иди,на берегу поставь треножники наблюдай весну, художник.

Пускай прошелестят дожди,пускай гроза по-над землеюпройдет и громом оглушитзакат, что наскоро пришитк сырому небу, чтобы мглоюпокрыться через полчаса,чтоб видеть свет правобережный,чтоб новый мир —промытый, свежий —в твоем сознанье начался.

Тогда — писать, но без корысти,сушь равнодушья заменивединоборством грозных нив,полетом сердца,взора,кисти!

1935 г.

«Там, в саду, за тигровою…»

Там, в саду, за тигровоюизгородью, с жаждою,яблонька, заигрывая,бьет поклоны каждому.

То, как бы обвенчанная,в круг к подругам просится,то ревнивой женщиноюв руки ветру бросится,

то — в движенье медленная —тополю поклонится…Ой, у ветра ветренаявсе-таки поклонница!

…Так в ушко иголочноевходит осторожнаягрусть моя проселочная —ниточка дорожная.

— Ну, откликнись! Где же ты?Расскажи мне — что же ты?Как тобой перéжиты дни,что порознь прожиты?

Ах, зачем ты, пáлеваядаль, меня вымучивая,грусть мою вымаливая,наизусть заучивая,

не ответишь запросто,как она б ответила,и не встретишь запросто,как она бы встретила?

1935 г.

Моя эпитафия

В тыщу девятьсот шестидесятый,может быть, в семидесятый годдо окнапоходкой вороватойгибель костяная подойдет.Пальцами сухими постучитсяв тусклое стекло повечеру.

Опущу прохладные ресницы.И, словá не досказав, умру.

Ты, товарищ мой, перед врагами,для другого моего пути,насмерть,трехдюймовыми гвоздямиструганые доски сколоти,чтобы мог я чувствовать свободносвой последний,неземной, полет,чтобы слышал я,как всенароднослово Селивановский[2] возьмет.

Может, он оставит для былогосвой короткий,свой глубокий труд?..Впрочем,для вступительного словакритика хорошего дадут.Он меня прославит не слезами.

И потом,качаясь на весу,я свою измученную памятьза собой навеки унесу.

Но пока меня никто не знает.И — проспектом —красные стрелкибоевую песню запеваютнесуразной мысли вопреки.

И проходят стройные отряды.По весне.По травам.По утрам.По торцам.По звездам Ленинграда.По сухим московским площадям.

Память! Память!Только с песней этойвременным поклонникам душиуходить из жизни —не советуй.Умереть на время — разреши,чтоб они не плыли в край видений,чтоб они не повернули вспять.

Мы должны учиться у растений,погибая,снова расцветать!

1935 г.

Завещание

Я не вещий Боян.Но железо встающего словамне напомнило кровьи обиженный голос былого.Я не вещий Боян.Но скажу, что ни поздно, ни рано —начинает история славуот стен Орлеана.И ведет ее вглубь.И над миром встают исполины!Бьют копыта временпо камням,по степям Украины.И на мертвых степяхвысыхают столетние травы.— Где твои кобзари?И петровское небо Полтавы?

Бьют копыта времен!И путями сердцебиенья,Площадями Восстанийпроходит Мое Поколенье,потрясая боговтишиною и бурей земною.Пепел трех поколенийлетит и звенит надо мною,над водою морей,над людьми,над сырыми полями.Пепел трех поколенийлетит мировыми путями.

Современье мое!Я с тобою в дороге военной.Но когда я умру —положи меня в гроб.Постепенноохвати ты меняголубыми огнями кремаций,чтоб я мог умиратьи опять над собой подыматься.

Впрочем, нет!Лучше ты положи меня в землю,под травы:так тебя я прошу.Это — все для потомков, для славы.Песни я оставляю(пролетят ли они по эпохам?).Только я порастучернобылом и чертополохом.

Может, песни забудутся.Но следы Моего Человекабудут ясно видныпод звездой двадцать пятого века.

Это будет в странене забытого мною потомка.…Он найдет мой скелет.Поразмыслит.И скажет негромкопосле опытов длинных,познавши строенье скелета,что широкую костьтолько можно найти у поэта.И прибавит,взглянувши на черепхолодного цвета,что глаза мои былиглазами большого поэта.

Ну, так что ж еще надо мне?

В середине двадцатого векабьют копыта временнад судьбой Моего Человека!

Декабрь 1935 г.

Поезд

Теперь не мечтай о снеге,о санках, о январе:уж розовые побегикачаются на заре.

На солнце они не выгорят,под ветром они ясны.За пригород, на Звенигородлетят облака весны.

А следом за нимиранона дальние городаскользят — по путям тумана —курьерские поезда.

Из тамбура — дым. Махоркаи человек — на немвоенная гимнастерка,затянутая ремнем.

…Ни голоса. Ни тумана…Сквозь версты и маетуу тихого клена, Анна,он видит свою мечту.

Вертящиеся просторы.Мост радужный и река.Колесные разговоры.Откосы и облака.

(… … … … … … … … … … … …)

Теперь не мечтай о снеге —апрелю воздай хвалу.На озере, на Онеге,шумят паруса во мглу.

Апрель 1936 г.

Весна

Да, весна! Ее встречают воды,взрывы почек, пение дроздов,на рассвете, в тишине природы,пригородный говор поездов.

Да, весна! Качаются черешни.Пионеры ставят поутруна высоких тополях скворешни —и скворцы летят с Алам-Зуру.

Посмотри на голую осину:здесь, колеблем теплым ветерком,серый долгоносик древесинупилит беспокойным хоботком.

Вот оно, извечное началожизни нашей, счастья и любви.Если этой молодости мало,если сердце вечность увидало,выпей всю природу — и живи!

Слушай отзвук песни величальной,звон моих лирических стихов,где-то замирающий и дальнийпригородный говор поездов.

1936 г.