Георгий Шенгели - Собрание стихотворений Страница 2

1916

«Давно в колчане крупный жемчуг…»

Давно в колчане крупный жемчугС печалью смешан наравне.Давно резной на крыше венчикБез матицы приснился мне.Давно под черным покрываломТекут замедленные сны, –И в поле трепетным шакаломПровыт призывный вой войны.И терем мой зловещ и гулок,И крыс не слышно за стеной,Но в клети каждый закоулокНаполнен злобою живой.В божнице синие лампадыНа ликах не отражены,И подвижных теней громадыПолзут за мною вдоль стены.Бежать! — но сторожат погони,Дорога выбита кольем,И пораскованные кониОпоены крутым вином.Последний вечер. Слышу: филинКричит и бьется у окна.И там, средь облачных извилинБагровая встает луна.

1916

ДОМИК

Я помню: яркий в летней дремеНа солнцем залитом пескеУютный выбеленный домикВ уютном южном городке.Я помню: пол, натертый воском,Смоленый мат по светлым доскам,Медовый запах табака,В окне герани два горшка,На стенах выцветшие флаги,Фрегата стройная модель,За ширмой строгая постель,На письменном столе бумаги –Последний угол морякаВ тиши сонливой городка.Моряк, старик под девяносто,Но бодрый, молодой, живой,Всегда приветливо и просто,Встречаясь, говорил со мной.Я был влюблен в оттенки моря,Мечтал о пальмах, о маори,И в голубые вечера,Когда зеркальная играВ зеленой полутьме купальниБлуждает по изгибам стен, –Земли тяжелой цепкий пленМеня томил, а сумрак дальний,Окутывающий пролив,Струил волнующий призыв.Однажды — в заревой истомеВдали клубились облака –Отправился я в белый домик,В приветный домик старика.Тот мне обрадовался оченьИ, хлопотлив и озабочен,Соорудил нам чай «с ромком»,И так прекрасно мы вдвоем,Жуя варенье из инжира,Не зажигаючи свечей,Проплыли волны всех морейОт Гельсингфорса до АлжираИ только ночью в два часаСвои убрали паруса.И много вечеров в беседахПровел я с милым моряком.Он говорил мне о победахИ о «воздействии линьком»,О женщинах в портах Китая,О том, как Веспер, выплывая,Роняет в воду алый щит,Как море фосфором горит,Как ночь в полуденных широтахСтруит зодиакальный свет,О том, что флота больше нет,О альбатросовых полетах,И что, «поверьте, я уж стар:Лучше манильских — нет сигар».Прошли года. Моряк мой умер.Я — закопался в груды книг.Но где-то в самом дальнем трюмеРодной мечты остался лик.И нанял домик я знакомый,Уединился в нем, влекомыйТомленьем сладостным. СветлоВ моих трех комнатах, тепло,И пахнет славной старой трубкой,И так легко-легко — смолой,И я приют спокойный мойСебе рисую верхней рубкойНа адмиральском кораблеВ пути к неведомой земле.И вот пишу я эти строки,Ведя их пушкинской строфой.Они просты и неглубоки,Но я пресыщен глубиной.Хочу о том, что повседневно,Сказать волнующе-напевно,О тихой молвить красоте,Что поразвеяна везде,О том, что полюбил я землю,Уютный домик, вечера,Мечту о прошлом, что игра –Окончена и я не внемлюФанфарам запредельных сферИ воплям сказочных химер.

1916

КОРАБЛЬ

Пахнет смолою и дубом под куполом темного дока.Круто и кругло осел кузовом грузным корабль.Быстрый топор отдирает обросшую мохом обшивку.Твердые ребра цветут ржавчиной старых гвоздей.«Эй, проберемся в пробоину!» Душно в незрячем трюме.Днище набухло водой. Тупо стихают шаги.Чую пугливой рукой прикрепленные к стенкам кольца, –В реве тропических гроз здесь умирали рабы.Где-нибудь: Тринидад, Вера-Круц, Пондишери, Макао.Низкий болотистый брег; тяжкий расплавленный зной.Дальние горы дышат, клубясь вулканною зыбью,И неколеблемый штиль высосал жизнь парусов.В тесной каюте над картой седой сидит суперкарго.Глух он: не слышен ему тяжкий и сдавленный стон,Что точно пар проницает дубовые доски палуб:В трюме сквозь желтый туман желтая движется смерть.Крысы по палубе брызнули топотом быстрых лапок.Прыгают в волны, плывут. На корабле — тишина.Только на главной шлюпке, мучась упорной греблей,Куча матросов влечет ветхим канатом корабль.День, и другой, и неделя. Штиль неподвижен, как скалы,Порван буксир, и ладья мчится к родным берегам.Только лицо рулевого становится бледно-шафранным,Только и юнга дрожит, чуя последний озноб.Там же, где брошен корабль, не слышно ни стука, ни стона.Боком на запад плывет, тайным теченьем влеком.Точно стремится догнать отрезы шафранного шара,Что уплывает за грань сеять шафранную смерть.«Эй, вот ржавчина эта, что пачкает наши пальцы,Это не тленье ли тех, чьею могилой был трюм?Это не мертвое ль золото старых гор Эль-Дорадо,Что, растворившись в крови, красный развеяло прах?»Быстрый топор стучит, отдирая гнилую обшивку.В черную рану борта светит лазурная даль.«Эй, посидим здесь еще! Ты любишь бродить по кладбищу,Сладостны будут тебе недра бродячих могил».

1917

27 ИЮЛЯ 1830 Г

Случайным выстрелом старуха сражена.И рота гвардии глядела с перекрестка,Как с телом поползла капустная повозка,Зардели факелы и взмыли знамена.За полночь перешло. Всё двигалась она.Толпа всё ширилась, нелепо и громоздко,И ярость плавилась, и сыпалась известкаИ битое стекло от каждого окна.А в бедной хижине, за Севрскою дорогой,Священник молодой, томим глухой тревогой,Решил вплоть до утра сидеть и ожидать.И пред распятием клоня свои поклоны,Не знал, что в этот миг его старуха-матьДрожаньем мертвых рук ниспровергала троны.

1917

СМЕРТОНОСЦЫ

В подводной лодке в рубке капитанаНа столике расчерченный картон.Текучей майоликой отраженМутно-зеленый облик океана.Но хода выверенного уклонПрямолинеен в тусклостях тумана,Где массою надменного таранаНос панцирного судна напружен.Вот шелковистый быстрый свист торпедыЗмеиные томительные бредыВплетают в четкий перестук машин.И в лепком воздухе — гранитны лица,И в сдавленных глазах — осколки льдин.Но радость вспыхивает, как зарница.

1917

«Квадратный стол прикрыт бумагой…»

Квадратный стол прикрыт бумагой,На ней — чернильное пятно.И веет предвечерней влагойВ полуоткрытое окно.Стакан топазового чая,Дымок сигары золотой,И журавлей витая стаяНад успокоенной рекой.Бесстрастная стучит машинка,Равняя стройные слова.А в поле каждая былинкаНеувядаемо жива.И вечер я приемлю в душу,Безвыходно его люблю.Так люб и океан — на сушуЗакинутому кораблю.

1917

«Так хорошо уйти от голосов людей…»

Так хорошо уйти от голосов людей,От стукотни колес и въедливого лаяНа отдаленный холм, где, полночи внимая,Свой портик мраморный вознес к луне музей.Спиною чувствуя прохладу старых плит,Прилечь на лестнице и вглядываться в небо,Где Веги пламена и нежный огнь ДенебаСветло проплавили индиговый зенит.

1917

ВАТИКАН

Из мягкого белого шелкаНа мне шелестит сутана.Шапочкой белого бархатаПрикрыта моя седина.Лиловые яхонты четок,Хмуро мерцая и рдея,Виноградной гроздью повислиНа белой тонкой руке.Тетрадь из плотной бумагиЦвета слоновой костиКордуанской узорной кожейДрагоценно переплетена.Сухой изящной латыньюПишу короткие фразы –Чеканенные медалиИз металлов прошедших веков.В гулкой тиши ВатиканаСлышно смутные шумы:В мире и в Городе — знаю –Юные орды встают.Подымаюсь на белую башнюИ, старчески медля, с балконаНовым urbi et orbiБлагословенно шлю.

1917