Владимир Маяковский - Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926 Страница 2

[1925]

Мелкая философия на глубоких местах*

Превращусь     не в Толстого, так в толстого, —ем,     пишу,    от жары балда.Кто над морем не философствовал?Вода.Вчера   океан был злой,          как черт,сегодня    смиренней         голубицы на яйцах.Какая разница!       Все течет…Все меняется.Есть  у воды     своя пора:часы прилива,       часы отлива.А у Стеклова      вода        не сходила с пера.Несправедливо.Дохлая рыбка      плывет одна.Висят   плавнички,        как подбитые крылышки.Плывет недели,       и нет ей —            ни дна,ни покрышки.Навстречу     медленней, чем тело тюленье,пароход из Мексики,         а мы —             туда.Иначе и нельзя.       Разделениетруда.Это кит — говорят.         Возможно и так.Вроде рыбьего Бедного —            обхвата в три.Только у Демьяна усы наружу,             а у китавнутри.Годы — чайки.       Вылетят в ряд —и в воду —     брюшко рыбешкой пичкать.Скрылись чайки.          В сущности говоря,где птички?Я родился,     рос,       кормили соскою, —жил,  работал,      стал староват…Вот и жизнь пройдет,          как прошли Азорскиеострова.

3/VII — Атлантический океан.

[1925]

Блек энд уайт*

Если  Гавану     окинуть мигом —рай-страна,     страна что надо.Под пальмой      на ножке          стоят фламинго.Цветет   коларио       по всей Ведадо.В Гаване    все      разграничено четко:у белых доллары,        у черных — нет.Поэтому    Вилли       стоит со щеткойу «Энри Клей энд Бок, лимитед».Много   за жизнь       повымел Вилли —одних пылинок       целый лес, —поэтому    волос у Вилли          вылез,поэтому    живот у Вилли          влез.Мал его радостей тусклый спектр:шесть часов поспать на боку,да разве что      вор,        портово́й инспектор,кинет   негру     цент на бегу.От этой грязи скроешься разве?Разве что    стали б        ходить на голове.И то  намели бы       больше грязи:волосьев тыщи,       а ног —           две.Рядом   шла     нарядная Прадо.То звякнет,     то вспыхнет          трехверстный джаз.Дурню покажется,        что и взаправдубывший рай      в Гаване как раз.В мозгу у Вилли       мало извилин,мало всходов,      мало посева.Одно   единственное         вызубрил Виллитверже,    чем камень         памятника Масео:«Белый    ест     ананас спелый,черный —     гнилью моченый.Белую работу      делает белый,черную работу —        черный».Мало вопросов Вилли сверлили.Но один был      закорюка из закорюк.И когда    вопрос этот         влезал в Вилли,щетка   падала      из Виллиных рук.И надо же случиться,         чтоб как раз тогдак королю сигарному         Энри Клейпришел,    белей, чем облаков стада,величественнейший из сахарных королей.Негр  подходит       к туше дебелой:«Ай бэг ёр па́рдон, мистер Брэгг!Почему и сахар,       белый-белый,должен делать       черный негр?Черная сигара       не идет в усах вам —она для негра       с черными усами.А если вы     любите        кофий с сахаром,то сахар    извольте        делать сами».Такой вопрос      не проходит даром.Король    из белого        становится желт.Вывернулся      король         сообразно с ударом,выбросил обе перчатки          и ушел.Цвели   кругом      чудеса ботаники.Бананы    сплетали        сплошной кров.Вытер   негр     о белые подштанникируку,     с носа утершую кровь.Негр  посопел подбитым носом,поднял щетку,      держась за скулу.Откуда знать ему,        что с таким вопросомнадо обращаться          в Коминтерн,             в Москву?

5/VII — Гавана.

[1925]

Сифилис*

Пароход подошел,        завыл,           погудел —и скован,    как каторжник беглый.На палубе     700 человек людей,остальные —      негры.Подплыл    катерок        с одного бочка̀.Вбежав    по лесенке хро̀мой,осматривал     врач в роговых очках:«Которые с трахомой?»Припудрив прыщи           и наружность вымыв,с кокетством себя волоча,первый класс      дефилировал            мимоулыбавшегося врача.Дым  голубой      из двустволки ноздрейколечком       единым        свив,первым    шел      в алмазной заресвиной король —        Свифт.Трубка   воняет,       в метр длиной.Попробуй к такому —          полезь!Под шелком кальсон,         под батистом-лино́поди,   разбери болезнь.«Остров,    дай      воздержанья зарок!Остановить велите!»Но взял    капитан       под козырек,и спущен Свифт —         сифилитик.За первым классом         шел второй.Исследуя    этот класс,врач  удивлялся,       что ноздри с дырой, —лез      и в ухо     и в глаз.Врач смотрел,      губу своротив,нос      под очками       взмо́рща.Врач  троих     послал в карантиниз    второклассного сборища.За вторым     надвигался          третий класс,черный от негритья.Врач посмотрел:       четвертый час,время коктейлей       питья.— Гоните обратно        трюму в щель!Больные —      видно и так.Грязный вид…       И вообще —оспа не привита. —У негра    виски́       ревмя ревут.Валяется    в трюме        Том.Назавтра    Тому       оспу привьют —и Том   возвратится в дом.На берегу       у Тома        жена.Волоса   густые, как нефть.И кожа ее       черна и жирна,как вакса    «Черный лев».Пока  по работам        Том болтается,— у Кубы     губа не дура —жену его    прогнали с плантацийза неотработку       натурой.Луна  в океан      накидала монет,хоть сбросся,      вбежав на насыпь!Недели    ни хлеба,        ни мяса нет.Недели —     одни ананасы.Опять   пароход       привинтило винтом.Следующий —       через недели!Как дождаться       с голодным ртом?— Забыл,    разлюбил,         забросил Том!С белой    рогожу       делит! —Не заработать ей        и не скрасть.Везде   полисмены под зонтиком.А мистеру Свифту        последнюю страстьраздула    эта экзотика.Потело    тело      под бельецомот черненького мясца̀.Он тыкал     доллары         в руку, в лицо,в голодные месяца.Схватились —       желудок,           пустой давно,и верности тяжеловес.Она  решила отчетливо:          «No!»[1], —и глухо сказала:       «Jes!»[2].Уже  на дверь      плечом напиралподгнивший мистер Свифт.Его       и ее    наверх       в номеравзвинтил    услужливый лифт.Явился    Том      через два денька.Неделю    спал без просыпа.И рад был,     что есть        и хлеб,           и деньгаи что не будет оспы.Но день пришел,          и у кож           в темнотеузор непонятный впеплен.И дети   у матери в животе*онемевали     и слепли.Суставы ломая       день ото дня,года календарные вылистаны,и кто-то    у тел      половину отняли вытянул руки       для милостыни.Внимание     к негру        стало особое.Когда   собиралась па́ства,морали      наглядное это пособиепоказывал     постный пастор:«Карает бог     и его        и ееза то, что    водила гостей!»И слазило     черного мяса гнильес гнилых    негритянских костей. —В политику     этим        не думал ввязаться я.А так —    срисовал для видика.Одни говорят —        «цивилизация»,другие —     «колониальная политика».

[1926]