Омар Хайям - Другой Хайям Страница 2

Таким образом, «разведясь» с умом и верой, Хайям выбирает винную лозу – символ внутреннего учения суфиев. Подобно тому как на лозе произрастает виноград, служащий сырьем для вина, плодом учения является особое знание, служащее «сырьем» для иного экзистенционального состояния – божественной любви. Через процесс брожения – под воздействием тонких духовных импульсов и личного опыта – это знание превращается в человеческом организме в новую субстанцию – «вино», которое целиком преображает человека: его сердце раскрывается для прямого восприятия, обновленная личность освобождается от прежних зависимостей и обусловленности. В связи с этим хочется вспомнить слова известного суфийского поэта ХII века Аль Фарида: «Мы пили вино еще до сотворения виноградной лозы». Он, конечно же, имел в виду, что восприятие истины изначально заложено в человеческой природе и предшествует любому известному духовному «бренду», являясь альтернативой и разуму, и вере. Так, в одном из четверостиший Хайям говорит:

25 Одни ломают голову над сутью веры и доктрины,вопрос сомнений и уверенности для других стоит.Вдруг из тени выходит Проводник и молвит: «О кретины!Ни в том, ни в этом путь не состоит».

Необходимо также понимать культурный контекст, в котором Хайям творил свою поэзию: вино запрещено исламом и его употребление наказуемо. Если бы Хайям был просто пьяницей, то скрывал бы свое пристрастие. Но, будучи суфийским авангардистом, он нажимал на болевые точки религиозного общества с тем, чтобы обозначить характер коллективного недуга и донести до людей довольно рискованную идею: истина (касается ли она Бога, цели бытия или человеческого предназначения) настолько невероятна, что, подобно запретному плоду или вину, вытеснена из человеческого сознания общественным консенсусом и является незаконной. Таким образом, вино, помимо традиционного значения высших состояний сознания, становится в контексте ислама метафорой отвергнутой человечеством истины, обретая еще один важный смысл.

Подобным приемом – шокировать аудиторию, чтобы подтолкнуть человека к необусловленному восприятию – пользовались последователи суфийской школы Маламатия («достойные позора»). Школа эта возникла в Нишапуре, на родине Хайяма, в IХ-X веках, то есть во время его жизни, и поэт, по-видимому, был хорошо знаком с ее философией и методами.

Следующее стихотворение можно считать образцом суфийской поэзии классического периода.

66 Под стать моим друзьям, ценителям вина, себе я выпить позволяю,и Он об этом знает, а много или мало пью — Щедрейший не считает.Я знаю, что Он знает, что я пью, но пить себе не запрещаю,иначе, Божье знанье опровергнув, я Господа в невежду превращаю.

В этом стихотворении можно разглядеть, по крайней мере, три смысла, что и придает ему суфийский характер (литература суфиев всегда отличалась многоуровневым воздействием). Итак:

1. Хайям демонстрирует, что логика как таковая может служить любой идее, оправдать любую позицию, и потому не годится в качестве критерия истины. С помощью логики человек зачастую манипулирует словами и понятиями для подтверждения «истинности» своих предвзятых убеждений. Хайям сам становится зеркалом, чтобы отразить этот человеческий недостаток – весьма рискованный ход, поскольку люди порой забывают, что на зеркало «неча пенять, коли рожа крива».

Логику также использует механизм самооправдания или, выражаясь на жаргоне психологов, рационализации. Благодаря этому механизму человек может защитить любые свои действия и мысли перед судом совести или здравого смысла.

Чтобы проиллюстрировать ненадежность или недостаточность логики в духовных поисках смысла жизни, суфии, подобно древнегреческим софистам, доводили логику до абсурда и выставляли напоказ ее уязвимость, что мы и видим в вышеприведенном катрене.

2. Хайям показывает ограниченность любого навязанного извне запрета, который, естественно, вызывает противодействие в виде категорического и дерзкого ослушания. При этом, обращаясь к аспекту божественного всезнания и щедрости, поэт, фактически, заявляет, что

Бога можно понимать шире, чем это делает религия, когда приписывает Ему качества запрещающей и карающей силы, чтобы оправдать собственные притязания на власть.

Если Бог не идиот, то зачем бы Он стал что-то запрещать, зная наперед, что Его запрет будет нарушен? Третий смысл катрена может послужить тому объяснением.

3. Этот смысл подчеркивает полярную природу всех вещей и тем самым указывает на единство противоположностей: вместо того, чтобы утверждать истинность той или иной однозначной позиции, он предлагает увидеть запрет и его нарушение, действие и противодействие как единую динамическую систему[3]. Руми говорил: «Вещи, внешне противоположные друг другу, на внутреннем плане часто работают сообща». Любая живая философия жизни учитывает этот принцип и строит на нем свою практику. Существует предание о Василии Блаженном: когда его спросили, почему он не ходит в церковь, а только в кабак, святой ответил, что в церкви много чертей, которые соблазняют верующих, а в кабаке ангелы спасают грешников.

Такими крайне изощренными, психологически продуманными методами Хайям отучает человеческий ум от ярлыков духовности и шаблонов добра, чтобы обратить его энергию на развитие тонкого восприятия, способного отличать ложь от истины и видеть единство в разнообразии форм.

Конечно, многие неискушенные читатели и даже профессиональные ориенталисты сомневаются, был ли Хайям суфием, но это уже само по себе может свидетельствовать о том, что он выполнил свою суфийскую работу в публичном пространстве более чем успешно. Согласно суфийскому принципу, чем менее заметна та или иная благая деятельность или вещь в мире ярлыков и жестких определений, тем благотворнее ее воздействие. Великий суфий Аль-Худжвири (XI век) писал: «Раньше суфизм был реальностью без имени, а теперь это имя, лишенное реальности».

Подобно тому как сочный фрукт содержит множество полезных для организма элементов, поэзия Хайяма производит целый букет благотворных эффектов и тонких стимулов для сознания. При этом вместо поучительного тона и напыщенной значимости, которыми часто грешит духовная наставническая литература, Хайям использует весь спектр юмористической палитры – от легкой иронии до ядовитого сарказма:

15 Пока ты не попал в засаду рока, оставшись без уверток и задумок,слуге кабацкому вели нести вина! Сейчас с тобой мы будем пировать!Твой смрадный труп в земле сокровищем не станет, недоумок!Тобой гордящийся потомок из-под земли его не будет доставать.

Даже думая о собственном погребении, Хайям шокирует сознание собратьев-мусульман, да и вообще любого добропорядочного обывателя, серьезно обеспокоенного тем, чтобы оставить о себе добрую память на земле. С такими вещами люди вообще не склонны шутить, о чем наглядно свидетельствуют памятники на кладбищах. Но Хайям и здесь верен своей миссии сокрушителя идолов и ради этого готов принести в жертву даже посмертную репутацию.

98 Когда я смертью буду взят, мой тленный труп вином омойи под напевы пьяных песен предай его земле сырой.А если в Судный день со страху захочешь повидать меня,копай у входа в наш кабак — там встречу я тебя.

Поэзия Хайяма весьма неоднозначна и содержит многоуровневые пласты смысла. Его стихи не только бросают вызов любой жесткой системе взглядов – они инициируют нас в новые способы мышления.

К сожалению, многие известные переводчики Хайяма, стараясь передать элегантную краткость и афористичность четверостиший, порой упускали из вида особый узор тонких перекликающихся смыслов в его спекулятивных рассуждениях и подчас радикальных образах. В результате читатель лишался важнейших ключей к пониманию этой поэзии и не имел возможности оценить ее глубины.

С целью воспроизвести смысловое послание стихов, а также придать им русское звучание, притом поэтически русское, я позволял себе определенные вольности в переводе. В отдельных случаях были добавлены слова, которых нет в оригинале: для передачи сложного смысла, а также для сохранения ритма и рифмы. Какие-то идиомы и образы, представленные в английском тексте «по-английски» – емко и лаконично – пришлось раскрыть немного подробнее, поскольку при буквальном переводе на русский язык они лишились бы некоторых тонких значений и аллюзий. При переводе во главу угла была поставлена адекватная ретрансляция поэтических образов, которые служат своего рода ключами к изначальному языку нашего внутреннего сознания и приближают к восприятию высших аналогий.