Александр Радищев - Бова Страница 2

"Я Бова, Бова царевич... Ты дивишься тому, вижу,Но верь совести нелживой. Я бы мог в том побожиться, Но божиться не умею И божиться не охотник. Город, в коем я родился, Есть столица сильна царства, Где пред сим венчанный властью Держал скипетр царь премудрый, Царь Кирбит, сын Версаулов, Славен мужеством на брани, Славен разумом в советах, Милосерд, и щедр, и кроток, И любим своим народом. Ему дочь была родная Всех прекраснее из женщин, Мелетриса ее имя. Слух о царствии Кирбита, О его правленьи мудром И о прелестях царевны Молва громкая повсюду До дальнейших мест промчала.

Двор Кирбитов был собранье Всех красавиц в государстве; Но меж всеми, яко солнце Среди звезд эфирна свода, Красотой своей блистала Мелетриса, дочь царева. В красоте она совместниц Не имела, и не можно Было чувствовать к ней зависть, Зане столь была всех краше, Столь добра, мила, приятна, Что вблизи ее не смела Зависть яд пускать свой черный И ее ехидны люты, Мелетрису зря, немели.

Красота толико дивна Привлекала всех вниманье, И чувствительность сердечна Ей платила долг природы, Воспылав огнем любовным В груди рыцарей надменных, В груди рыцарей влюбленных. Все ей нравиться старались, Всем хотелось полюбиться И во юном ее сердце Воспалить любовный пламень. Но меж многими другими Отличались перед всеми Своим мужеством, красою, Своим нежным угожденьем, Своей силой и богатством Два царевича приезжих. Один горд, спесив, надменен, Взоры пылки, взоры страстны, На лице черты Алкида, Но Алкида в летах юных; Рост и стан его, и взрачность, И осанка величава, Лицо смугло длинновато, Черны кудри по раменам, И густой брады начало, Длань широка, персты толсты Всем довольно возвещали Его мужество и силу. Он наездник в ратном поле, Богатырь и вождь, и воин, Дадон сильный - ему имя. Но не только в ратном поле Подвизался он с успехом: Столь же славен он у женщин; А хотя в любви он страстен, Но подвластен ей он не был, И с Алкидом чтоб сравниться, Лишь ему недоставало Десяти жен и дев красных, Пятьдесят дщерей Фиспия, И одной лишь только ночки, Чтоб ему отцом быть нежным Пятьдесят раз вдруг в семействе. Славну рыцарю толико, Нет, нельзя не полюбиться Мелетрисе, страстной, пылкой; А тем больше, как лишь вспомнит, Что объятья, повторенны В пятьдесят раз нераздельно, Кажду ночь возобновятся. Пусть бессонница всегдашня (Столь ужасная больному) Ее мучит на постеле (Но сам-друг) и жизнь преторгнет: Так Рафаэль из Урбина, В свете славный живописец, Душу выслал вон из тела.

Другой рыцарь вежлив, скромен; Сердце, душу имел нежны, Очи быстры голубые, Лицо бело и румяно, По плечам златые кудри, Вид, осанка Адонида. Но он храбр; счастливый рыцарь, На бою проворен, меток, Всегда разумом вождаем, Зрел опасность твердым оком И в бою смерть хладнокровно. Он всегда венцы Лавровы Пожинал на ратном поле, Но не силою десницы, Не удачей, не коварством И не крепостью доспехов Побеждал Гвидон противных. Правды, истины поборник, Меч его победоносный Никогда не обагрялся Кровью слабых иль невинных. Он защитник утесненных, Разрешитель уз и плена, Непорочности спаситель, И его смиренно сердце, Душа нежна, душа тиха Воспалялась гневом львиным, Когда видел он коварство, Ложь, строптивость и насилье, Угнетающих бессильных; Тогда воин милый, тихий Бывал враг непримиримый, Бывал бич неукротимый Злобе, буйству и прельщенью.

В таковых душах царевна Любовь сильну воспалила. И хотя со перва взгляда Мелетриса подарила Свое сердце всё Дадону, Объявить того не смела, И надежда в ней исчезла Быть его женой когда бы,Зане многою услугой Гвидон юный украшался, Спасав царство и Кирбита От насильств вождей хозарских. Царь Кирбит за то в награду Назначал его в супруги Своей дщери, Мелетрисе, В том признанием вождаем, Пользой царства и рассудком. Заключение неложно, Что спасителю народа Управлять его браздами Других паче всех довлеет. Гвидон был единородный Сын на троне старца мудра И ближайша во соседстве.

Во дни красны, безмятежны, По скончаньи бедств военных, Царь Кирбит во утешенье Своей дочери прекрасной Игры рыцарски затеял И глашатаям повсюду Повелел трубою бранной Созывать на состязанье Витязей из царствий разных. Он хотел при их собраньи Дать наследника престолу, Дать супруга Мелетрисе Храбра милого Гвидона; Зане там, как прежде в Францьи, Скиптр не мог никак достаться В руки, пряслицей что правят Или швейною иголкой.

Уж из дальних и из ближних Стран слетаются стадами, Как вороны на гумнище, Славны рыцари в доспехах, Молодые, пожилые, Средних лет и с сединами. Иной едет повидаться Со красавицей своею, Распестрив свое оружье Поперек и вдоль, крест-накрест Тем любимым из всех цветом, Что понравился пред всеми Обладательнице милой Его чувств, души и сердца. Другой едет, чтоб прославить Силы крепкой своей мышцы И прибавить хоть листочек Во венец, уже столь тяжкий От побед в кровавых битвах Иль на славных поединках. А иной, кружась по свету, Ко Кирбиту в гости едет, Как в гостиницу обедать. Воружась иной от темя До пяты, и даже зубы Воружив булатом, сталью, Смело, борзо выступает, Объявляя всем надменно, Всем, про то кто ведать хочет Иль не хочет, написавши На своем щиту огромном Золотыми всё словами: "Не терплю ни с кем сравненья", А там выйдет на поверку, Что наш рыцарь пресловутый Позевать приехал только, И к несчастию случилось, Что его десница страшна Онемела, заболела, Паралич ее ударил, А то б он единым взглядом Повалил всех, опрокинул, Разогнал, развеял прахом. Что же прибыли? Игры все Стали б вовсе в пень.- Нет, лучше, Что болезнь, ему случившись, Всех оставила в порядке.

Были рыцари не хуже Славна в свете Дон-Кишота. В рог охотничий, в валторну Всем трубили громко в уши: "Дульцинея Тобозийска Всех прекраснее на свете". А как воззришься в красотку, То увидишь под личиной Всех белил, румян и мушек Обезьяну или кошку, Иль московску щеголиху. За такую прелесть дивну Он, однако ж, снарядился На помол отдать все кости. Но нет нужды знать причину, Для чего они дерутся, Мы лишь скажем одним словом, Что их съехалось отвсюду Столько - столько - что нет сметы.

Поле ратно, окруженно Со всех стран, амфитеатром Возвышалось. Тут дубовы Скамьи были все покрыты Рытым бархатом, парчами, Алтабасом изошвенным. Везде видно сребро, злато И каменья дорогие; Хитрость зодчества, ваянья Превышала тут богатство; И художество в союзе С драгоценностьми земными Вид изящности давали Несказанной всему зданью; Но искусство свои силы Истощило под престолом, Уготованным царице С ее дочерью прекрасной. На столпах кристальных твердых, На сафир во всем похожих, Что огнем искусство хитро Из сожженна в пепел древа, Из песка иль камня бела, Зной сугубя, сотворило, Возвышался свод порфирный, Испещренный весь цветами, Где, природе подражая, Рука мастера искусна Изваяла их из злата. Перлы светлы и жемчужны Внизу свода, меж столпами Вкруг висели ожерельем. В верху свода образ светлый Возвышался в виде буйном Той богини, вслед которой Праотцы славян издревле Вихрем бурь носились всюду. "Лучезарная богиня, Слава, дщерь мечты, призраков! На престоле мглы блестящей, Звезд превыше и Олимпа, Из-за облака златого Кажешь ты венцы Лавровы. Но лицо твое кто узрит? Кто существенность постигнет Твою?- Легкой ты завесой Паров утренних, прозрачных Прикрываешь черты шатки, И тебя сквозь их лишь видит Пылкий взор воображенья. Лишь оно тебя рисует И такими лишь шарами, Как ему угодно только".

Посреди широка поля Жертвенник из твердой стали Блещет зеркальным сияньем; Фимиам тут не курится, Брус стланцова черна камня Тут лежит на изощренье Копия, меча, булата, Чем обильны всегда жертвы Славе в честь приносит воин. Ибо нет попов с причетом, Ни жрецов у ней священных. Кто грудь смелую имеет, Твердый дух в бедах на брани, Кто храбр, мужествен, отважен, Тот есть жрец сея богини.

День настал уже тот грозный, Равно скучный и веселый, Где богиня лучезарна Уделит своего блеска Гордым всем своим любимцам Иль покроет грязью срама Всех тех, коим она кажет Свой затылок безволосый. Зане так же, как Фортуна, Сестра Славы, легконога; У ней волосы тупеем Растут спереди косою, А затылок весь плешивый. Они моде сей учились (Мы здесь скажем мимоходом Для того, кто не читает Путешествиев всемирных) У мунгалов иль китайцев, Иль в Тибете, иль Бутане, В той стране благословенной, Где живет тот царь священный, На востоке столько чтимый; Его бабка повивальна Рассказала, и все верят, Что он выше всех на свете, Никогда не умирает; Его смерть не есть кончина, Его смерть есть прерожденье; Что в мгновенье то ужасно, Как дух жизни непостижный Обветшалое жилище, Мертвый труп наш, оставляет, Божество сие двуножно Преселяется в младенца Или в юноша любезна, Чтоб счастливым правоверным Опять в знак щедрот небесных Рассылать (но на закуску Для десерта в день торжествен) Своих сладких яств останки, Что в священных его недрах Благодатная природа В млеко жизни претворила. Вещество сие изящно, В чем алхимик остроумный Парацельс иль Авицена, Или Бехер, иль Альберты Злата чистого искали; В чем счастливый Брант и Кункель, Светоносный луч открывши, Пред очами изумленных Возжигали (без огнива) Огонь в трубках и курили Траву пьяну некоцьянску, Табаком что называют. Но где меньше их счастливцы Все отеческо наследство, Накопленно и стяжанно Кровью, потом и трудами, Иль грабительством, мздоимством, Иль другим путем превратным, Пережгли, передвоили. О, сколь счастлив был бы смертный, Если б все богатства в свете, Злостяжанные неправдой, Обращалися чудесно В вещество сие изящно, Далаи-Лама которо Всем в подарок правоверным Для десерту рассылает; Если б в нем фосфор блестящий Раз сверкнул и превратился б В пары светлы, исчезая,И, исчезнув, бы оставил Лишь уханье амвросийно, Столь известное в природе,Дабы знали, сколь есть смрадно Злостяжанное богатство, Хотя блещет лучезарно.