Илья Эренбург - Стихотворения Страница 2

1923

«Так умирать, чтоб бил озноб огни…»

Так умирать, чтоб бил озноб огни,Чтоб дымом пахли щеки, чтоб курьерский —«Ну, ты, угомонись, уймись, нишкни» —Прошамкал мамкой ветровому сердцу,Чтоб — без тебя, чтоб вместо рук сжиматьРемень окна, чтоб не было «останься»,Чтоб, умирая, о тебе гадатьПо сыпи звезд, по лихорадке станций,Так умирать, понять, что гам и чай,Буфетчик, вечный розан на котлете,Что это — смерть, что на твое «прощай!»Уж мне никак не суждено ответить.

1923

1938–1940

«„Разведка боем“ — два коротких слова…»

«Разведка боем» — два коротких слова.Роптали орудийные басы,И командир поглядывал суровоНа крохотные дамские часы.Сквозь заградительный огонь прорвались,Кричали и кололи на лету.А в полдень подчеркнул штабного палецЗахваченную утром высоту.Штыком вскрывали пресные консервы,Убитых хоронили, как во сне.Молчали.   Командир очнулся первый:В холодной предрассветной тишине,Когда дышали мертвые покоем,Очистить высоту пришел приказ.И, повторив слова: «Разведка боем»,Угрюмый командир не поднял глаз.А час спустя заря позолотилаЧужой горы чернильные края.Дай оглянуться — там мои могилы,Разведка боем, молодость моя!

1938

«В кастильском нищенском селенье…»

В кастильском нищенском селенье,Где только камень и война,Была та ночь до одуреньяКриклива и раскалена.Артиллерийской подготовкиГроза гремела вдалеке.Глаза хватались за винтовки,И пулемет стучал в виске.А в церкви — экая морока! —Показывали нам кино.Среди святителей бароккоДрожало яркое пятно.Как камень, сумрачны и стойки,Молчали смутные бойцы.Вдруг я услышал — русской тройкиЗвенели лихо бубенцы,И, памятью меня измаяв,Расталкивая всех святых,На стенке бушевал Чапаев,Сзывал живых и неживых.Как много силы у потери!Как в годы переходит день!И мечется по рыжей сьерреЧапаева большая тень.Земля моя, земли ты шире,Страна, ты вышла из страны,Ты стала воздухом, и в миреИм дышат мужества сыны.Но для меня ты с колыбели —Моя земля, родимый край,И знаю я, как пахнут ели,С которыми дружил Чапай.

1938

«Сердце, это ли твой разгон?..»

Сердце, это ли твой разгон?Рыжий, выжженный Арагон.Нет ни дерева, ни куста,Только камень и духота.Все отдать за один глоток!Пуля — крохотный мотылек.Надо выползти, добежать.Как звала тебя в детстве мать?Красный камень. Дым голубой.Орудийный короткий бой.Пулеметы. Потом тишина.Здесь я встретил тебя, война.Одурь полдня. Глубокий сон.Край отчаянья, Арагон.

1938

«Парча румяных жадных богородиц…»

Парча румяных жадных богородиц,Эскуриала грузные гроба.Века по каменной пустыне бродитСуровая испанская судьба.На голове кувшин. Не догадаться,Как ноша тяжела. Не скажет цепО горе и о гордости батрацкой,Дитя не всхлипнет, и не выдаст хлеб.И если смерть теперь за облаками,Безносая, она земле не вновь,Она своя, и знает каждый каменьОсколки глины, человека кровь.Ослы кричат. Поет труба пастушья.В разгаре боя, в середине дня,Вдруг смутная улыбка равнодушия,Присущая оливам и камням.

1938

Бой быков

Зевак восторженные крикиВстречали грузного быка.В его глазах, больших и диких,Была глубокая тоска.Дрожали дротики обиды.Он долго поджидал врага,Бежал на яркие хламидыИ в пустоту вонзал рога.Не понимал — кто окровавилПустынь горячие пески,Не знал игры высоких правилИ для чего растут быки.Но ни налево, ни направо, —Его дорога коротка.Зеваки повторяли «браво»И ждали нового быка.Я не забуду поступь бычью,Бег напрямик томит меня,Свирепость солнца и величьеСухого, каменного дня.

1938

«Тогда восстала горная порода…»

Тогда восстала горная порода,Камней нагромождение и сердец,Медь Рио-тинто бредила свободой,И смертью стал Линареса свинец.Рычали горы, щерились долины,Моря оскалили свои клыки,Прогнали горлиц гневные маслины,Седой листвой прикрыв броневики,Кусались травы, ветер жег и резал,На приступ шли лопаты и скирды,Узнали губы девушек железо,В колодцах мертвых не было воды,И вся земля пошла на чужеземца:Коренья, камни, статуи, пески,Тянулись к танкам нежные младенцы,С гранатами дружили старики,Покрылся кровью булочника фартук,Огонь пропал, и вскинулось огнемВсе, что зовут Испанией на картах,Что мы стыдливо воздухом зовем.

1938

В Барселоне

На Рамбле возле птичьих лавокГлухой солдат — он ранен был —С дроздов, малиновок и славокГлаз восхищенных не сводил.В ушах его навек заселиНочные голоса гранат.А птиц с ума сводили трели,И был щеглу щегленок рад.Солдат, увидев в клюве звуки,Припомнил звонкие поля,Он протянул к пичуге руки,Губами смутно шевеля.Чем не торгуют на базаре?Какой не мучают тоской?Но вот, забыв о певчей твари,Солдат в сердцах махнул рукойНе изменить своей отчизне,Не вспомнить, как цветут цветы,И не отдать за щебет жизниБлагословенной глухоты.

1938

«Горят померанцы, и горы горят…»

Горят померанцы, и горы горят.Под ярким закатом забытый солдат.Раскрыты глаза, и глаза широки,Садятся на эти глаза мотыльки.Натертые ноги в горячей пыли,Они еще помнят, куда они шли.В кармане письмо — он его не послал.Остались патроны, не все расстрелял.Он в городе строил большие дома,Один не достроил. Настала зима.Кого он лелеял, кого он берег,Когда петухи закричали не в срок,Когда закричала ночная бедаИ в темные горы ушли города?Дымились оливы. Он шел под огонь.Горела на солнце сухая ладонь.На Сьерра-Морена горела гроза.Победа ему застилала глаза.Раскрыты глаза, и глаза широки,Садятся на эти глаза мотыльки.

1938

«Батарею скрывали оливы…»

Батарею скрывали оливы.День был серый, ползли облака.Мы глядели в окно на разрывы,Говорили, что нет табака.Говорили орудья сердито,И про горе был этот рассказ.В доме прыгали чашки и сита,Штукатурка валилась на нас.Что здесь делают шкаф и скамейка,Эти кресла в чехлах и комод?Даже клетка, а в ней канарейка,И, проклятая, громко поет.Не смолкают дурацкие трели,Стоит пушкам притихнуть — поет.Отряхнувшись, мы снова глядели:Перелет, недолет, перелет.Но не скрою — волненье пичугиДо меня на минуту дошло,И тогда я припомнил в испугеБредовое мое ремесло:Эта спазма, что схватит за горло,Не отпустит она до утра, —Сколько чувств доконала, затерлаСлов и звуков пустая игра!Канарейке ответила ругань,Полоумный буфет завизжал,Показался мне голосом другаБатареи запальчивый залп.

1938

«Нет, не забыть тебя, Мадрид…»

Нет, не забыть тебя, Мадрид,Твоей крови, твоих обид.Холодный ветер кружит пыль.Зачем у девочки костыль?Зачем на свете фонари?И кто дотянет до зари?Зачем живет Карабанчель?Зачем пустая колыбель?И сколько будет эта матьНе понимать и обнимать?Раскрыта прямо в небо дверь,И если хочешь, в небо верь,А на земле клочок белья,И кровью смочена земля.И пушки говорят всю ночь,Что не уйти и не помочь,Что зря придумана заря,Что не придут сюда моря,Ни корабли, ни поезда,Ни эта праздная звезда.

1938