Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в четырех томах. Том 3. Песни. Стихотворения Страница 2

Анатолию Гарагуле

Ну вот и всё! Закончен сон глубокий!Никто и ничего не разрешает!Я ухожу отдельный, одинокийПо полю летному, с которого взлетают!

Я посещу надводную обитель,Что кораблем зовут другие люди.Мой капитан, мой друг и мой спаситель!Давай с тобой хоть что-нибудь забудем!

Забудем что-нибудь – мне нужно, можно!Всё – женщину, с которою знакомы!Всё помнить – это просто невозможно,Да это просто и не нужно, – что мы?

В царстве троллей главный тролльИ гражданинБыл, конечно, сам король —Только один.

И бывал он, правда, лют —Часто порол!Но был жуткий правдолюбЭтот король.

Десять раз за час серчалБедный король.Каждый вечер назначалНовый пароль.

Своих подданных забилДо одного.Правда, правду он любилБольше всего.

Может, правду кто комуСкажет тайком,Но королю жестокому —Нет дураков!

И созвал король – вот смех! —Конкурс шутов:Кто сострит удачней всех —Деньги и штоф.

Что за цель? А в шутке – соль,Доля правды там.Правду узнавал корольПо мелочам.

Но все больше корчился,Вскоре – готов!И плачевно кончилсяКонкурс шутов.

Я скольжу по коричневой пленке,Или это красивые сны…Простыня на постели – в сторонкеСмята комом, огни зажжены.

Или просто погашены свечи…Я проснусь – липкий пот и знобит, —Лишь во сне – долгожданные речи,Лишь во сне яркий факел горит!

И усталым, больным каннибалом,Что способен лишь сам себя есть,Я грызу свои руки шакалом:Это так, это всё, это есть!

Оторвите от сердца аорту, —Сердце можно давно заменять.Не послать ли тоску мою к черту…Оторвите меня от меня!

Путь блестящий наш, смех и загадка —Вот и время всех бледных времен.Расплескалась судьба без остатка.Кто прощает, тот не обречен!

Я все чаще думаю о судьях, —Я такого не предполагал:Если обниму ее при людях —Будет политический скандал!

Будет тон в печати комедийный,Я представлен буду чудаком, —Начал целоваться с беспартийной,А теперь целуюсь – с вожаком!

Трубачи, валяйте – дуйте в трубыЯ еще не сломлен и не сник:Я в ее лице целую в губы —Общество «Франс – Юньон Совьетик»!

Бродятпо свету людиразные,Грезятони о чуде —Будетили не будет…

Стук —и в этот вечерВдругтебя замечу, —Вот и чудо!

Скачетпо небу всадник-облако,Плачетдождем и градом —Значит,на землю надо.

Здесьчудес немалоЕсть —звезда упала, —Вот и чудо!

Знаешь,я с чудесами —запросто:Хочешь,моргни глазами —Тотчаспод небесами!

Язаклятье знаю —Ну,скажи: «Желаю», —Вот и чудо!

В плен – приказ – не сдаваться, – они не сдаютсяХоть им никому не иметь орденов.Только черные вороны стаею вьютсяНад трупами наших бойцов.

Бог войны – по цепям на своей колеснице, —И, в землю уткнувшись, солдаты лежат.Появились откуда-то белые птицыНад трупами наших солдат.

После смерти для всех свои птицы найдутся —Так и белые птицы для наших бойцов,Ну а вороны – словно над падалью – вьютсяНад черной колонной врагов.

Я думал – это всё, без сожаленья,Уйду – невеждой!Мою богиню – сон мой и спасенье —Я жду с надеждой!

Я думал – эти траурные рукиУйдут в забвенье, —Предполагал, что эти все докуки —Без вдохновенья.

Я думал – эти слезы мало стоятСейчас, в запарке…Но понял я – тигрица это стонет, —Как в зоопарке!

Грезится мне наяву или в бреде,Как корабли уплывают…Только своих я не вижу на рейде —Или они забывают?

Или уходят они в эти страныЛишь для того, чтобы смыться, —И возвращаются в наши романы,Чтоб на секунду забыться;

Чтобы сойти с той закованной спальни —Слушать ветра в перелесье,Чтобы похерить весь рейс этот дальнийВновь оказаться в Одессе…

Слушайте, вы! Ну кого же мы судимИ для чего так поёмся?Знаете вы, эти грустные людиСдохнут – и мы испечемся!

Надо с кем-то рассорить кого-то —Только с кем и кого?Надо сделать трагичное что-то —Только что, для чего?

Надо выстрадать, надо забыться —Только в чем и зачем?Надо как-то однажды напиться —Только с кем, только с кем?

Надо сделать хорошее что-то —Для кого, для чего?Это может быть только работаДля себя самого!Ну а что для других, что для многих,Что для лучших друзей?А для них – земляные дорогиДуши моей!

Тоска немая гложет иногда,И люди развлекают – все чужие.Да, люди, создавая города,Все забывают про дела иные,Про самых нужных и про близких все‹м›,Про самых, с кем приятно обращаться,Про темы, что важнейшие из тем,И про людей, с которыми общаться.Мой друг, мой самый друг, мой собеседник,Прошу тебя, скажи мне что-нибудь!Давай презрим товарищей соседнихИ посторонних, что попали в суть.

Цыган кричал, коня менял:«С конем живется вольно.Не делай из меня меня,С меня – меня довольно!

Напрасно не расстраивай,Без пользы не радей…Я не гожусь в хозяеваЛюдей и лошадей.

Не совещайся с гадиной,Беги советов бабских…Клянусь, что конь не краденыйИ – что кровей арабских».

Вагоны не обедают,Им перерыва нет.Вагоны честно бегаютПо лучшей из планет.

Вагоны всякие,Для всех пригодные.Бывают мягкие,Международные.

Вагон опрятненький,В нем нету потненьких,В нем всё – десятникиИ даже сотники.

Ох, степь колышется!На ней – вагончики.Из окон слышится:«Мои лимончики!..»

Лежат на полочкеМешки-баллончики.У каждой сволочиСвои вагончики.

Порвешь животикиНа аккуратненьких!Вон едут сотникиДа на десятниках!

МногосемейныеИ просто всякиеВойдут в купейныеИ даже в мягкие.

А кто с мешком – идиПо шпалам в ватнике.Как хошь – пешком иди,А хошь – в телятнике.

На двери нулики —Смердят вагончики.В них едут жуликиИ самогонщики.

А вот теплушка та —Прекрасно, душно в ней, —На сорок туш скотаИ на сто душ людей.

Да в чем загвоздка-то?Бей их дубиною!За одного скота —Двух с половиною.

А ну-ка, кончи-ка,Гармонь хрипатая!Вон в тех вагончиках —Голь перекатная…

Вестимо, тесно тут,Из пор – сукровица…Вагоны с рельс сойдутИ остановятся!

В тайгуНа санях на развалюхах,В соболях или в треухах —И богатый, и солидный, и убогий —

БегутВ неизведанные чащи, —Кто-то реже, кто-то чаще, —В волчьи логова, в медвежие берлоги.

Стоят,Как усталые боксеры,Вековые гренадерыВ два обхвата, в три обхвата и поболе.

И яВоздух ем, жую, глотаю, —Да я только здесь бываюЗа решеткой из деревьев – но на воле!

Нараспашку – при любой погоде,Босиком хожу по лужам и росе…Даже конь мой иноходью ходит,Это значит – úначе, чем все.

Я иду в строю всегда не в ногу,Столько раз уже обруган старшиной!Шаг я прибавляю понемногу —И весь строй сбивается на мой.

Мой кумир – на рынке зазывалы:Каждый хвалит только свой товар вразвес.Из меня не выйдет запевалы —Я пою с мелодией вразрез.

Знаю, мне когда-то будет лихо;Мне б заранее могильную плиту,На табличке: «Говорите тихо!»Я второго слова не прочту.

Из двух зол – из темноты и света —Люди часто выбирают темноту.Мне с любимой наплевать на это —Мы гуляем только на свету!

Я тут подвиг совершил —Два пожара потушил, —Про меня в газете напечатали.И вчера ко мне приперВдруг японский репортер —Обещает кучу всякой всячины.

«Мы, – говорит, – организм вашИзучим до йот,Мы запишем баш на башНаследственный ваш код».

Но ни за какие иеныЯ не продам свои гены,Ни за какие хоромыНе уступлю хромосомы!

Он мне «Сони» предлагал,Джиу-джитсою стращал,Диапозитивы мне прокручивал, —Думал, он пробьет мне брешь —Чайный домик, полный гейш, —Ничего не выдумали лучшего!

Досидел до ужина —Бросает его в пот.«Очень, – говорит, – он нужен нам —Наследственный ваш код».

Но ни за какие иеныЯ не продам свои гены,Ни за какие хоромыНе уступлю хромосомы!

Хоть японец желтолиц —У него шикарный блиц:«Дай хоть фотографией порадую!»Я не дал: а вдруг он врет? —Вон с газеты пусть берет —Там я схожий с ихнею микадою.

Я спросил его в упор:«А ну, – говорю, – ответь,Код мой нужен, репортер,Не для забавы ведь?…»

Но ни за какие иеныЯ не продам свои гены,Ни за какие хоромыНе уступлю хромосомы!

Он решил, что победил, —Сразу карты мне открыл, —Разговор пошел без накомарников:«Код ваш нужен сей же час —Будем мы учить по васВсех японских нашенских пожарников».

Эх, неопытный народ!Где до наших вам!Лучше этот самый кодЯ своим отдам!

Приехал в Монакокакой-то вояка,Зашел в казино и спустил капитал, —И внутренний голосвоскликнул, расстроясь:«Эх, елки-моталки, – опять проиграл!»

Банкрот заорал: «Кто это сказал?!»Крупье безучастно плечами пожал,Швейцар ему выход в момент указал,Тот в глаз ему дал, – ну, в общем, скандал.

А он все кричал: «Кто ‹это› сказал?!Мне этот же голос число подсказал!..» —Стрельнул себе в рот – и тотчас замолчал.Не стало бедняги, и жаль капитал.

Вот я выпиваю,потом засыпаю,Потом просыпаюсь попить натощак, —И вот замечаю:не хочется чаю,А в крайнем случáе – желаю коньяк.

Всегда по субботаммне в баню охота,Но нет – я иду соображать на троих…Тут врали ребяты,что – есть телепаты.И даже читали в газете про их.

А я их рассказуповерил не сразу, —Сперва я женился – и вспомнил, ей-ей:Чтоб как у людей яжелаю жить с нею, —Ан нет – все выходит не как у людей!

У них есть агентыи порпациенты —Агенты не знаю державы какой, —У них инструменты —магнитные ленты,И нас они делают левой ногой.

Обидно, однако, —вчера была драка:Подрались – обнялись, – гляжу, пронесло.А áгент внушает:«Добей – разрешаю!»Добил… Вот уже восемь суток прошло.

Мне эта забавасовсем не по нраву:Пусть гнусности мне перестанут внушать!Кончайте калечитьлюдям кажный вечерИ дайте возможность самим поступать!

Сколько великих выбыло!Их выбивали нож и отрава…Что же, на право выбораКаждый имеет право.

В восторге я! Душа поет!Противоборцы перемерли,И подсознанье выдаетОбщеприемлемые перлы.

А наша первая пластинка —Неужто ли заезжена?Ну что мы делаем, Маринка!Ведь жизнь – одна, одна, одна!

Мне тридцать три – висят на шее.Пластинка Дэвиса снята.Хочу в тебе, в бою, в траншее —Погибнуть в возрасте Христа.

А ты – одна ты виноватаВ рожденье собственных детей!Люблю тебя любовью брата,А может быть – еще сильней!

Отпишите мне в Сибирь, я в Сибири!Лоб стеною прошиби в этом мире!Отпишите мне письмо до зарплаты,Чтоб прочесть его я смог до питья-то.

У меня теперь режим номер первый —Хоть убей, хоть завяжи! – очень скверный.У меня теперь дела ох в упадке,То ли пепел, то ль зола, всё в порядке.

Не ходите вы ко мне, это мало,Мне достаточно вполне персонала.Напишите мне письмо поправдивей,Чтоб я снова стал с умом, нерадивый.

Мне дают с утра яйцо, даже всмятку,Не поят меня винцом за десятку,Есть дают одно дерьмо – для диеты…Напишите ж мне письмо не про это.

Ядовит и зол, ну словно кобра, я —У меня больничнейший режим.Сделай-ка такое дело доброе —Нервы мне мои перевяжи.

У меня ужасная компания —Кресло, телефон и туалет…Это же такое испытание,Мука и… другого слова нет.

Загнан я, как кабаны, как гончей лось,И терплю, и мучаюсь во сне.У меня похмелие не кончилось —У меня похмелие вдвойне.

У меня похмелье от сознания,Будто я так много пропустил…Это же моральное страдание!Вынести его не хватит сил.

Так что ты уж сделай дело доброе,Так что ты уж сделай что-нибудь.А не то – воткну себе под ребра яНож. И всё, и будет кончен путь!

«Я б тоже согласился на полет,Чтоб приобресть благá по возвращенье! —Так кто-то говорил. – Да, им везет!..»Так что ж он скажет о таком везенье?

Корабль «Союз» и станция «Салют»,И Смерть – в конце, и Реквием – в итоге…«СССР» – да, так передаютЧетыре буквы – смысл их дороги.

И если Он живет на небеси,И кто-то вдруг поднял у входа пологЕго шатра. Быть может, он взбесил Всевышнего.Кто б ни был – космонавт или астролог…

Для скорби в этом мире нет границ,Ах, если б им не быть для ликованья!И безгранична скорбь всех стран и лиц,И это – дань всемирного признанья…

Жизнь оборвет мою водитель-ротозей.Мой труп из морга не востребует никто.Возьмут мой череп в краеведческий музей,Скелет пойдет на домино или в лото.

Ну всё, решил – попью чайку да и помру:Невмоготу свою никчемность превозмочь.Нет, лучше пусть все это будет поутру,А то – лежи, пока не хватятся, всю ночь.

В музее будут объегоривать народ,Хотя народу это, в общем, все равно.Мне глаз указкою проткнет экскурсоводИ скажет: «Вот недостающее звено».

Иль в виде фишек принесут меня на сквер,Перетряхнут, перевернут наоборот,И, сделав «рыбу», может быть, пенсионерМеня впервые добрым словом помянет.

Я шел по жизни, как обычный пешеход,Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…Кто говорит, что уважал меня, – тот врет.Одна… себя не уважающая пьянь.

В голове моей тучи безумных идей —Нет на свете преград для талантов!Я под брюхом привыкших теснить лошадейМиновал верховых лейтенантов.

… Разъярялась толпа, напрягалась толпа,Нарывалась толпа на заслоны —И тогда становилась толпа на попа,Извергая проклятья и стоны.

Дома я раздражителен, резок и груб, —Домочадцы б мои поразились,Увидав, как я плакал, взобравшись на круп, —Контролеры – и те прослезились.

Столько было в тот миг в моем взгляде на мирБезотчетной отчаянной прыти,Что, гарцуя на сером коне, командирУдивленно сказал: «Пропустите!»

Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы —Аж нога ускользнула из стремя.Я пожал ему ногу, как руку судьбы, —Ах, живем мы в прекрасное время!

Серый конь мне прощально хвостом помахал,Я пошел – предо мной расступились;Ну а мой командир – на концерт поскакалМузыканта с фамилией Гилельс.

Я свободное место легко разыскалПосле вялой незлой перебранки, —Всё не сгонят – не то что когда посещалПресловутый Театр на Таганке.

Тесно здесь, но тепло – вряд ли я простужусь,Здесь единство рядов – в полной мере!Вот уже я за термосом чьим-то тянусь —В нем напиток «кровавая Мэри».

Вот сплоченность-то где, вот уж где коллектив,Вот отдача где и напряженье!Все болеют за нас – никого супротив, —Монолит – без симптомов броженья!

Меня можно спокойно от дел отстранить —Робок я перед сильными, каюсь, —Но нельзя меня силою остановить,Если я на футбол прорываюсь!

Может быть, моряком по призваниюБыл поэт Руставели Шота…По швартовому расписаниюЗанимает команда места.

Кто-то подал строителям мудрый совет —Создавать поэтический флот.И теперь Руставели – не просто поэт,«Руставели» – большой теплоход.

А поэта бы уболтало бы,И в три бала бы он померк,А теперь гляди с верхней палубыЧерный корпус его, белый верх.

Непохожих поэтов сравнить нелегко,В разный срок отдавали концыРуставели с Шевченко и Пушкин с Франко…А на море они – близнецы.

О далеких странах мечтали иВот не дожили – очень жаль!..И «Шевченко» теперь – близ Италии,А «Франко» идет в Монреаль.

С общей суммой шестьсот пятьдесят килограммЯ недавно вернулся из Штатов,Но проблемы бежали за мной по пятам,Вслед за ростом моих результатов.

Пытаются противникиРекорды повторить…Ах! Я такой спортивненький,Что страшно говорить.

Но супруга, с мамашей своею впотьмахПошептавшись, сказала, белея:«Ты отъелся на американских харчахИ на вид стал еще тяжелее!

Мне с соседями стало невмочь говорить,Вот на кухне натерпишься сраму!Ты же можешь меня невзначай придавитьИ мою престарелую маму».

Как же это попроще сказать им двоим,Чтоб дошло до жены и до мамы, —Что пропорционально рекордам моимВырастают мои килограммы?

Может, грубо сказал (так бывает со мной,Когда я чрезвычайно отчаюсь):«Я тебя как-нибудь обойду стороной,Но за мамину жизнь не ручаюсь».

И шныряют по рынку супруга и мать,И корзины в руках – словно гири…Ох, боюсь, что придется мне дни коротатьС самой сильною женщиной в мире.

«Хорошо, – говорю, – прекращаю разбег,Начинаю сидеть на диете».Но супруге приятно, что я – человекСамый сильный на нашей планете.

Мне полтонны – не вес, я уже к семистамПодбираюсь и требую пищи,А она говорит: «Что ты возишься там?!Через год, – говорит, – чтоб до тыщи!»

Тут опять парадокс, план жены моей смел,Ультиматум поставлен мне твердый —Чтоб свой собственный вес подымать я не смел,Но еще – чтобы я бил рекорды.

И с мамашей они мне устроили пост,И моя худоба процветала,Штангу я в трех попытках ронял на помост.Проиграл я, но этого мало.

Я с позором едва притащился домой,И жена из-за двери сказала,Что ей муторно жить с проигравшим со мной,И мамаша ее поддержала.

Бил, но дверь не сломалась, сломалась семья.Я полночи стоял у порогаИ ушел. Да, тяжелая доля моя,Тяжелее, чем штанга – намного!

Свечи потушите, вырубите звук,Дайте темноты и тишины глоток,Или отыщите понадежней сук,Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок.

Билеты лишние стреляйте на ходу:Я на публичное повешенье иду,Иду не зрителем и не помешанным —Иду действительно, чтоб быть повешенным,

Без палача (палач освистан) —Иду кончать самоубийством.

По воде, на колесах, в седле, меж горбов и в вагоне,Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и безКто за делом большим, кто за крупной добычей – в погониОтправляемся мы ‹судьбам наперекор›, всем советам вразрез.

И наши щеки жгут пощечинами ветры,Горбы на спины нам наваливает снег…‹Но впереди – рубли длиною в километрыИ крупные дела величиною в век›.

За окном и за нашими душами света не стало,И вне наших касаний повсюду исчезло тепло.На земле дуют ветры, за окнами похолодало,Всё, что грело, светило, теперь в темноту утекло.

И вот нас бьют в лицо пощечинами ветрыИ жены от обид не поднимают век!Но впереди – рубли длиною в километрыИ крупные дела величиною в век.

Как чужую гримасу надел и чужую одежду,Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез?До и после, в течение, вместо, во время и между —Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.

Мне щеки обожгли пощечины и ветры,Я взламываю лед, плыву в пролив Певек!Ах, где же вы, рубли длиною в километры?…Всё вместо них дела величиною в век.

Шут был вор: он воровал минуты —Грустные минуты, тут и там, —Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерамиНезаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между нами.В иногда дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: «Да разве это клоун!Если клоун – должен быть смешной!»

Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену – так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.

Мы опять в сомненье – век двадцатый:Цирк у нас, конечно, мировой, —Клоун, правда, слишком мрачноватый —Невеселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал, —Горе наше брал он на себя.

Только – балагуря, тараторя —Все грустнее становился мим:Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы —Шут сгибался в световом кольце, —Делались всё горше пантомимы,И морщины – глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгодыОн горстями выгребал из нас —Будто обезболивал нам роды, —А себе – защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,Весело по нашим временам:Ах, как нас приятно обокрали —Взяли то, что так мешало нам!

Время! И, разбив себе колени,Уходил он, думая свое.Рыжий воцарился на арене,Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый генийЗа кулисы – вот нам и смешно.Вдруг – весь рой украденных мгновенийВ нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.Барабана дробь – и тишина…Слишком много он взвалил на плечиНашего – и сломана спина.

Зрители – и люди между ними —Думали: вот пьяница упал…Шут в своей последней пантомимеЗаигрался – и переиграл.

Он застыл – не где-то, не за морем —Возле нас, как бы прилег, устав, —Первый клоун захлебнулся горем,Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неутомимо,Но успев склониться перед ним.Этот трюк – уже не пантомима:Смерть была – царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,По ночам не угонял коней.Умер шут. Он воровал минуты —Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства радиНе давались: проживем и так!Шут тогда подкрадывался сзадиТихо и бесшумно – на руках…

Сгинул, канул он – как ветер сдунул!Или это шутка чудака?…Только я колпак ему – придумал, —Этот клоун был без колпака.

Он вышел – зал взбесился на мгновенье.Пришла в согласье инструментов рать,Пал пианист на стул и мановеньяВолшебной трости начал ожидать.

Два первых ряда отделяли ленты —Для свиты, для вельмож и короля.Лениво пререкались инструменты,За первой скрипкой повторяя: «ля».

Настраивались нехотя и хитро,Друг друга зная издавна до йот.Поскрипывали старые пюпитры,На плечи принимая груды нот.

Стоял рояль на возвышенье в центре,Как черный раб, покорный злой судьбе.Он знал, что будет главным на концерте,Он взгляды всех приковывал к себе.

И, смутно отражаясь в черном теле,Как два соглядатая, изнутри,Из черной лакированной панелиСледили за маэстро фонари.

В холодном чреве вены струн набухли —В них звук томился, пауза долга…И взмыла вверх рояля крышка – будтоТанцовщица разделась донага.

Рука маэстро над землей застыла,И пианист подавленно притих,Клавиатура пальцы ощутилаИ поддалась настойчивости их.

Минор мажору портил настроенье,А тот его упрямо повышал,Басовый ключ, спасая положенье,Гармониями ссору заглушал,

У нот шел спор о смысле интервала,И вот одноголосия жрецыКричали: «В унисоне – все начала!В октаве – все начала и концы!»

И возмущались грубые бемоли,Негодовал изломанный диез:Зачем, зачем вульгарные триолиВрываются в изящный экосез?

Низы стремились выбиться в икары,В верха – их вечно манит высота,Но мудрые и трезвые бекарыВсех возвращали на свои места.

Склоняясь к пульту, как к военным картам,Войсками дирижер повелевал,Своим резервам – терциям и квартам —Смертельные приказы отдавал.

И черный лак потрескался от боли,Взвились смычки штыками над толпойИ, не жалея сил и канифоли,Осуществили смычку со струной.

Тонули мягко клавиши вселенной,Решив, что их ласкают, а не бьют.Подумать только: для ленивой левойШопен писал Двенадцатый этюд!

Тончали струны под смычком, дымились,Медь плавилась на сомкнутых губах,Ударные на мир ожесточились —У них в руках звучал жестоко Бах.

Уже над грифом пальцы коченели,На чьей-то деке трещина, как нить:Так много звука из виолончелиОтверстия не в силах пропустить.

Как кулаки в сумбурной дикой драке,Взлетали вверх манжеты в темноте,Какие-то таинственные знакиКонцы смычков чертили в пустоте.

И, зубы клавиш обнажив в улыбке,Рояль смотрел, как он его терзал,И слезы пролились из первой скрипкиИ незаметно затопили зал.

Рояль терпел побои, лез из кожи,Звучала в нем, дрожала в нем мольба,Но господин, не замечая дрожи,Красиво мучал черного раба.

Вот разошлись смычковые, картинноВиновников маэстро наказалИ с пятой вольты слил всех воедино.Он продолжал нашествие на зал.

Я только малость объясню в стихе —На все я не имею полномочий…Я был зачат как нужно, во грехе —В поту и в нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —Чем выше мы, тем жестче и суровей;Я шел спокойно прямо в королиИ вел себя наследным принцем крови.

Я знал – все будет так, как я хочу,Я не бывал внакладе и в уроне,Мои друзья по школе и мечуСлужили мне, как их отцы – короне.

Не думал я над тем, что говорю,И с легкостью слова бросал на ветер, —Мне верили и так как главарюВсе высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,Как оспою, болело время нами.Я спал на кожах, мясо ел с ножаИ злую лошадь мучил стременами.

Я знал – мне будет сказано: «Царуй!» —Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.И я пьянел среди чеканных сбруй,Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,А тайный взгляд, когда он зол и горек,Умел скрывать, воспитанный шутом, —Шут мертв теперь: «Аминь!» Бедняга Йорик!..

Но отказался я от дележаНаград, добычи, славы, привилегий:Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,Я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,Возненавидел и борзых, и гончих,Я от подранка гнал коня назадИ плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел – наши игры с каждым днемВсё больше походили на бесчинства, —В проточных водах по ночам, тайкомЯ отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,Я прозевал домашние интриги.Не нравился мне век, и люди в немНе нравились, – и я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,Все постигал: недвижность и движенье, —Но толка нет от мыслей и наук,Когда повсюду – им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить,Нить Ариадны оказалась схемой.Я бился над словами «быть, не быть»,Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед, —В него мы стрелы мечем – в сито просо,Отсеивая призрачный ответОт вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул.Пошел на зов, – сомненья крались с тылу,Груз тяжких дум наверх меня тянул,А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —Едва застыв, он начал расползаться.Я пролил кровь, как все – и, как они,Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью – есть провал.Офелия! Я тленья не приемлю.Но я себя убийством уравнялС тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,Я наплевал на датскую корону, —Но в их глазах – за трон я глотку рвалИ убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,В рожденье смерть проглядывает косо.А мы всё ставим каверзный ответИ не находим нужного вопроса.

В нас вера есть, и не в одних богов!..Нам нефть из недр не поднесут на блюдце.Освобожденье от земных оковЕсть цель несоциальных революций.

В болото входит бур, как в масло нож.Владыка тьмы, мы примем отреченье!Земле мы кровь пускаем – ну и что ж, —А это ей приносит облегченье.

Под визг лебедок и под вой сиренМы ждем – мы не созрели для оваций, —Но близок час великих переменИ революционных ситуаций!

В борьбе у нас нет классовых врагов —Лишь гул подземных нефтяных течений, —Но есть сопротивление пластов,И есть, есть ломка старых представлений.

Пока здесь вышки как бамбук росли,Мы вдруг познали истину простую:Что мы нашли не нефть – а соль земли,И раскусили эту соль земную.

Болит кора Земли, и пульс возрос,Боль нестерпима, силы на исходе, —И нефть в утробе призывает – «SOS»,Вся исходя тоскою по свободе.

Мы разглядели, различили больСквозь меди блеск и через запах розы, —Ведь это не поваренная соль,А это – человечьи пот и слезы.

Пробились буры, бездну вскрыл алмаз —И нефть из скважин бьет фонтаном мысли, —Становится энергиею масс —В прямом и тоже в переносном смысле.

Угар победы, пламя не угробь,И ритма не глуши, копытный дробот!..Излишки нефти стравливали в Обь,Пока не проложили нефтепровод.

Но что поделать, если льет из жерлМощнее всех источников овечьих,И что за революция – без жертв,К тому же здесь еще – без человечьих?

Пусть скажут, что сужу я с кондачка,Но мысль меня такая поразила:Теория «великого скачка»В Тюмени подтвержденье получила.

И пусть мои стихи верны на треть,Пусть уличен я в слабом разуменье,Но нефть – свободна, – не могу не петьПро эту революцию в Тюмени!

Спасибо вам, мои корреспонденты —Все те, кому ответить я не смог, —Рабочие, узбеки и студенты —Все, кто писал мне письма, – дай вам бог!

Дай бог вам жизни двеИ друга одного,И света в голове,И доброго всего!

Найдя стократно вытертые ленты,Вы хрип мой разбирали по слогам.Так дай же бог, мои корреспонденты,И сил в руках, да и удачи вам!

Вот пишут – голос мой не одинаков:То хриплый, то надрывный, то глухой.И просит население бараков:«Володя, ты не пой за упокой!»

Но что поделать, если я не звóнок, —Звенят другие – я хриплю слова.Обилие некачественных пленокВредит мне даже больше, чем молва.

Вот спрашивают: «Попадал ли в плен ты?»Нет, не бывал – не воевал ни дня!Спасибо вам, мои корреспонденты,Что вы неверно поняли меня!

Друзья мои – жаль, что не боевые —От моря, от станка и от сохи, —Спасибо вам за присланные – злыеИ даже неудачные стихи.

Вот я читаю: «Вышел ты из моды.Сгинь, сатана, изыди, хриплый бес!Как глупо, что не месяцы, а годыТебя превозносили до небес!»

Еще письмо: «Вы умерли от водки!»Да, правда, умер, – но потом воскрес.«А каковы доходы ваши все-таки?За песню трешник – вы же просто Крез!»

За письма высочайшего пошиба:Идите, мол, на Темзу и на Нил, —Спасибо, люди добрые, спасибо,Что не жалели ночи и чернил!

Но только я уже бывал на Темзе,Собакою на Сене восседал.Я не грублю, но отвечаю тем же, —А писем до конца не дочитал.

И ваши похвалы, и комплименты,Авансы мне – не отфутболю я:От ваших строк, мои корреспонденты,Прямеет путь и сохнет колея.

Сержанты, моряки, интеллигенты, —Простите, что не каждому ответ:Я вам пишу, мои корреспонденты,Ночами песни – вот уж десять лет!

Я бодрствую, но вещий сон мне снится.Пилюли пью – надеюсь, что усну.Не привыкать глотать мне горькую слюну:Организации, инстанции и лицаМне объявили явную войну —За то, что я нарушил тишину,За то, что я хриплю на всю страну,Затем, чтоб доказать – я в колесе не спица,За то, что мне неймется, и за то, что мне не спится,За то, что в передачах заграницаПередает блатную старину,Считая своим долгом извиниться:«Мы сами, без согласья…» – Ну и ну!За что еще? Быть может, за жену —Что, мол, не мог на нашей подданной жениться,Что, мол, упрямо лезу в капстрануИ очень не хочу идти ко дну,Что песню написал, и не одну,Про то, как мы когда-то били фрица,Про рядового, что на дзот валится,А сам – ни сном ни духом про войну.Кричат, что я у них украл лунуИ что-нибудь еще украсть не премину.И небылицу догоняет небылица.Не спится мне… Ну как же мне не спиться!Нет, не сопьюсь – я руку протянуИ завещание крестом перечеркну,И сам я не забуду осениться,И песню напишу, и не одну,И в песне я кого-то прокляну,Но в пояс не забуду поклонитьсяВсем тем, кто написал, чтоб я не смел ложиться!Пусть даже горькую пилюлю заглотну.

Жил-был один чудак —Он как-то раз, весной,Сказал чуть-чуть не так —И стал невыездной.

А может, что-то спел не тоПо молодости лет,А может, выпил два по стоС кем выпивать не след.

Он письма отправлял —Простым и заказным,И не подозревал,Что стал невыездным.

Да и не собирался онНа выезд никуда —К друзьям лишь ездил на поклонВ другие города.

На сплетни он махнулСвободною рукой, —Сидел и в ус не дулЧудак невыездной.

С ним вежливы, на вы везде,Без спущенны